И Лев Александрович решительно спустился в архив, где запросил досье на картину, папку с историей покупки, реставрациями, списком вывозных и внутренних, музейных, выставок. Из папки выпала черно-белая фотография: любая картина в собрании имеет такое «паспортное фото». Многие карточки датировались 30–40-ми годами ХХ века, еще до появления цветной фотографии. Лев Александрович поправил птичьим жестом очки на хрящеватом носу и внимательно просмотрел снимки.
И вдруг охнул и стал нащупывать за спиной стул. А нащупав, упал на него, не отрывая взгляда от фото.
— Откуда? — шептал он пересохшими губами. — Но она-то? Откуда?
Маша стояла у окошка справочной и переступала с ноги на ногу. Вся эта волшебная для сыщика история, рассказанная Андреем, мгновенное попадание в яблочко, когда в наипервейшем художественном вузе страны с первого раза они выходят на человека, узнавшего стиль Копииста и — о чудо! — еще и помнящего его по имени, ее несколько смущала. Да, Андрей смеялся над ней вчера, говорил, что она, как деревенская плакальщица, — вечно ждет дурных вестей, а ведь сыщицкая удача, она, родимая, тоже существует! Да, Бакрин выкрал документы из студенческого личного дела, но этим сам себя и выдал. Что им с этого дела, если у них есть фамилия?
И в наказание — или в назидание, отвлекшись на другие дела, Андрей отправил ее добывать информацию про Бакрина. И не то чтобы Маша не верила в сыщицкую удачу — куда там, как можно! — такое святотатство! Однако ей всегда казалось, что ради таинственного золотого блеска сыщицкой удачи нужно намыть столько серого бессмысленного песка. Но Маша решительно отбросила скептицизм прочь: иногда, наставительно сказала она себе, удача приходит на халяву, как единственный выученный билет, что достается студенту-лентяю, и тогда…
— Помер ваш Бакрин, — положила перед ней официальный бланк работница справочной, вытерев тыльной стороной ладони покрасневший от бесконечного ОРЗ нос.
— Что? — не поняла Маша, уже примерявшая к ладони тот самый самородок сыщицкого везения.
Тетка посмотрела на нее неодобрительно, взяла бланк:
— Так… Бакрин, Василий Леонидович… Скончался в 1993 году.
— Не понимаю… — нахмурилась Маша.
— А чего тут непонятного? — Тетка, руки в боки, смотрела на нее уже возмущенно. — Бакрин один, если вам Василий. И он скончался. Вам справка нужна?
Маша ошарашенно кивнула, чувствуя, как самородок обернулся ускользающим сквозь пальцы обмылком.
— Да, выпишите, пожалуйста. Меня еще интересуют мать Бакрина и тетка. Последняя, возможно, жила с ними вместе.
Работница справочной выдохнула в явном раздражении:
— А сразу не могли дать все фамилии? — И застучала клавишами. — Так… Мать умерла двумя годами раньше. Тетка… Есть такая: Екатерина Тимофеевна. Эта жива. Проживает… В доме инвалидов.
«И зачем мне теперь эта тетка?» — оглушенно подумала Маша. А вслух сказала:
— Будьте добры, снимите мне копии со всех имеющихся у вас по семье Бакриных документов.
И через пять минут вышла на улицу, сжимая в пальцах, мгновенно окоченевших на зимнем ветру, тонкие шелестящие справки. Умер. Такой молодой. Такой талантливый.
Значит, не единственный он был такой, способный скопировать кого угодно из старых мастеров? Значит, есть еще один? Возможно, билась робкая надежда в Машином сердце, — друг или ученик? А возможно, и даже более чем вероятно, ответила она своей глупой надежде, — что их Копиист не имеет с покойником Бакриным ничего общего. Но других ходов у нее не имелось.
«Что ж. Пошли за мертвецом», — сказала себе она и, поежившись, спрятала архивные справки в карман.
* * *
Маша сидела перед экраном: на нем имперский двуглавый орел сопровождался надписью «Российская академия художеств». Где орел, где художества? Но ей было не до логических связок. Она просматривала официальный сайт в разделе «Новости»: имелись текущие и анонсы. В анонсах фигурировало приглашение на встречу выпускников. И дата — эти выходные.
Маша кусала губы: при всей ее ненависти к светским мероприятиям надо идти. Бакрин мертв, но кто-то же жив! Кто-то, кого так хорошо научили в академии, а потом выпустили в широкий мир, где, кроме положенных ему по дарованию и образованию художеств, он занимается еще и убийствами? Хлопнула дверь — это вошел, насвистывая что-то бравурное, Андрей.
Но, встретившись глазами с Машей, резко оборвал свист:
— Какие новости?
— Плохие новости, — ответила она. И поправилась, поведя плечом: — Точнее, непонятные.
— Ясно, — Андрей сел напротив. — Хорошие новости — это не про нашу жизнь. Ну, так и что там, со странностями?
Маша нагнулась, вынула из сумки папку, положила на стол:
— Новость первая и главная. Бакрин уже двадцать лет как в могиле.
Она достала из папки справку из архива.
— Вот тебе и здрасте… — сощурил глаза Андрей. — И от чего почил?
Маша кивнула на листок:
— Рак легких.
Андрей резко выдохнул, чтобы скрыть разочарование:
— Серьезное заболевание. Дальше.
Маша пожала плечами:
— Дальше: мать Бакрина скончалась двумя годами раньше, в 91-м, тоже от рака. Жива только тетка, Бакрина Екатерина Тимофеевна. Проживает в доме инвалидов.
Андрей устало потер лоб:
— Хорошенькие дела.
— Да, — Маша сочувственно кивнула. — Как говорила Алиса, «все чудесатее и чудесатее».
— Кто говорила? — ошарашенно воззрился на нее Андрей, и Маша виновато улыбнулась:
— Алиса. В Стране чудес.
— Цитата очень к месту, — улыбнулся он ей в ответ.
— Но есть и вторая новость.
— Не уверен, что хочу ее слышать, — Андрей, мрачный, крутил в руках справку.
— В Академии художеств будет гала-вечер. В эти выходные.
— Тебе не хватает в жизни светских мероприятий?
— Мне не хватает возможности отыскать убийцу, — нахмурилась Маша. — Поэтому мы идем. И пробуем разговорить одногруппников Бакрина. Может быть, этот Вася был не один такой гений? Может, у него имелись друзья, способные подделать Энгра?
— Научившиеся от него плохому? — с мрачной иронией скосил на нее глаз Андрей.
Маша упрямо покачала головой:
— Это наш шанс. Я тоже ненавижу гламурные тусовки. Но надо идти.
— Надо так надо, — кивнул коротко Андрей.
* * *
Красить глаза очень сложно. Кому-то это заявление покажется неоднозначным. Но Маша… Она легко решала задачки по высшей математике, однако вот косметика…
Ей пришлось одолжить у матери все ее стратегические запасы (своих-то не имелось), хранящиеся в нескольких косметичках. Отшатнувшись в непритворном ужасе от их содержимого, Маша решила — она выполнит программу-минимум. Подведет глаза, накрасит тушью (у матери был выбор из пяти (!?) разных вариантов) ресницы и освежит губы помадой. И баста!
Но оказалось, что все не так просто: карандаш для подводки вел куда-то совсем не туда, отчего один глаз выходил, как у восточной красавицы, а другой — поменьше и несколько подбитым. Маша чуть не расплакалась, глядя на результаты своих трудов. Ну почему она не училась рисованию и музыке, как все приличные девочки?!
Рисование… «Вот наш Копиист, к примеру, — подумала она с досадой, — мог бы блестяще меня «раскрасить» — карандаш, пусть даже для глаз, не дрогнул бы в его пальцах». Она опустила руку и посмотрела в зеркало на свое посерьезневшее лицо.
— Нужна помощь? — донеслось обеспокоенное Натальино с кухни.
— Нужна! — обреченно крикнула Маша. Она сдалась. Пусть Копииста поблизости не наблюдалось, но под боком оказалась мама, которая будет только счастлива организовать своей антикокетливой дочери в кои-то веки достойный макияж.
— Нормальные девушки, — говорила ей Наталья, пробуя на тыльной стороне ладони, как на палитре, тон помады, — к твоим-то годам уже умеют виртуозно краситься!
«Так нормальные девушки, — парировала позже и про себя Маша, влезая в тесные лакированные черные туфли на высоченных каблуках, — и на гала-вечера идут не с целью вычислить убийцу…»
Он резко отбросил сигарету в сторону, увидев, что подъезжает ее такси. И подошел, чтобы галантно открыть дверь. Открыл и — отшатнулся.
Женщина, которой он подал руку, с Машей имела несомненное сходство, но она была… Ослепительна. Даже, казалось, стала выше ростом.
«Что она с собой сделала? — ошарашенно подумал он. — Не может быть, чтобы просто накрасилась!»
— Ты, — помотал головой Андрей, путаясь в словах. — Ну, ты…
Маша тихо засмеялась и крепко взяла его под руку:
— Не отпускай меня, — заговорщицки шепнула она ему в ухо, когда они поднимались по широкой лестнице к дверям старомосковского особняка, где проходило действо. — Я еле стою на этих каблучищах.
«Ах, вот оно что… — чуть успокоился Андрей, скосив глаза на туфли. Ну, слава богу, хоть что-то прояснилось!» А то он уж было испугался столь резких превращений. И еще промелькнула гнусная мыслишка: хорошо, что вот такую — с карминным ртом и ставшими огромными и странно блестящими, как драгоценные камни в иссиня-черных ресницах, глазами ее не видел вестминстерский Петя.
