Тут он ткнул меня кулаком в живот. Кулак у него оказался на редкость тяжелый, словно чугунный. Я отлетел к стене и
закашлялся. Но не упал. Живот свели судороги, и прошло не
меньше минуты, прежде чем я смог нормально дышать.
- Ладно, - Гвоздь прикурил две сигареты и одну из них протянул мне, - ты ведь, парень, не Рокфеллер? Думаю, тысчонка тебе не помешает? Плачу валютой.
- Это что же, - я усмехнулся, - столько стоит пудреница?
- Догадливый ты, парень. Ну что, по рукам?
Я кивнул.
- Ну как? - он внимательно посмотрел на меня.
Я неопределенно поморщился и промолчал.
- Хочешь сказать - бабки вперед?
Гвоздь достал из заднего кармана джинсов бумажник и отсчитал десять бумажек по сто долларов, протянул их мне.
- Теперь о'кей?
- Мои документы и все, что вы у меня отобрали.
- А, это... Они здесь, со мной. Говори, где - и сразу получишь.
- Поедем покажу.
- Ты посиди здесь, с твоим здоровьем свежий воздух противопоказан. Мы сами все сделаем.
- Нет, только вместе.
- Ты опять за старое?
- Не прикончи его, Гвоздь, - бросает пергидрольный, - Рано еще.
- Ничего. Я ему одну штуку покажу.
Он рывком приближается ко мне и-изо всех сил снова бьет в солнечное сплетение. Второй раз, третий. Я не успел сгруппироваться и плашмя упал на пол. Перед глазами
взрываются ослепительные круги. Дальше я не чувствую боли.
И снова розовый туман. Он рассеялся после нового укола.
- Мы так его избалуем, Гвоздь, - говорит пергидрольный, - и прогорим на лекарствах. Лекарства-то дефицитные, - он хмыкнул. - Следующий раз полегче.
- Дурак ты, парень, - Гвоздь склоняется надо мной, - впутался в историю. Чем ты Барину насолил - ума не приложу. Впрочем, это его дело. Нам, за наше, заплатили. Я зла на тебя не держу. И ты - не надо. Тут кто сверху - тому и везет, понял?
- Хватит языком молоть, - перебивает пергидрольный, - темнеет уже.
- Если бы ты, - Гвоздь распрямляется, - не полез в пекло, а смотался утром из города - дожил бы до пенсии. А теперь...
- Тогда к чему вся комедия? - спросил я. - Мою судьбу вы, кажется, определили?
- Ты прав, парень. Только подумай - ты можешь умереть в мучениях. Мы не показали и десятой части того, что умеем. Или легко и быстро. Ведь это тоже не так мало значит.
- Теперь деловой разговор, - кивнул я.
Замолчал и посмотрел в окно, ощетинившееся разбитым стеклом. На город уже спускались сумерки, и в их пелене с трудом угадывались очертания полу разобранной крыши соседнего дома.
Я почему-то вспомнил, как просиживал в юности часами на балконе с книгой до тех пор, пока строчки не начали теряться в подкравшемся вечере. Солнце уже пряталось за дальними кварталами, небо становилось бесцветным и бездонным, а над московскими улицами кружились и перекликались стрижи.
И вот уже в окнах загорался свет, а я все сидел с книгой на коленях, и на душе было щемяще-восторженно от предчувствия неведомых удач.
Наверное, это были самые счастливые и безмятежные мгновения в жизни.
- Хорошо, - сказал я, - остается уточнить одну деталь.
- А именно?
- Дневник Бессонова. Как ты за него со мной собираешься расплатиться?
- Дневник? Какой? Откуда? - насторожился Гвоздь.
- Бессонов в последнее время вел кое-какие записи. Кстати, и Барин там упоминается. И поверь - в случае чего он попадет в надежные руки.
- Блефует? - Гвоздь обернулся к пергидрольному.
Тот пожал плечами.
- А если нет? - спросил я. - Вам ведь несладко тогда придется. Но за дневник цена особая. За дневник вы проводите меня до шоссе, протрете тряпочкой ветровое стекло и потом долго будете махать вслед платочком.
- Может, еще букет фиалок презентовать? - поинтересовался пергидрольный.
- Увы, фиалки отцвели.
- Пожалуй, тебе стоит снова врезать, - подумав, сказал Гвоздь. - Но уж больно ты уверен. Насчет дневника надо посоветоваться.
- С кем? - ввернул я.
- Заткнись, - отрезал Гвоздь.
Потом обратился к пергидрольному:
- Надо связаться с Барином. Если дров наломаем - у него разговор короткий.
И Гвоздь почесал за ухом.
- Тогда я схожу позвоню, - предложил пергидрольный.
- Хорошо, - кивнул Гвоздь. - Только давай снова спутаем его веревкой. Жизни в нем еще лет на сорок.
Веревка была бельевая и стягивала руки невыносимо. А мне в ближайшее время это было вовсе ни к чему. Я снова посмотрел на ощетинившееся окно. Оно меня словно заклинало. Я понял, что мне просто необходимо добраться до этого окна.
Никогда не подумал бы, что буду так неистово цепляться за жизнь.
Я встал, скользя спиной по выцветшим обоям. То ли уколы, то ли небольшая передышка, но сил во мне было предостаточно. Лет на сорок, как подметил собеседник. Славный малый!
Я оторвался от стены и, стараясь, сохранить равновесие, сделал шаг вперед. Гвоздь с интересом наблюдал за мной. Он еще не допер, что впервые за сегодняшний день мне выпало встретиться с противником один на один. И я свой шанс упускать не собирался.
Гвоздь просто искрился от сдерживаемого смеха.
- Ну и нравишься же ты мне, - наконец сказал он. - В первый раз вижу парня, который так любит, когда его бьют. А я не могу не сделать человеку приятное.
Я сделал еще шаг, и он поднялся. На этот раз он просто собирался отшвырнуть меня ударом на место. Лениво размахнулся, снова выбирая солнечное сплетение. И тут все решила доля секунды.
Я отклонился в сторону, так, что кулак только скользнул по ребрам, и резко боднул его в лицо. Ощущение было такое, словно я раздавил лбом помидор. И эффект похожий.
Он сначала дернулся назад, потом упал на колени, закрыв ладонями залитую кровью рожу. Я подбежал к окну и об острые осколки вместе с кожей на руках порезал и веревки. Потом обернулся. Гвоздь уже встал на ноги и наступал. Вся рубашка у него была залита кровью, но кулаки сжимал достаточно решительно. Только позже он понял, что я теперь сорвался с цепи.
Позже, когда, уклонившись от его правой, провел прямой в челюсть. Он ушел в глухую защиту, в глазах его отразился страх, потом ужас. Эти ребята герои, когда нападают стаей или неожиданно. В остальном они начинают метаться, словно крысы. Гвоздь метался по комнате минуты три, пропуская удары и в голову, и по корпусу. А потом, зажатый в угол, просто свалился. Ясное дело, надолго.
Сам отделался лишь несколькими новыми ссадинами на лице, но на общем фоне они просто затерялись. Я вышел в коридор поискать воды. Как раз у двери образовалась большая лужа - потолок протекал, а последние дни погода была мочливая. Ополоснул в луже лицо - от холодной воды боль ушибов немного утихла. Из-за темноты двигаться приходилось на ощупь.
В комнате намного светлее - в разбитое окно заглядывала луна. Разорвав рубашку, перевязал порезы на руках.
Гвоздь понемногу стал приходить в себя. Что-то бормотал, вздрагивая всем телом. Я похлопал его по щекам, и он открыл глаза. Попытался встать, но, уткнувшись скулой в мой кулак, остался на месте.
- Что вы мне кололи? - спросил я.
Он попытался промолчать, потом посмотрел мне в глаза, отвел взгляд и замотал головой.
- Не знаю. Барин передал.
- Кому твой приятель звонить побежал?
- Профессору. Ты его знаешь - лысый, что голова, что...
- Зачем? Что он вам поручал?
- Сказал - взять пудреницу и женский носовой платочек какой-то. Потом насчет платочка отменил - только пудреницу.
- Кто такой - этот Профессор?
- Авторитетный мужик.
- Что его с Барином связывает?
- А ничего. Мы поначалу частников потрошили - багажники ломали почем зря. Потом эти частники к нам же в мастерскую - за ремонтом. Прибыльно, да рисково. Не скажу, через кого Барин на нас вышел, - не знаю. Он с Профессором связь держит. В крайних случаях к нам обращается. Зато капусту не жалеет.
- Ты сам Барина видел?
- Нет, он всегда шестерку присылает. К Профессору, кстати, тоже. Не доверяет. Хитрый, сволочь. Если мы засыплемся, он пацана уберет - и как отрежет.
- Откуда ты знаешь Бессонова?
- Не знаю я его.
- Не виляй. Прибью.
- Говорю, не знаю. Только фамилию.
- Откуда?
- От Барина приказали - из Питера телеграмму устроить.
Адрес дали и текст. Вроде бабе его телеграмма. Мол, а ты не плачь
и не горюй. У меня кореш в Питере, я ему по телефону
продиктовал.
- А Громову? Веру Громову знаешь?
- Кто ж ее не знает? Давно по рукам ходит.
- Ее убили. В курсе?
- Нет... Лишнего не возьму.
Он попытался еще что-то сказать, но глаза у него затуманились, и он обмяк. Все-таки нокаут был основательный.
Я достал у него из кармана свои документы. Потом, подумав, забрал сигареты и спички. Так, ради пагубной страсти, пошел на воровство. Даже не на воровство грабеж. То-то и оно. Надо было уходить, только я все никак не мог решиться. Наверное, от побоев и уколов голова варила с перебоями. Ноги словно приросли к полу.
Внизу послышались голоса. Потом два человека стали подниматься по лестнице. Я еще стоял неподвижно, пока они шли по коридору, и только в последний момент вышел из оцепенения и успел отступить в темный угол.
