Следующий звонок я приведу полностью. Услышав этот голос, я обалдела. Во-первых, меня уже лет десять никто не отчитывал. Не очень-то я это позволяю. А во-вторых, я была потрясена несправедливостью и гнусностью инсинуаций по моему адресу.
Голос Люсеньки Пономаревой с визгливой истеричностью начал с прямого обвинения:
– Татьяна! Я просила… Нет, я требовала, чтобы вы оставили нас в покое. Из-за вас гибнут люди. Вы продолжаете совать свой нос в чужие дела. Вы подключили к расследованию невинных детей. Если в вас есть хоть что-то человеческое, прошу вас – прекратите копаться в грязном белье, очерняя память о моем сыне! Вы – не мать. Вам никогда не понять моих чувств. Живите нормальной жизнью. Выйдите замуж, родите ребенка… Станьте такой, как все порядочные женщины. Если я увижу вас еще раз возле нашего дома, я обращусь в милицию!
Брямс. Трубку положили с таким расчетом, чтобы у меня создалось ощущение, что опустили ее с размаху прямо на мою бедную головушку.
Ну и стерва! Как ее умудряется терпеть Пономарев? Я почувствовала себя совсем гадко. Сначала меня опустил мерзкий белесый уродец с завышенной самооценкой. Теперь я получила бесценный совет жить как все люди. Сейчас! Вот сразу и начну! Присяду на шею мужу, начну стервенеть и толстеть! Пялиться в телевизор! Я даже начну смотреть «Санта-Барбару»! А читать буду только Джуд Деверо! Страсти, «истинная любовь» – восторг и упоение…
Нет, ну почему? Я же не заставляю всех, распрощавшись с мещанским уютом, бегать за преступниками, пытаясь заработать деньги на полезном деле ассенизаторства? Я не заставляю их читать «Улисса» Джеймса Джойса и книги Германа Гессе! Я вообще не предлагаю им играть в мою игру… А меня можно учить. Я же не добилась в этой жизни ничего! Я не вышла до сей поры замуж… Вот и выйду. За Толяна. Завтра. Чем уродливее, тем лучше для общества.
Стоп. Не расходись, Танечка… Успокойся.
Я села и сделала глубокий вдох. Маленькая дыхательная гимнастика привела мои разбушевавшиеся чувства в норму. Дышать сразу стало легче. Заварив растворимый кофе – на варку не было сил, – я закурила и посмотрела в окно. Психоз прошел. Несоответствие стандарту всегда вызывает отрицательную реакцию у общественности. Так что привыкшая к этому мисс Иванова может успокоиться. А спокойствие мисс Ивановой необходимо. От нервов, простите, расшалившихся страдает качество аналитичности.
Аналитичности помогает гадание на костях. Раз уж я не могу сделать две восковые фигурки и потыкать их иголкой. По этическим, конечно, соображениям. Неохота брать из-за такой мелкоты грех на душу. Но не железная же я леди! Не Маргарет Тэтчер! И прямое вторжение в мой мир, в мое, если хотите, жизненное кредо, я иногда переношу без должного смирения…
Я кинула кости. Они были, кажется, рассержены не меньше моего. Кувыркнувшись, они остановились. Числа сообщили мне:
«8+21+25». «Научитесь пропускать мимо ушей необоснованные обвинения».
Я кинула второй раз. Их советы возвращали моей душе утраченное спокойствие.
«11+36+17». «Как бы плохо вы ни думали о женщинах, любая женщина может подумать о вас еще хуже».
Да уж не преминет это сделать! Даже раньше, чем я успею о ней подумать вообще!
«13+30+10». «Держите под контролем свое настроение».
Спасибо. Я успокоилась. Мое дыхание стало ровным. На губах появилась улыбка. Мне стало на все наплевать. Существовало только мое дело. И человек в тюрьме, обвиненный в убийстве. Человек, мило назвавший меня барышней… Если я не стану окончательно циником, то только благодаря таким людям.
Ночь я провела беспокойно. Мне снились незапоминающиеся кошмары, я постоянно просыпалась, поэтому утром я напоминала вареную вермишель. Долго не могла прийти в себя, выпила пять чашек кофе, приняла горячий душ и теперь пыталась привести себя в порядок с помощью дыхательной гимнастики.
Звонок в дверь заставил меня встрепенуться. Во-первых, я никого не ждала. Во-вторых, я была просто не готова к приему гостей. Вид у меня, мягко говоря, оставлял желать лучшего.
Подойдя к зеркалу, я еле удержалась от стона. Помочь моему лицу принять надлежащий вид мог только опытный художник из фирмы «Натрон». Из зеркала на меня смотрело лицо с черными кругами вокруг запавших глаз и мертвенно-бледным цветом кожи. Я могла претендовать на главную роль в фильме «Живые мертвецы».
– Вот к чему приводят сомнительные развлечения и азартные игры, – простонала я. – Как теперь мне предстать пред глазами человечества?
В дверь настойчиво звонили. Человечество желало посмотреть на подурневшую от разврата Татьяну Иванову. Ну и ладно. Его проблемы. Хочет смотреть на этакий кошмар – пускай.
– И не удивлюсь нисколько, если это милиция… – мрачно сказала я в пространство. Вспомнилось нетленное:
«– А что это за шажки такие по лестнице?
– А это нас арестовывать идут…
– А-а… Ну-ну…»
Ладно, я пошла открывать. Лучше сдаться сразу. Потом найму адвоката, который докажет, что Бориса я убила в припадке безумной страсти.
За дверью стоял Пономарев. Он был воплощением сочувствия и сострадания. Увидев мой жалкий вид, тихо ойкнул и пробормотал:
– Я не вовремя… Вы не больны, Таня?
– Нет, – покачала я головой и кивнула в сторону комнаты, – проходите…
Ну, вот вам, Татьяна, и расплата… Вы производите вид больного человека. Хотя, конечно, Пономарев мог быть и повежливее. Как-то бестактно у него это получилось. Нельзя говорить настоящей леди, что у нее не все в порядке с внешностью. Впрочем, ладно… Прощу его. Так уж и быть.
Он вошел в квартиру. Я быстро привела себя в более-менее пристойный вид. В комнату я вошла уже вполне приличной, и мой гость встретил меня улыбкой:
– Танечка, хочу извиниться за Люсю… Она опять вам досаждала!
– Александр Борисович, – тихо начала я, – меня не трогают ваши отношения с супругой. Поверьте мне, я не отношусь к людям, которых можно безнаказанно обидеть. Ответьте мне только на один вопрос: вы – интеллигентный и нормальный человек. Вы – симпатичный человек. Неужели вы могли так в нее когда-то влюбиться?
– Таня, жизнь – сложная штука, – сказал он, отводя глаза.
Он не любил ее, грустно признала я. Мне стало его жаль. Очередная жертва института семьи и брака… Хотя – какого черта он позволил сделать из себя жертву?
– Вы с утра пьете? – осведомилась я.
Он вскинул на меня глаза и покачал головой. Потом подумал и сказал, махнув рукой:
– Впрочем, почему бы один раз не нарушить догмы?
– На вашем месте я бы только и занималась разрушением чужих догм, – вздохнула я.
– Я не могу, – вздохнул он. – Она больная. Причем, знаете, Танечка, ведь она до замужества не болела. В ее болезнях я виноват…
Господи, я с трудом удержалась от трехэтажного мата! Что у нас за мужики? Одни – полные дегенераты, воображающие себя подарками судьбы! Другие – симпатичные, умные, зарабатывающие деньги, способные любить – и впавшие навечно в комплекс неполноценности! Нет, не в комплекс… В манию неполноценности!
Сидит себе на его шее этакая дуреха, повелевает им, как хочет, с ума сходит от безделья, да еще и пилит его! Причин-то множество! То на базар в субботний день как положено не пошел, то пять миллионов срочно не выложил на стол на бабскую прихоть! А сама-то и не красавица, и не умница, и не талант… Но это дело второстепенное. Неважное. Во всех я, душечка, нарядах хороша…
– Раз вы ей так испортили жизнь, почему вы не разведетесь?
Мой вопрос его удивил. Развод, видимо, воспринимался как Страшный суд.
– Ну, что вы, Танечка! Мы столько вместе пережили… И потом – как она без меня проживет?
Как она без моих денег проживет – так оно было бы вернее. Сами мы работать не умеем, а аппетиты у нас, известное дело… Чтоб дом был полная чаша… Чтобы подруга от зависти в корчах померла… Чтоб никоим образом княгиню Марью Алексевну не оскорбить в ее представлениях о человеческих предназначениях.
Мы начали пьянеть. Вино было домашним и крепким. Александр Борисович разговорился. Он рассказывал мне о молодости, когда «Люсенька» была веселой и симпатичной. А потом случилась напасть. Она начала болеть. После того как Вовик родился. И очень она свои болезни переживала. Свет белый ей не мил стал. И Вовик с Александром Борисовичем тоже…
Основной задачей мужского существования Люсенька справедливо полагала обеспечение своей персоны всем необходимым. Сначала это касалось Александра Борисовича. Но Володя тоже очень скоро попал под ее влияние и решил пытаться заработать деньги. Дом весьма быстро действительно превратился в требуемую чашу, полную уже через край. Но Люсенька отчего-то не успокаивалась. Она требовала, чтобы муж и сын выходили с ней под руку во двор и улыбались. Сидящим на лавке старушкам. Она требовала создания видимости идеальной советской ячейки общества.
Первым взбунтовался Володя. Его такие прогулки быстро стали раздражать. Он познакомился с Борисом и начал пропадать у него. Назло матери… Она злилась, а он радовался. Он полностью принял ее условия, но перевернул их на свой лад. Теперь он сохранял видимые приличия. Им могли быть довольны все окружающие. Лощеный, воспитанный мальчик, не подрывающий моральных устоев общества. И неважно, чем занимается этот мальчик, когда общество отвлекается от него, переключаясь на другие индивидуумы.
