— Ему известно, что я здесь?
— Ничего ему не известно. Соблюдай осторожность, и с тобой все будет в порядке.
Она улыбается, Г как бы мельком видит прежнее ее лицо.
— Он будет в ярости, — замечает Г.
— Да, в ярости.
Она с живостью поднимается, и Ромул глухо ворчит. Г слегка хлопает его по морде.
— При нем, — объясняет он, — лучше избегать резких движений.
— Очаровательная зверюшка, — шутит Патрисия. — Видно, он меня невзлюбил. Не мог бы ты втолковать ему, что было время, когда мы с тобой отлично ладили.
Она тихонько подходит к Г и шепчет:
— Увидимся мы не скоро, но если тебе доставит удовольствие… Мне — да!
Она протягивает руку к поясу его брюк. Г останавливает ее.
— Нет, — выдохнул он, — не при нем.
Тогда Патрисия набирается смелости коснуться ушей пса.
— Странная штука любовь! — шепчет она. — Ладно! Пошли. Между нами все сказано.
Г делает несколько попыток, прежде чем находит малолитражку, которая открывается без труда. За рулем такого неказистого автомобиля он почти ничем не рискует, вряд ли его остановит полицейский контроль.
— Тебе понравилась Патрисия? — спрашивает Г Ромула. — По сути она спасла нас от неприятностей. Не знаю, согласился ли бы я вновь бежать. Но надо быть начеку.
По возвращении каждый из них сразу же берется за любимое занятие: Ромул хватает кость, а Г — трубку. Тщательный осмотр жилища. Ничего особенного не обнаружено. Занявшись приготовлением супа, Г поучает Ромула:
— В Генруе всем скажем, что у меня была небольшая авария и, чтобы выручить меня, мне одолжили этот автомобиль.
Снова почувствовав воодушевление, он, насвистывая, накрывает на стол.
— С этого дня, — заявляет Г, — будешь сидеть за столом вместе со мной. Постарайся вести себя хорошо. А теперь хочу сказать тебе одну вещь! На мсье Луи нам на… Ладно, думаю, ты меня понял!
Г вдруг заметил, что у него не остается больше времени скучать. Обычно по прошествии нескольких дней отдых начинал его тяготить, особенно если из-за плохой погоды приходилось сидеть дома. Он из тех, кто не заглядывает в книгу, не просматривает рассеянно журнальные фотографии, у него сразу же вызывают раздражение самодовольные лица великих мира сего. Перед телевизором он быстро засыпает. Ему могли бы доставить удовольствие какие-нибудь захватывающие истории, но стоит появиться убийце, его кривлянье выводит Г из себя. Поэтому он предпочитает работать руками. Любимое его развлечение — мастерить мух. Сходства он не ищет. Напротив. Его может привести в восторг самая невероятная муха, крохотное мохнатое существо, отливающее всеми цветами радуги, которое нередко привлекает голавлей своим скандально вызывающим видом. Те косяками собираются полюбоваться диковинкой и, озадаченные, не спускают глаз с мохнатой грудки, не решаясь, однако, поддаться искушению. Разворот. Вода приходит в движение. Рыба уже далеко. Г понял. Нужно добавить красного или желтого, этот новый мазок наверняка вызовет в зарослях кувшинок негодующее волнение.
Обычно Г возвращается домой с наступлением сумерек. Смутное время, когда следует принимать себя таким, как есть. Примостившись на углу стола, он съедает кусок сыра или колбасы. Готовить? А зачем? Включив свет во всех комнатах, Г курит трубку. Он и доволен и недоволен. Ждет. Возможно, завтра, вернувшись в Париж, он обнаружит послание и снова соберет вещи. Потом его ожидает крупное вознаграждение, а пока надо все время оставаться начеку, каждая минута дорогого стоит. Словом, Г живет, как хищник. Существует время охоты и время переваривания пищи, время бодрствования и время тупого оцепенения. Зато теперь наступило время Ромула, который, немыслимо обогатив жизнь Г, смешал воедино все, из чего состояли дни волка-отца, уже не принадлежащего самому себе, ибо и зрение, и слух, и обоняние ежеминутно обращены к этому суматошному, непредсказуемому отпрыску.
— Ко мне, хулиган! К ноге. Если я говорю «к ноге», это не значит, что ты должен грызть мои пальцы!
Дрессировка длится обычно не долго: Ромул быстро усвоил, что стоит ему по-особому радостно тявкнуть, и всякой дисциплине конец. Схватив пса за щеки, Г притягивает его к себе и, почти касаясь собачьей морды лицом, просит: «Скажи еще что-нибудь… вот как сейчас… Знаешь, твой щенячий голос… А ты делай, как я».
Он издает хриплый звук, заканчивающийся хохотом, и несколько раз тыкается головой в покорно подставленную морду.
— А ну! Гулять!
Ромул сразу запомнил лесную дорогу. Он осмеливается уходить далеко, исчезая в густом кустарнике и самозабвенно роясь в палой листве. Г обследовал местность. Змей нет. Значит, никакой опасности. Все тихо. Прошло уже несколько дней. И ни разу Ромул не проявил признаков беспокойства. Вокруг дома витают запахи лавочника, мясника, лесничего либо лесорубов, которые по дороге в деревню, проезжая мимо на велосипедах, неизменно поднимают руку.
— AdiosL CiaoL Agur! Buenos!
Г отвечает столь же любезным приветствием. Это напоминает ему времена «Медрано», Амара, Жана Ришара. На площадке тогда можно было услышать слова на всех языках, что свидетельствовало об ощущении радости жизни. Иногда они с Ромулом добираются до самой стройки, псу там очень нравится. Что в этом плохого? Неподвижно застывшие, ощетинившиеся зубьями пилы, как огонь, сверкают на солнце. Ромул обходит их стороной, устремляясь к кучам опилок, вывалявшись как следует, он возвращается довольный, чихая и отряхиваясь, поднимая вокруг себя облако белой пыли.
— Ко мне! — приказывает Г. — Погляди, во что ты себя превратил! Знаешь, на кого ты похож в таком клоунском виде? На Патрисию. Вылитый портрет.
С этими словами он бумажной салфеткой вытирает озорную рожицу, которая словно улыбается! Рабочие смеются, ради забавы заставляют носиться пса, и под конец, совсем выбившись из сил, тот валится на бок в тени.
Время перерыва затягивается, и бригадир не спешит подавать сигнал к возобновлению работы. Собака, которая спит, положив морду на колени хозяину, — это воплощенный образ летнего отдыха, и стройку охватывает вялая апатия. Г курит неторопливо. Он не мастер говорить разные слова, но если бы умел выражать свои чувства, то прошептал бы тихонько, лишь для себя и для Ромула: «Вот она, радость жизни».
Ленивым движением хвоста Ромул как бы подтверждает: да. И верно, время теперь не в счет. Перестаешь обращать внимание на шум дизеля, на-пронзительный свист металла, вонзающегося в дерево. В этом лесном захолустье они так далеки от всего. Мсье Луи потерял их из виду. Даже если предположить, что он добрался по следу до Нанта, там легко сбиться с пути и заплутать. К тому же у него столько всяких забот… Если он и в самом деле занялся теперь незаконным сбытом оружия, как дала понять Патрисия, ему следует затаиться, тут уж не до убийцы с собакой. Да… возможно… не исключено… посмотрим… Один за другим Г принимает собственные доводы, несущие успокоение, однако в глубине души легким облачком притаилось сомнение, ибо он всегда знал, что договор, связавший его с мсье Луи, это особое обязательство, своего рода мужской поединок — шапо а шапо[7], щека к щеке, — где побеждают загадочным образом не того, кто слабее, но того, кто трусливее. А он ведь бежал. Назвать это можно как угодно: отказом повиноваться, приливом проснувшегося чувства собственного достоинства, нежеланием убивать беззащитного зверя, но главное — он бежал. И не исключено, что другому подручному будет приказано навести порядок, пока мсье Луи занимается срочными делами. Вот почему надо неустанно следить за Ромулом, как следят за индикатором опасности, аппаратом безупречной точности, улавливающим малейший шелест или шорох, необычное колебание воздуха. Причем опасности надо ждать со стороны Генруе, потому что река, некогда отданная на откуп рыбакам, ныне оказалась во власти всего, что движется при помощи мотора, начиная от баржи с нефтью до houseboats, маленьких плавучих вилл, на борту которых разгуливают теперь по живописной Бретани. Стоит какому-нибудь отдыхающему остановиться в деревне… «Вы не видели мужчину с прихрамывающей овчаркой…» И все, беседа завязалась. «Ну конечно, он живет по соседству с Ля-Туш-Тебо… вы легко его найдете… Вон туда! Прямо до самого леса!» И смерть двинется в путь под видом отпускника в шортах, рубашке с короткими рукавами, с безобидным фотоаппаратом через плечо, который на деле окажется восемьдесят пятым калибром. Ладно! Хватит предаваться пустым домыслам. Любопытно, с какой легкостью можно перейти от чувства блаженного умиротворения к состоянию глухой тревоги, а все из-за собаки, потому что и в нее тоже будут стрелять. Вот она, страшная мысль, которая, как змея, поднимает свою ядовитую голову над вереницей безмятежных картин покоя и счастья. Сам Г воспримет пулю как должное, как смертельный удар рога на арене во время боя быков. Такое уж ремесло! Убийцы знают, куда целить. Они, вроде хирургов, представляют себе расположение каждого органа. На них можно положиться. Но что им известно о собаках! Куда бить, чтобы уложить их на месте?
