К счастью, наш настоятель, обладая обширными познаниями в других областях, ничего не смыслит в строительстве. Но уж тут, поверьте мне на слово, он понял, что не зря проделал этот путь! Я устроил такую сцену, друг мой! О-го-го! Вы могли бы мной гордиться!
И от души посмеяться! Самым строгим тоном, на который я только способен, я заявил, что так больше продолжаться не может, что наша неосторожность переходит все границы, что пора прекратить прятать голову в песок, что колокольня может рухнуть при малейшем дуновении ветерка и это вопрос даже не недель, но дней и часов. Тыча ему под нос своими любимыми дырами, я сказал, что сидеть сложа руки — все равно что желать смерти ближнему, что жизнь братии в опасности и что если произойдет катастрофа — а она не за горами, — то я предупреждал. Под конец я заявил, что такие работы мне одному не по силам и что если немедленно не обратиться в строительную фирму, чтобы они все здесь укрепили, то я снимаю с себя всякую ответственность.
Я излагаю вам сокращенную версию, ибо, поверьте, отец-настоятель здорово напугался! Он даже стал тревожно поглядывать вверх, опасаясь, как бы мои предсказания не сбылись раньше времени! И сам предложил мне продолжить наш разговор у себя в кабинете!
Мы поднялись наверх, и он принялся меня успокаивать, потому что, наверное, я был красный как рак. Поблагодарил меня за бдительность и уверил, что немедленно примет меры.
И знаете что? Сегодня приезжал эксперт из фирмы, чтобы оценить масштабы ущерба. Угадайте, к каким выводам он пришел? Формальный запрет кому бы то ни было появляться на колокольне! Смертельная опасность! Понимаете? В чем мне теперь исповедоваться? В том, что я самым постыдным образом обманывал настоятеля или в том, что так некстати спас жизни людей?
Бенжамен чуть не задохнулся от смеха.
Удивленно улыбаясь, оба молча смотрели друг на друга, тихо радуясь столь удачному стечению обстоятельств.
Главное, все кончилось хорошо.
Оставалась только тайна…
Бенжамен чувствовал свою ответственность за рискованную авантюру, едва не закончившуюся полным фиаско. Мысль о манускрипте, спрятанном в могиле отца Амори, родилась из его слишком вольного перевода завещания. И хотя его напарник тоже считал эту гипотезу правдоподобной, основная вина лежала на нем.
Молодой человек решил объясниться.
— Это было бы слишком просто! Вот что бывает, когда видишь только то, что хочешь увидеть. Я повел себя как дурак.
— Мы повели себя, мой мальчик, — уточнил брат Бенедикт. — Я был согласен с вашими выводами и до сих пор не уверен, что мы ошибались. Не стоит забывать и то, что мы вернулись не с пустыми руками. Даже если отец Амори не оставил письменного завещания, теперь нам известно кое-что из того, о чем он мог в нем упомянуть…
— Вы имеете в виду сожженного настоятеля, отца де Карлюса?
— Черт побери! Не знаю, что еще он мог от нас скрывать, но об этом-то он точно умолчал. Невозможно себе представить, что он был не в курсе, но мы первые и единственные, помимо него, кто узнал обо всем. Эта урна не сама там появилась, мой мальчик! Кто, кроме отца Амори, мог принести ее туда и положить внутрь загадочный шар? Кто, я спрашиваю? Вот его главная тайна. По крайней мере финал всей истории, потому что нам пока неизвестно, по какой причине тело отца де Карлюса было сожжено. Почему, как выдумаете? Вы, конечно, знаете, что в то время кремировали не слишком часто. Насколько мне известно, это делалось только в двух случаях.
— Эпидемия или ересь, так?
— Вот именно! И в обоих случаях руководствовались одним желанием: очистить.
Монахи замолчали, обдумывая варианты, но вскоре Бенжамен решился задать своему старшему другу вполне конкретный вопрос:
— Как вы думаете, когда его сжигали, он был уже мертв?
Брат Бенедикт отозвался не сразу.
— Друг мой, ответ на ваш вопрос зависит от того, какую версию событий мы примем. Живьем в то время сжигали только еретиков, чтобы, пока не поздно, очистить их падшие души. А заразных больных предавали огню после смерти, заботясь исключительно о здоровье окружающих. Поступать иначе было преступно и бессмысленно. Поэтому можно было бы принять версию о кремации post mortem.[5] В противном случае — ересь, суд инквизиции, приговор… Короче, это потянуло бы за собой множество событий, которые не могли пройти незамеченными. Мы бы неизбежно знали о них.
Бенжамен громко сглотнул.
— Наш отец де Карлюс был примерным католиком, в его «Хрониках» нельзя найти ничего, что заставило бы усомниться в чистоте веры настоятеля. Но слабость версии об эпидемии, единственной, которая у нас остается, состоит в том, что я вынужден ее категорически отвергнуть.
Послушник удивленно распахнул глаза. В глубине души он хотел бы верить в возможность эпидемии, уже верил, а его напарник почему-то в ней усомнился.
— Мой мальчик, — продолжал брат Бенедикт, отвечая на невысказанный вопрос, — должен признаться, что я давно отказался от этой красивой гипотезы, а не сказал вам об этом потому, что хотел, чтобы вы сами убедились в ее несостоятельности. Поймите меня правильно, найти доказательство, до такой степени сужающее область поисков, — большая радость, и я не хотел вас ее лишать! Тем более что доказательство было у вас под рукой! У меня и в мыслях не было упрекать вас за то, что вы его не обнаружили, но я думаю, что пора вам узнать все, что знаю я, чтобы не идти по ложному следу. Это особенно важно теперь, когда мы обнаружили сожженное тело.
Как Бенжамен и подозревал, его напарник скрывал информацию! Сам юноша был как никогда расположен поделиться своим секретом, но последние слова большого монаха убили в нем это желание. Доверию был нанесен сильнейший удар, но молодой человек постарался скрыть свое разочарование за весьма неуместной улыбкой.
— Отец де Карлюс умер не от заразной болезни, — продолжал брат Бенедикт. — И причина всех смертей не в эпидемии. Я это утверждаю, друг мой, я абсолютно уверен. Мои сомнения рассеял сам отец Амори.
— Вы имеете в виду его «Хроники»? — недоверчиво спросил послушник.
— Да, самое их начало, можете проверить. После известного нам списка монахов он составил подробный перечень монастырского имущества. Помните?
Молодой человек кивнул, припоминая. Брат Бенедикт встал, порылся в бумагах на столе и вытащил маленький исписанный листок:
— Давайте я прочту вам, что он пишет об одежде: «Мы имеем шестнадцать сутан из льна, шесть в хорошем состоянии, а десять нуждаются в замене. Слишком старые и выношенные. Братья жалуются. Сам я одет не лучше, унаследованному мною одеянию больше двадцати лет».
Большой монах внимательно следил за реакцией Бенжамена, но тот, казалось, не понимал, что это значит.
— Ну же, мой мальчик! Я уже все вам сказал! — почти крикнул он, размахивая клочком бумаги.
Послушник помотал головой:
— Ну конечно! Их бы все сожгли! Никто не стал бы сохранять одежду заразных больных!
— Слава Богу! Вы меня едва не разочаровали! Если бы несколькими годами раньше в монастыре случилась какая-нибудь эпидемия, все сутаны были бы сожжены и заменены новыми и отец Амори получил бы запас новой или почти новой одежды! Стало быть, старая сутана, на которую он жалуется, — это сутана его предшественника. Поверьте мне, хотя одежда в то время была дорога и ее трудно было достать, никто не стал бы мелочиться, если бы речь шла об эпидемии. Все, к чему прикасался больной, отправилось бы в костер вместе с ним. Все без исключения.
— Вы правы, — согласился Бенжамен, обиженно улыбаясь, — я вполне мог бы догадаться и сам. Но что это нам дает теперь? Почему, черт возьми, был сожжен отец де Карлюс?
— Его никто не сжигал, вот и все!
— Вы смеетесь надо мной?
— Ни в коем случае. Если его никто не сжигал, значит…
— Вы хотите сказать… самоубийство?
— Если у вас есть иное объяснение, я весь внимание.
Это было очень похоже на правду.
Лежа в постели, Бенжамен в который раз обдумывал ситуацию. Возможно, он сам этого не знал — у него вошло в привычку размышлять вслух. И если бы мимо его кельи сейчас кто-нибудь прошел, то решил бы, что послушник читает молитву.
В каком-то смысле это так и было: Бенжамен искал истину, как монах ищет Бога.
— 1213 год: в монастыре двенадцать монахов во главе с аббатом де Карлюсом. 1216-й: приезжает знаменитый брат Лоран, рисовальщик, архитектор, заменив умершего монаха. До сих пор все идет хорошо. Затем одиннадцать монахов умирают, смерти избегает только отец де Карлюс. Почему? Мы не знаем… Если предположить, что суд, о котором говорится в моем документе, действительно имел место в монастыре — ничто не дает нам права утверждать это, — то какую роль он сыграл в этой истории? Замурованный преступник был монахом? Он первая жертва? Но как мог он быть монахом? Тот, кто писал между строк отчетов, упоминал об осужденном в среднем роде… Скорее всего кто-то посторонний… Но что ему здесь было надо и что он совершил, чтобы заслужить такую казнь? А его сообщник? Вот он вполне мог быть монахом… Его поймали? Или ему самому пришлось убивать, чтобы освободить замурованного? Нет! Надо остановиться, — уговаривал себя Бенжамен. — Еще рано думать о возможной взаимосвязи этих событий. Когда? Когда же обитатели монастыря исчезли, испарились, а вместо них появились другие?.. Вероятно, где-то в конце 1222-го или в начале 1223-го, — продолжил он, немного подумав, — потому что, во-первых… после 1222-го мы не находим больше ни одного чертежа брата Лорана. Это ничего не доказывает, но брат Бенедикт прав: когда у человека такой талант, он не может перестать проявляться без веской причины. А смерть — причина веская.
