— Хорошо, а что это за Данилка? Чем он занимается? Где живет?
— Чем занимается, не знаю. Не могу сказать… Он тоже только что освободился.
«Что же у нас за страна такая? — прямо-таки изумилась я. — Неужели и в самом деле, как утверждают некоторые солидные мужи в средствах информации, половина населения, или что-то вроде того, сидит за решеткой?»
Но Галина Григорьевна, по-видимому, не видела в этом ничего странного. Она спокойно продолжала отвечать на мои вопросы.
— Где живет? А пес его знает! Может, у Любки у своей живет, а может, дома. Только я у него в гостях ни разу не была. Так что, извините, помочь ничем не могу.
— А когда Данилка освободился?
— В середине мая. Он как раз почти сразу ко мне и пришел…
И тут женщина с крестьянской внешностью и приметными манерами базарной торговки словно поперхнулась:
— Слушайте, а ведь он меня про дачу расспрашивал, я вспомнила.
— О чем именно? — оживилась я.
Я уже бесповоротно уверовала в то, что Данила Мерзляков — именно тот человек, которого я разыскиваю. Ведь все совпадает — и приметы, и время его появления в городе. Что ж, видно, бывший заключенный решил как следует отметить свое возвращение на тарасовские улицы. Не пошел урок впрок.
— Спрашивал меня: где она? Как ее найти? — возбужденно начала говорить Галина Григорьевна. — А я ему и говорю: дачу, мол, уже год как продала. Говорю, тебе зачем? А он мне: «Инструмент Василию оставлял, еще тогда, до того, как он сел, забрать хочу, нужен он мне». Василий как бы сказал ему, где этот самый инструмент оставил. Он ведь с ним вместе сидел, в одном бараке.
— Как, и он тоже? — Я просто и не знала, что думать. Действительно, удивляться или смеяться? Сегодня положительно был вечер неожиданностей.
— И он, — Безбородина кивнула, будто страшно боялась, что я ей не поверю. — Только он всего два года получил. В позапрошлом году сел, а в этом вышел.
— Ну и что?
— И все. Больше он не заходил.
— Так, значит, как его найти, вы не знаете?
— Не знаю, — призналась Галина Григорьевна.
— А какие-то общие знакомые у вас есть? Вот, например, Любка, кто она такая? Откуда вы ее знаете?
— К мужу когда ездила на свидание, так он меня и попросил. Сказал, что Данилке нужно весточку ей передать. Она тут недалеко живет, почти на нашей улице, туда подальше, ближе к Волге.
— А где это? Вы адрес помните? — нетерпеливо спросила я.
— Адрес уже не помню. Зачем он мне? Так объяснить могу, — пообещала Безбородина и как могла растолковала мне, что и где. — Она в «полосатых» домах живет.
Я уже собиралась уходить, окрыленная новой информацией, но тут отдернулась белая занавеска, и проем двери в кухню заполнил собой атлетического сложения жгучий брюнет.
И хотя лицо у него было европейское, в повадке двигаться и держаться чувствовалось что-то неуловимо азиатское. И еще он чем-то смахивал на артиста. Густые черные волосы, правильные черты лица, горделивая осанка. Вот только глаза абсолютно все портили, несколько нарушая приятное впечатление. Взгляд у него был хищный, острый. Он ощущался почти физически. Будто тебя кто-то сверлит или режет пополам остро отточенной бритвой. Было в этих глазах нечто птичье, ястребиное. Так хищник смотрит, когда выискивает беззащитную добычу, взлетев высоко в небо над открытым бескрайним полем.
— Здравствуйте, — громко сказал обладатель ястребиных глаз, увидев меня.
— Сейчас ужинать будем, — оповестила Галина Григорьевна человека с птичьим взглядом, который спокойно прошел мимо нас в другой конец дома.
«Наверное, это и есть квартирант», — подумала я.
— Ну, спасибо вам большое. Извините, что отняла у вас столько времени, — стала я прощаться с Безбородиной.
— Оставайтесь с нами ужинать, — предложил вновь возникший перед моим взором человек со взглядом ястреба, расплываясь неожиданно в доброй, любезной улыбке.
— Нет, благодарю вас. Меня, знаете ли, дома ждут, — отказалась я.
— Что ж, как хотите. Хотя вы зря отказываетесь. Это я вам как знающий человек говорю.
Однако я предпочла распроститься и с хозяйкой дома, и с ее квартирантом. «А он, как видно, человек общительный, квартирант этот, — подумала я, пересекая двор. — Такой при случае за словом в карман вряд ли полезет. Да и от комплексов явно не страдает».
«И все-таки интересно, кто это мог быть? — продолжила я свои размышления уже в машине, вспомнив о проколотых шинах моей машины и телефонном звонке незнакомца. — Неужели Мерзляков, который так сильно обеспокоился моим появлением во дворе дома номер шестьдесят четыре? И как в таком случае он мог узнать, где я живу? Что-то я не заметила, чтобы за мной следили».
Словом, загадок было много.
Я продолжила свои поиски на следующий день и направилась к тому месту, куда в свое время сердобольная Галина Григорьевна передавала посылку от Данилы Мерзлякова к таинственной подруге по имени Люба.
Моя вишневая «девятка», проследовав по улице Радищева, поскольку дорога здесь была наиболее подходящей для крутого спуска и не менее крутого и продолжительного подъема машин, повернула направо и неторопливо поползла по дороге. А я тем временем пристально высматривала нужное мне строение.
«Полосатыми» в Тарасове называли пятиэтажные дома, которые в силу однобокой и стандартной архитектурной мысли эпохи застоя были лишены возможности бросаться в глаза окружающим, а потому однажды были выкрашены полосами в разный колор. Широкие серые, а в некоторых случаях рыжие продольные полосы делали их объектом повышенного внимания. Они как бы служили ориентиром, точкой отсчета в некой системе координат. Когда кто-то кому-то пытался объяснить, указывая дорогу, то, не ломая голову, так и говорил: «Слева от полосатого», «Справа от полосатого», «За полосатым» и так далее.
Проезжая вдоль вытянувшегося слева от дороги бесконечно длинного скверика, я очень быстро обнаружила каменную коробку, напоминающую кусок матросской тельняшки. Хотя нет, больше это походило на многоэтажную, огромную сторожевую будку на каком-нибудь контрольно-пропускном пункте.
Прижавшись к тротуару, я покинула дорогое моему сердцу средство передвижения отечественного производства и спокойно направилась к дому, намереваясь содержательно побеседовать с одной из его жиличек. Я даже и не обратила внимания на двух молодых людей, которые выбрались из белых «Жигулей», стоявших неподалеку. Парочка тем временем шла неторопливо за мной, след в след. У подъезда они нагнали меня, и мы все трое вошли в дверь. Я как ни в чем не бывало заняла место в лифте и встала так, чтобы не стеснять своих попутчиков.
— Вам куда? — спросила я вежливо, пребывая в хорошем настроении.
— Нам на последний, — пояснил парень в разрисованной майке и с головой, напоминающей страусовое яйцо благодаря модной среди некоторых слоев молодежи прическе, а вернее, полному отсутствию таковой.
Я надавила кнопку четвертого этажа, и кабинка лифта тронулась. Но через несколько секунд она замерла между этажами.
Черноволосый высокий субъект с короткой челкой, в тренировочном костюме из комбинированной ткани, чуть широковатом и почти новеньком, спокойно и уверенно надавил на кнопку с надписью «Стоп». И почти одновременно с этим лысый быстрым движением положил свою ладонь поперек моего лица, прижав голову к стенке так сильно, что я не смогла ее повернуть, не то чтобы высвободиться. Я уже попыталась было прибегнуть к помощи рук, безрезультатно пробуя сладить с крепкой лапой, наложенной на мой рот, пустить в ход колени и каблуки или хотя бы крикнуть, но неожиданно напавший на меня молодой человек продемонстрировал зажатый в другой руке нож, который прямо перед моими глазами, смачно хрустнув пружиной, выпустил гладкое, блестящее в приглушенном свете, лезвие-жало. Парень навалился на меня и тихо процедил:
— Тихо, не дергайся, не то хуже будет. Не дай бог, вякнешь что-нибудь. Это будет последний звук из твоей поганой глотки. Поняла?
При этом его товарищ даже не вмешивался. Он просто стоял рядом и с интересом наблюдал за происходящим, спокойно ухмыляясь.
— Слушай меня внимательно и запоминай как следует, — продолжил первый. — Если не хочешь в морге оказаться, коза безрогая, не лезь в чужие дела. Ясно, сучка? Если я узнаю, что ты наезжаешь на Мерзлякова, падла, или увижу тебя где-нибудь рядом, тебе придет абзац. Усекла?
Парень поднес нож к моему горлу и слегка надавил. В горле у меня будто застрял ком, который я никак не могла проглотить. Почувствовав острое лезвие, я боялась пошевелиться.
— Усекла? — повторил парень еще более агрессивным тоном, показывая крепкие, ровные как на подбор зубы.
Интересно, а как я могла ему ответить, если мой рот был крепко зажат, а голова вплотную придавлена к стене лифта? Понимая, что количество извилин под выбритым черепом парня строго ограничено матушкой— природой, я не собиралась высказывать возражения или даже вступать в полемику. Вот только дать положительный ответ я попросту не могла — была лишена такой возможности.
