– Это вы? – спросил дьякон.
Старуха посмотрела на снимок, усмехнулась тонкими, бледными губами и кивнула:
– Я, кто же еще.
– Вы были очень красивы.
– Знаю. В молодости я хотела быть актрисой. Но ничего не получилось. Батюшка, а вы чего сидите, как на именинах? Наливайте.
Отец Андрей взял бутылку, вытащил пробку и разлил напиток по темным бокалам.
– А что это за марка? – поинтересовалась Марго, тщетно пытаясь разглядеть затертую этикетку.
– «Принц Юбер де Полиньяк», – невозмутимо ответила Изида Альбертовна. – А вот нюхать его, детка, не надо, – добавила она, увидев, что Марго забрала бутылку у дьякона и подносит ее к носу. – Этот коньяк нельзя нюхать, его нужно пить. Вот – смотрите.
Старуха взяла свой темный бокал, запрокинула седую маленькую голову и в три глотка опустошила его.
– Вот так, – сказала она и поставила пустой бокал на стол. Обвела водянистыми глазами гостей и потребовала: – Теперь вы.
Марго и отец Андрей послушно взялись за бокалы. Марго сделала большой глоток и закашлялась.
– Черт! – воскликнула она, морщась и отирая губы тыльной стороной ладони. – Что это за отрава!
Старуха рассыпчато рассмеялась. Отец Андрей поднес бокал к носу и осторожно его понюхал.
– А вы шутница, – сказал он, обращаясь к старухе. – Марго, Изида Альбертовна подсунула нам вместо коньяка абсент.
– Абсент? – проговорила Марго, вытирая слезы.
– Напиток богов и гениев, – глухо проговорила Изида Альбертовна.
«Сумасшедшая старуха!» – гневно подумала Марго, а вслух сказала:
– А разве абсент не нужно разбавлять?
– Кто-то разбавляет, – сказала Изида Альбертовна. – Но не я. И еще я…
Внезапно старуха побледнела, шумно хватила ртом воздух и прижала ладонь к тощей груди.
– Что с вами? – быстро спросил дьякон.
Старуха, ни слова не говоря, показала морщинистым пальцем на антикварную аптечку, висящую на стене.
– Таблетки? – спросил отец Андрей, вскакивая с дивана.
Старуха кивнула.
Отец Андрей бросился к аптечке.
– Принесите воды! – крикнул он Марго.
Марго кинулась на кухню. Но тут за спиной у нее и отца Андрея послышалось глуховатое, рассыпчатое хихиканье.
Марго и дьякон оглянулись. Старуха сидела на диване и смеялась.
– Вы! – подскочила к ней Марго. – Вы нас разыграли?
– Да, детка! – проговорила старуха, посмеиваясь.
– Вы… Вы… – Марго сжала кулаки и нависла над старухой, как хищная птица.
– Ну, полно, детка, полно, – мягко проговорила Изида Альбертовна, отирая слезы. – Смех продлевает людям жизнь. Не верите – посмотрите на меня. – И она повернула седую голову к дьякону: – Ну, а вы, батюшка? Вы оценили мой розыгрыш?
– Ваше чувство юмора вас когда-нибудь убьет, – сказал дьякон.
– Меня ничто и никто не убьет, – возразила старуха. – Я умру своей смертью.
Марго снова села на диван, а отец Андрей остался стоять. Он сложил руки на груди и мрачно, исподлобья посматривал на Изиду Альбертовну.
– Вы сказали, что пишете историю любви Лили Брик и этого несчастного поэта, – заговорила старуха слабым, усталым голосом, прикрывая водянистые глаза и поправляя на груди теплую шаль. По всей вероятности, выходка с таблетками отняла у нее много сил.
– Да, я пишу для «Каравана историй», – подтвердила Марго, с некоторой тревогой поглядывая на Изиду Альбертовну.
– Что вы хотите узнать от меня? – спросила та, не открывая глаз.
– Вы были знакомы с Лилей Брик в двадцать втором году?
– Да, – кивнула старуха белой головой на тощей шее. – Мы с ней познакомились примерно в то время.
– В декабре двадцать второго между Лилей и Маяковским произошла размолвка. Они не общались два месяца.
– У Володи был тяжелый характер. – Изида Альбертовна приоткрыла один глаз и, не поворачивая головы, покосилась на Марго. – С ним нелегко было ужиться.
– Да, я об этом читала. – Марго стало немного не по себе от этого полуоткрытого глаза, косящегося на нее из-под морщинистых и бледных, словно склеенных из рисовой бумаги, век.
– Иногда он бывал очень капризен, – продолжила Изида Альбертовна. – Мог надуться из-за пустяка и потом два дня не разговаривать с вами. Но зато, когда Володя бывал в хорошем настроении, это был самый остроумный человек на свете. Комсомолки сходили по Маяковскому с ума. И он этим часто пользовался.
– Могу себе представить, – сказала Марго.
Однако старуха покачала головой:
– Нет, не можете. Когда Володя хотел, он был чертовски обаятелен. Если он добивался женщины, рано или поздно она ложилась с ним в постель. Устоять было невозможно. Так было почти со всеми моими подругами.
«А с вами?» – едва не спросила Марго, но удержалась. Старуха снова закрыла блеклый глаз и немного помолчала.
– Я помню ту зиму, – сказала она после паузы. – После ссоры с Лилей Маяковский места себе не находил. За годы совместной жизни с Лилей он отвык от одиночества. Ему было страшно одному, наедине с собой. Ему все время что-то чудилось, особенно ночью. Он страшно боялся наступления ночи. Говорил, что кто-то хочет его убить. Нес околесицу про каких-то вампиров, которые хотят выпить его кровь. Почему-то называл себя зверем.
– Зверем, – эхом повторила Марго, хмуря черные брови.
– Да, зверем. Он говорил, что ему постоянно снится, что он медведь. Он стоит, утонув по грудь в снегу, а отовсюду сбегаются охотники с ружьями. Когда Маяковский рассказывал это, он плакал. Думаю, ему было очень плохо.
– Изида Альбертовна, вы не знаете, из-за чего они поссорились?
– Лиля и Володя?
– Да.
Старуха ответила задумчиво:
– Точно не помню. Маяковский не то в Париже, не то в Берлине сильно проигрался в карты… Или, наоборот, много выиграл… – Старуха замерла, припоминая. – Нет, – качнула она головой. – Не помню.
– Может, они поссорились из-за того, что Маяковский ревновал ее?
– К кому?
– К одному молодому сопернику.
– Какой соперник? Вы о ком?
– А вот об этом. – Марго напрягла память и процитировала:
Мальчик шел, в закат глаза уставя.
Был закат непревзойдимо желт.
Даже снег желтел в Тверской заставе.
Ничего не видя, мальчик шел.
Был вором-ветром мальчишка обыскан.
Попала ветру мальчишки записка.
Стал ветер Петровскому парку звонить:
– Прощайте… Кончаю… Прошу не винить…
– Так вы знаете! – хрипло выдохнула Изида Альбертовна и, уставившись на Марго, прижала сухую ладонь к груди.
«Вот оно! – подумала Марго. – Я ее поймала! Сейчас она проговорится. Главное – не спугнуть».
И она сказала:
– Да, знаем. Поэтому мы и пришли к вам.
– О, боже! – на выцветших глазах старухи замерцали слезы. – Я знала, что рано или поздно… Но кто вам сказал? Кто? Я хранила эту вещь в тайне, никогда и никому не показывала! Откуда вы про нее узнали!
Изида Альбертовна мелко подрагивала, и дрожь ее передалась журнальному столику.
– Это долгая история, – сказала Марго.
– Боже, боже… – бормотала Изида Альбертовна, прижимая ладони к груди и дрожа всем телом.
И тогда в разговор вмешался отец Андрей.
– Изида Альбертовна, успокойтесь. Мы не знаем ни про какую вещь. Мы пришли сюда в надежде, что вы сами нам все расскажете.
– Так вы не… – Внезапно бледное лицо старухи закаменело. От слез не осталось и следа. – Если вы ничего не знаете, значит, вы обманули меня? – сухо и грозно спросила она у Марго.
– Изида Альбертовна, я не хотела вас обидеть, но вы…
Бледные губы старухи скривила судорога.
– Детка, время аудиенции подошло к концу. – И она убийственно добавила: – Думаю, дверь вы найдете сами.
– Но мы не хотели вас обидеть, – быстро затараторила Марго. – Нам нужно знать об этом как можно больше. Для статьи! Вы же не хотите, чтобы в статье была ложь?
– Я хочу, чтобы вы ушли, – отрезала старуха. И она повернулась к дьякону. – А вам, батюшка, должно быть стыдно.
Отец Андрей понурил голову.
– Изида Альбертовна… – тихо начал он.
– Господи, что я должна сделать, чтобы вы ушли? – гневно воскликнула старуха, теребя дрожащими пальцами концы шали. – Броситься вам в ноги?.. Или вызвать милицию?
– Пойдемте, – сухо сказал отец Андрей журналистке. – Разве вы не видите, что мы здесь лишние?
Марго нехотя поднялась с дивана.
– А абсент у вас отвратительный, – сказала она старухе. – И не могли вы его купить в шестьдесят третьем году. В СССР абсент не продавали. Вы старая врунья.
Старуха молчала, глядя сухими, затуманенными глазами на Марго.
– Всего хорошего! – с вызовом проговорила журналистка, повернулась и с высоко поднятой головой направилась в прихожую.
– Извините нас, – тихо сказал старухе дьякон, когда Марго вышла из комнаты. – Она хорошая девушка, но иногда перегибает палку.
Старуха не произнесла ни слова. Лишь бледно-голубые, выцветшие глаза ее мрачно и непримиримо смотрели на отца Андрея.
