– Петр Иванович! Сюда! Скорей!
Сунув тетрадь в дорожную сумку, Мельгунов поспешил на крик, но не успел он дойти, как двое его спутников выскочили из палатки, словно ошпаренные. Буров зажимал рукой нос, виконт надрывно кашлял.
– Что там?
– Ужас, Петр Иванович… все мертвы, какая вонь, невозможно дышать, – сморщившись, чуть слышно сказал Буров. Жером, задохнувшись от спазмов, не мог произнести ни слова.
– Их там четверо… насколько я понял… лежат вповалку, – сквозь кашель наконец выговорил виконт.
– Подождите меня, я скоро. – Смочив шарф водой из фляги и обмотав им лицо, Петр Иванович шагнул в палатку…
…Жером и Буров вернулись и присели под навесом. Потрясенные увиденным, оба молчали. Налетевший порыв ветра зашумел в ветвях кустарника. На крыше святилища, хлопая крыльями, вскрикнула птица, и вновь деревня погрузилась в безмолвие, которое пугало еще больше. Не выдержав, Буров вскочил и взволнованно заговорил:
– Боже мой, что здесь произошло? Почему они все мертвы? Их убили огнепоклонники? Я говорил Петру Ивановичу, что все это небезопасно. Кстати, где он? Нам надо отсюда уходить. Почему он не возвращается?
– Их убила болезнь, – в задумчивости произнес француз, – это какая-то ураганная эпидемия. Вы обратили внимание, как они лежали, никаких следов насильственной смерти, видимо, заболел сначала кто-то один или двое, а другие пытались за ними ухаживать, но зараза расползлась слишком стремительно…
– Вы правы, Жером, похоже, что так оно и было, – прозвучал голос Петра Ивановича, спутники не услышали, как он подошел.
– Тогда нам надо скорей уносить отсюда ноги, – почти выкрикнул Буров.
– Давайте я все-таки загляну в деревню, вдруг кто-то выжил, – сказал Мельгунов и, посмотрев на Бурова, добавил: – Я пойду один, ждите меня у поваленного дерева.
В деревне Петра Ивановича ждала та же чудовищная картина: одни дома были пусты, в других лежали трупы несчастных со следами неизвестной болезни. У святилища в неглубоком раскопе – видимо, здесь и работали археологи – он увидел еще троих умерших, среди них была молодая женщина, ветер шевелил ее распущенные светлые волосы.
– Господи, что же это… какая страшная смерть, – минуту постояв над раскопом, проговорил Мельгунов.
Он уже собрался покинуть деревню, как вдруг до его слуха донесся едва различимый человеческий голос. Мельгунов пошел на звук и повернул за угол дома. Там в небольшом сарайчике среди мешков с припасами лежал мальчик. Он стонал и что-то бормотал в бреду, но вот голос его сорвался на хрип, и обметанные губы прошептали:
– Воды… пить.
Мельгунову хватило одного взгляда, чтобы понять, что мальчуган тоже обречен. Не в силах его бросить и уйти, Мельгунов заметался по сараю, пока наконец не нашел кадку с водой и ковш. Нагнувшись, он поднес воду к губам умирающего. На короткое мгновение мальчик открыл глаза, сделал несколько глотков и, напрягая последние силы, прошептал:
– Кяси умад ва хамэро кошт… аз зире замин[23].
– Кто он, о ком ты говоришь?
– Аз зире замин… Зуд фарар конин[24], – чуть слышно прохрипел мальчик. Короткая судорога пробежала по его телу, лицо исказила страшная гримаса, большие карие глаза сверкнули и медленно закрылись… теперь уже навсегда.
12. Страшная находка
Загорянка, сентябрь, 20… г.
Где-то за дровником залаяла Булька, звучно, заливисто, нервно. Лаяла долго, до хрипоты, пока наконец в приоткрытом окне мансарды не показалось заспанное лицо Катерины:
– Вот ведь, паршивка, брешет и брешет. Ну что тебя разбирает? – и уже громче, форсируя звук, крикнула: – Фу! Буля, фу! Молчать!
Собака не унималась, продолжала лаять. Спустя несколько минут Катя в ночной рубашке с накинутой поверх шалью показалась на крыльце.
– Буля, молчать! Ко мне! – еще громче крикнула она и направилась к хозяйственному дворику, расположенному в глубине участка. – Совсем от рук отбилась, никого не слушается.
Катя нашла собаку у старой рябины, росшей за сараем с дровами. Булька, видимо, устала лаять, поэтому только рычала, нетерпеливо топчась под деревом и запрокинув морду наверх. Там в ветвях среди листвы Катя заметила до смерти перепуганную кошку, вцепившуюся когтями в ствол.
– Хватит, Буля, фу! Домой! – скомандовала хозяйка, но питомица даже не думала уходить.
Возмущенную, упирающуюся Бульку пришлось взять за ошейник, оттащить к сараю и закрыть на щеколду.
– Не бойся, дурочка, уходи скорей, ну, давай, беги, – ласково обратилась Катя к кошке, но та сидела на ветке как приклеенная, даже не пытаясь двинуться. И хотя огромные зеленые глаза смотрели на Катю с ужасом и мольбой, вид у кошки был прекомичный, потому что прямо на лбу у нее красовался репей.
– Мне только тебя не хватало… – ворчливо произнесла Катя и приставила к дереву лестницу. – Ой, постой… так ведь ты же… Мася? Или как там тебя? Ну, чего ты, иди, иди ко мне! Мася, Мося, Муся! – звала ее Катя на разные лады как можно ласковее. Балансировать в домашних тапках на шаткой лестнице было неудобно, но ей все-таки удалось дотянуться до беглянки, а та, узнав, наконец, свое имя, решила сдаться и сделала шаг навстречу.
Оказавшись у Кати на руках, Муся жалобно замяукала. Репьи у Муси были не только на лбу, но и под хвостом, а также на животе и лапах. И вообще, некогда холеная трехцветная шубка соседской Муси теперь производила весьма жалкое впечатление.
– Вот не было печали, так подай! Что же мне с тобой делать? А ты, пожалуй, еще и голодная, – догадалась Катерина и понесла кошку в дом.
Там Муся действительно жадно набросилась на предложенное ей сначала молоко, а потом и на собачий корм из банки. Ела она быстро, так что уши ходуном ходили, то и дело оглядываясь на Катю, а когда миска опустела, кошка довольно облизнулась, заурчала и с благодарностью посмотрела на свою спасительницу.
– Что же мне теперь с тобой делать? – в задумчивости повторила Катя, но мысли ее уже устремились в другие сферы. Снова вернулось вчерашнее чувство тревоги. Появление голодной Муси – а если она голодна, значит, ее не кормят, а не кормят, потому что некому, – усилило Катины подозрения. Прошло уже три дня. Но тот страшный, подслушанный у забора разговор не давал ей покоя, он, как испорченная пластинка, все крутился и крутился в ее голове, и что бы она ни делала, как бы ни старалась избавиться от неприятного воспоминания, мерзкий гнусавый голос незнакомца как будто преследовал ее, продолжал звучать все более и более отчетливо. «Хватит, старик, морочить мне голову… хватит, старик, морочить мне…»
…План созрел мгновенно. И Катя, схватив телефонную трубку, даже рассмеялась своим мыслям. «Как все просто, как действительно все просто! Почему она, дуреха, раньше не сообразила! Не догадалась! Но только что скажет Севка… одной ведь соваться не стоит… да, с ним придется поработать. Вот до чего ребенок правильный, аж противно, ни на какие авантюры его не подбить! Ничего, ничего, посражаемся, а сейчас даже рассказывать ему ничего не буду… зайдем с другого конца…»
Телефон ожил:
– Алло, мам. Ну ты чего, как, где?
– Сев, послушай, что у тебя сегодня? На дачу, случайно, не собирался? А то бабушка в Москве осталась, я тут опять одна, блины поставила, – голос ее зазвучал по-детски жалобно, хрупко. Оно и понятно, просительная интонация звучит естественней в верхнем регистре.
– Ма, ты что, плохо себя чувствуешь?
– Нет, малыш, со мной все в порядке, просто соскучилась.
– Ну так я приеду.
– Вот и славно. Целую. Жду.
Забор, разделявший участок Насоновых – Кошелевых, был относительно новым. Его заказала и построила Катя несколько лет назад с единственной целью – перекрыть собаке доступ на соседский участок и таким образом избавить старика и его кошку от обмороков и стрессов. Забор получился основательным, добротным, но со временем в дальнем углу не без участия Бульки в нем наметилась небольшая брешь. Теперь же Катя и Сева при помощи нехитрых столярных инструментов превратили ее в нормальный лаз. Так что проникновение, можно сказать, прошло без сучка и задоринки. Правда, вслед за хозяевами в дыру просочилась и вездесущая Булька. Ну да ладно, что с ней поделаешь. Следы волочения в том самом месте, где происходила ссора соседа и незнакомца, о которых Катя рассказывала в полиции, под слоем нападавших листьев, увы, уже не просматривались. Посокрушавшись, мать и сын двинулись к дому – входная дверь закрыта, свет погашен, на крыльце чистые трехлитровые банки. И они решили разделиться, условно разграничив участок пополам. Катьке досталась передняя часть, та, что прилегала к улице. Старый, покосившийся от времени навес для машины, теперь служивший вместилищем всякого хлама, ее не очень заинтересовал. Кому нужны ржавые бочки, тазы, полусгнившие доски и куски шифера?.. Для верности она таки сунула нос под кусок брезента, прикрывавший что-то массивно-выпуклое, но там оказались детская кроватка и стульчик в таком же плачевном состоянии, как и все остальное. Проблема заключалась в том, что Катя толком не знала, что искать. Бестолково потоптавшись на небольшом пятачке со скамейкой, Катя свернула на боковую тропинку. В памяти шевельнулось что-то смутно знакомое, ожили далекие картинки детства: лето, жара, пьянящий запах жасмина… заунывно скрипят качели, у самого уха басовито жужжит шмель, а из глубины сада доносится: «Славик, ребята, идите в беседку, там молоко с печеньем…» «Точно, точно… тут раньше беседка стояла, только вот куда эта беседка теперь делась?» – подумала Катя и, сделав по тропинке несколько шагов, остановилась. В ровном желтом ковре из опавших листьев, устилавшем весь участок, зияла черная дыра. Оторопевшая Катя разглядела яму правильной круглой формы с холмиками свежей земли по краям и несколько полусгнивших досок…
