Рената решила бороться с напавшей на нее трясучкой весьма нехитрым способом – выпить что-нибудь успокоительное. Поскольку среди морской братии лучшим и единственным успокоительным считалось спиртное, а валерьянки на борту не держали, то выбора у нее не оставалось, и она направилась в камбуз, где напоролась на Василича. Тот стоял к ней спиной и копался в шкафчике с провиантом. Опасаясь услышать воркотню капитана, Рената попятилась было назад, но не успела скрыться с поля зрения.
– Что ты мечешься, как чертова мать?
– Водички хотела попить, в горле пересохло, – пролепетала она, собираясь уйти.
– Куда уж ты, пей. Полчаса не могут подождать…
Мысль о спиртном мгновенно выветрилась у нее из головы, захотелось выпить обычной воды. Она потянулась к чайнику и улыбнулась: Василич пытался заслонить своим обширным корпусом флягу.
– Вот, чайку хлебнул, – пробурчал он. – Не люблю таможню! Весь рейс может пойти насмарку, если что не так. На моем веку, слава богу, никогда накладок не случалось, всегда чин чинарем все проходило. Но раз на раз не приходится, и всегда у меня при пересечении границы душа не на месте.
– Я и сама переживаю, тревожно что-то…
– Это ты брось! – Голос капитана приобрел суровые нотки. – Нечего панику разводить. Таможенники – они как ищейки, любые нервные вибрации чувствуют и докапываются. Выпей лучше бальзамчику, тебя сразу и отпустит. – Он плеснул в металлическую кружку немного коричневой жидкости из своей фляжки и протянул емкость Ренате.
– Спасибо, – сказала она, поднося кружку ко рту.
Бальзам тут же прокатился по ее телу теплой волной, и Рената вернулась в каюту, вполне умиротворенная, совершенно не думая о контрабанде.
Суржиков был спокоен, Фианитов тоже, Лара суетилась, она зачем-то сделала макияж и надела приличный свитер. Оценив поведение Алекса и Валеры, Рената решила, что к полотну они не имеют отношения. Тогда кто же? Может, Дима? Она посмотрела в его сторону: парень невозмутимо хрустел чипсами. Согласно описанию Арины Димка никак не походил на Дениса, но он вполне мог сойти за его сообщника, взявшегося вывести картину за рубеж. Не подозревать же Василича с Ларкой? Хотя, получается, никого нельзя списывать со счетов. Если она хоть что-то смыслит в психологии, Василич – не контрабандист. Ну, разве что у него вдруг возникла некая сложная ситуация и ему срочно понадобились деньги. Но тогда бы он выдал себя своим поведением, и в этом Рената не сомневалась. Лариса… Сильная женщина, она, пожалуй, могла бы пойти на риск. Такая все скрупулезно взвесит и обдумает и доведет дело до конца. Отдых в спартанских условиях – такое времяпровождение явно не относится к ее любимым занятиям. В этом случае продажа картины – чем не мотив для похода? Все бы так, если бы не одно «но». Рената уже поняла, почему Лариса решила провести отпуск столь экзотическим образом.
Как ни странно, яхта успешно прошла таможню. Василич по этому поводу «приговорил» остатки бальзама, передал вахту Фианитову и пошел на боковую.
Рената окончательно запуталась в собственных умозаключениях. Последняя ее здравая мысль была о том, что думать лучше на ясную голову, а сейчас самое время ложиться спать.
1945 г.
В Верховье приезд каждого фронтовика считался праздником. Все немногочисленные жители деревни радовались им, как родным; те, кто ждал своих близких, расспрашивали их и надеялись, что их любимые родственники тоже скоро вернутся. Деревня еле уцелела, несожженными остались считаные дома, а жителей – и того меньше: кого немцы убили, кто от болезней и голода помер. Верховье понемногу оживало: люди приезжали из эвакуации, кое-кто перебирался из других, еще сильнее разрушенных мест, они обживались, отстраивались, засеивали участки.
Теплым августовским вечером сорок пятого года в деревне появился военный. Парень был молод и худощав, с серьезным скуластым лицом, с медалью «За отвагу» и с орденом на гимнастерке. Го€вор выдавал в нем городского жителя. Родни в Верховье у прибывшего не было ни теперь, ни раньше, к кому он приехал, парень толком объяснить не мог, говорил, что ищет какую-то женщину, имени которой не знает. Сам представился Архипом Калинкиным.
Его радушно принял дед Мирон, он жил один и был рад гостю, а уж фронтовику – тем более.
– Верховье-то наше в войну сильно пострадало, почти все погибли. Может, женщина эта не из нашей деревни? – предположил дед Мирон.
– Все может быть, – развел руками молодой человек. – Верховье ближе всех было, другие деревни совсем далеко, она так часто не смогла бы приходить ко мне…
– И то верно, – заметил дед. – Сам я нездешний, из соседних Пискарей сюда перебрался. У меня в Верховье до войны племянник с семьей жил. Он на фронте погиб, а жену его и деток фашисты убили. Я один остался. Я у них в гостях и не бывал почти, в Верховье никого из старожилов не знаю, иначе подсказал бы тебе.
Приезд в Верховье для Архипа многое значил. Он никогда раньше в этой деревне не бывал, лишь неподалеку от нее, но считал, что заново здесь родился.
Архип очнулся на пятые сутки. Все тело у него ныло, голова раскалывалась, вокруг было темно. Он попытался открыть глаза, но не смог. У него не получилось даже пошевелиться.
«Где я и что со мной? – закрутились в его голове вопросы. – Жив ли я вообще?»
Архип помнил, как он пробирался с товарищами сквозь заросли. Они шли в разведку, надо было осмотреться, выяснить, как далеко немцы. Потом раздались выстрелы, затем – ужасная боль и черная пропасть.
– Ты будешь жить, ты обязательно будешь жить, – заверял его чей-то женский голос. Он был ласковым, как у его матери. Его обладательница находилась рядом с ним, она гладила его по голове и называла Алешей. «Я не Алеша», – хотел сказать Архип, но не смог.
Она с ним разговаривала, рассказывала ему про своего сына, Алешу, и мужа – Митю, погибших на фронте, прикладывала к его губам влажную ткань, лечила его, выхаживала. Женщина говорила и про немцев – что те совсем близко. Она уходила и каждый раз обещала скоро вернуться. Архип ее очень ждал, она была его ниточкой жизни, и он радовался всякий раз, когда слышал ее легкие шаги, затем – шуршание и ее голос.
Однажды ее долго не было, очень долго. Архип ее так и не дождался. Он уже немного окреп и смог открыть глаза. Темнота, разбавленная узкой полоской света, падавшего откуда-то сверху… «Выход», – догадался Архип.
Он понимал, что помощи ему ждать неоткуда и следует собрать все силы, чтобы выжить. «Ты будешь жить, – звучал в памяти ее голос, и Архип ему верил. – Дома мамка тебя ждет, волнуется…» Она давно не получала от него писем и теперь наверняка сходит с ума в далекой Москве. Он ведь у нее единственный сын! Совсем он не думал о матери, сбежал на фронт в шестнадцать лет. Радовался, что сумел обмануть военкомат: накинул себе в метрике два года, и никто ничего не заметил. Потом он написал домой письмо, врал, как его хорошо кормят и что все у него замечательно. На самом деле ему было очень страшно впервые в жизни увидеть, как гибнут люди, и стрелять самому. Совсем рядом с ним поймал пулю в шею молодой парень… Он мечтал о «звезде героя» – и погиб в первом же бою.
Как там Москва и мама? Немцы прорываются на восток, а он здесь разлегся! Надо непременно выжить, чтобы защитить родной город и маму.
Рядом со своей лежанкой Архип на ощупь нашел еду: ломоть хлеба и твердую, как камень, вареную картошку. Давно он ничего не ел, и казалось, есть ему не захочется вовсе. Он с трудом запихнул в себя картофелину, хлеб же оставил про запас.
Он был еще очень слаб, когда решил покинуть свое укрытие и пробираться к своим. Брел по лесу наугад, едва переставляя ноги. В деревню соваться не стал, чтобы не нарваться на немцев.
Калинкину очень повезло. Его сами нашли свои, когда он лежал в забытьи под старой осиной. Архипу повезло вдвойне, поскольку это были люди из его части и ему не пришлось объяснять, кто он такой и почему оказался в лесу.
Долечился в медсанбате – и снова на фронт. Ранение, медаль и страшное известие: при бомбежке погибла мама. Архип был к ней очень привязан, теперь он остался совсем один. Некому писать письма, не за что воевать, разве что за Москву, но ей уже ничего не грозит – город отстояли. Калинкин справился с душевной болью и заставил себя собраться – не время раскисать, когда враг еще не побежден. Он немного не дошел до Берлина, получил очередное ранение под Варшавой и до конца войны провалялся в госпиталях.
Архип вернулся в Москву, утопавшую в цветах месяца мая. На перроне ждала толпа встречающих, но его встречать было некому. От этого ему стало особенно тоскливо, и захотелось, чтобы поезд ехал как можно медленнее, чтобы не ощутить своего одиночества, не почувствовать себя никому не нужным. Но он ошибся – встречали всех, обнимали, как родных, дарили цветы. Музыка, радость, победа! Впереди новая жизнь, без войны, жизнь, в которой будет только хорошее. Архипу на шею бросилась девчушка в пионерском галстуке, потом подошла пожилая женщина и обняла его, как сына. В руках у него оказалась ветка сирени. Его товарищей тоже душили в объятиях, дарили им букеты.
