Как правило, такие происшествия становятся ужасным разочарованием для публики, но в этом случае, судя по всему, все боги Оперы благоволили к мистеру Хаммерштейну. Дублёр, не указанный в программке и неизвестный мне, пел голосом, который мог сравниться с голосом великого синьора Гонци!
Мисс Деларю решила, что раз капитан Риган более не будет сражаться, она может не раскрывать то, что она знала. Когда вагоны уже были готовы отбыть на Север, полковник Говард узнал, что лидер Риганских райдеров был ранен и, скорее всего, находился в руках у конфедератов. Листовки, предлагающие награду за его поимку, были расклеены повсюду. Каждый солдат Союза, отправляемый на Север, сравнивался с набросками лица Ригана, но всё без толку, потому что теперь у капитана Ригана не было лица.
Пока солдаты ожидают своей отправки на Север, которая должна начаться на рассвете, мы слышим самую прелестную интерлюдию. Полковник Говард, исполняемый самим великим Гонци, всё действие сопровождался молодым адъютантом, мальчиком не более чем тринадцати лет. До сего момента он не издал ни звука, но когда один из солдат Союза пытается извлечь мелодию из своей скрипки, мальчик тихо забирает у него инструмент и играет прекрасную мелодию так, словно в его руках – инструмент самого Страдивари. Когда один из раненых солдат спрашивает, может ли он спеть песню на эту мелодию, мальчик откладывает скрипку и поёт арию дискантом такой чистоты, что у всех встаёт комок в горле. Когда я изучил программку, чтобы узнать его имя, я выяснил, что это – ни кто иной, как Пьер де Шаньи, то есть сын самой дивы. Весь в мать.
В заключительной, наполненной пафосом сцене мисс Деларю и её жених прощаются. Мадам де Шаньи пела на протяжении всей оперы голосом, который обычно описывают как ангельский, но сейчас, кажется, её голос поднялся на вокальные высоты такой необыкновенной красоты, которую я никогда доселе не слышал. Когда она начала петь арию «Встретимся ли мы снова», то казалось, что она поёт из глубины сердца, а когда неизвестный певец вернул ей кольцо, она отдала его ему со словами: «Возьми обратно эти узы». Я увидел, как тысячи батистовых платочков взлетели к лицам всех леди Нью-Йорка.
Этот вечер навсегда останется в сердцах и умах всех, кто в тот вечер был там. Клянусь, что видел, как обычно сдержанный маэстро Кампанини плакал, когда мадам де Шаньи, стоя одна на сцене и освещённая только свечами в темноте больничной палаты, завершила оперу арией «О, жестокая война!»
Было тридцать семь вызовов на бис, аплодировали стоя, а затем я попытался выяснить, что случилось с мистером Мелроузом и той жидкостью, что он впрыснул себе в горло.
Если вся труппа была на высоте, а оркестр под управлением синьора Кампанини был великолепен, то весь вечер принадлежал молодой даме из Парижа. Её красота и очарование уже покорили всю «Уолдорф-Асторию», а теперь волшебная чистота её голоса завоевала сердце каждого любителя оперы, которому посчастливилось в тот вечер присутствовать в Опере.
Какая трагедия, что скоро она должна отбыть. Она будет петь ещё пять вечеров, а затем уедет в Европу, чтобы выступать в Ковент-Гардене. Её место займёт в следующем месяце Нелли Мелба, другой триумф Оскара Хаммерштейна. Она также живая легенда, и это также будет её нью-йоркским дебютом, но ей придётся сильно постараться, потому что вряд ли те, кто были сегодня здесь, скоро забудут La Divina.
А что же с Метрополитен? Среди великих династий, поддерживающих Метрополитен, несмотря на явное удовольствие, доставленное им новым шедевром, я заметил обмен взглядами, которые вопрошали друг у друга: «И что теперь?» Ясно, что, несмотря на более маленький зал, Манхэттенская Опера – гораздо лучшее здание, огромная сцена, самые последние технологии и необыкновенные удивительные декорации. Если мистер Хаммерштейн продолжит предлагать нам то же самое качество, что он предложил прошлым вечером, то Метрополитен придётся очень и очень стараться, чтобы сравняться с ним.
Society Column, New York World, 4 декабря 1906
Существуют разные типы вечеринок, но, безусловно, вечеринка, прошедшая вчера в новой Манхэттенской Опере следом за триумфальной премьерой «Ангела Шилоха», должна считаться вечеринкой десятилетия.
Хотя я и посещаю от имени New York World все общественные события в течение всего года, я искренне могу сказать, что никогда ещё не видала столько американских знаменитостей под одной крышей.
Когда, наконец, после всех оваций и вызовов на поклоны опустился занавес, всё светское общество двинулось по направлению к крытой галерее на 34-й Вест-стрит, где их уже ожидала транспортная пробка из колясок и карет. Там толпились те, кому не посчастливилось попасть на вечеринку. Те из публики, у кого были приглашения, задержались немного, а затем поднялись на поспешно возведённые помосты над оркестровой ямой, а затем уже и на сцену. Другие прошли через служебный вход.
Нашим хозяином был табачный магнат мистер Оскар Хаммерштейн, спроектировавший, построивший её и ныне владеющий ею – Манхэттенской Оперой. Он вышел на середину сцены и лично поблагодарил каждого из гостей за то, что они пришли. Среди них были имена, прямо ассоциирующиеся с Нью-Йорком, например владелец New York World мистер Джозеф Пулитцер.
Сама сцена в этот момент служила прекрасной декорацией для вечеринки, поскольку мистер Хаммерштейн сохранил стиль южного особняка, и получилось так, что мы как бы собрались под его кровлей. По всему периметру рабочие сцены расставили старинные антикварные столы, ломящиеся от яств и напитков, и в том числе установили и замечательный бар, где, кроме всего прочего, присутствовали шесть официантов, обязанностью которых было следить за тем, чтобы ни одного гостя не мучила жажда.
Мэр Джордж МакКлеллан быстро смешался с Рокфеллерами и Вандербильтами, в то время как толпа всё прибывала и прибывала. Вся эта вечеринка давалась в честь молодой примадонны виконтессы де Шаньи, которая только что с таким триумфом выступила на этой самой сцене, и потому-то самые знаменитые люди Нью-Йорка так стремились познакомиться с ней.
Она отдыхала в своей гримёрной, а её забрасывали поздравительными записками и букетами цветов, которые поступали в таком количестве, что их отсылали в госпиталь Бельвью по её личной просьбе, а также приглашениями в самые знаменитые дома города. Пробираясь сквозь шумящую толпу, я высматривала тех, чьи выходки могли привлечь внимание читателей New York World, и набрела на двух молодых актёров: Д.У. Гриффита и Дугласа Фербенкса, мирно беседующих друг с другом. Мистер Гриффит, который только что отыграл в Бостоне, проинформировал меня, что он играл с идеей покинуть Новую Англию и перебраться в солнечную деревушку за пределами Лос-Анджелеса, где он собирался посвятить себя (как это ни дико звучит), новой форме развлечения под названием байограф. Определенно в это понятие входили движущиеся картинки на целлулоидной ленте. Я слышала, как мистер Фербенкс сказал, смеясь, своему приятелю, что когда он станет звездой на Бродвее, он может поехать за ним в Голливуд, если только из этой затеи с байографом что-нибудь выйдет. В этот самый момент появился высокий моряк и объявил громким голосом: «Дамы и господа, президент Соединённых Штатов Америки».
Я с трудом могла поверить собственным ушам, но это была правда: через секунду появился президент Тедди Рузвельт, в своих знаменитых очках, с радостной улыбкой. Пожимая всем руки, он продвигался сквозь толпу. Он был не один, так как имел заслуженную репутацию личности, окружающей себя самыми колоритными членами нашего общества. Через несколько минут я обнаружила, что мою руку сжимает со всей своей чудовищной силой чемпион мира в тяжёлом весе Боб Фитцсиммонс, а рядом стоял другой бывший чемпион, моряк Том Шарки и нынешний чемпион канадец Томми Бёрнс. Я чувствовала себя мошкой среди этих огромных мужчин.
В этот самый момент в дверях появилась сама звезда. Она спустилась вниз под гром аплодисментов, включая аплодисменты президента, которого собирался представить ей мистер Хаммерштейн. Со старомодной галантностью мистер Рузвельт взял её руку в свои и поцеловал, чем привёл в восторг всех присутствующих. Затем он поприветствовал синьора Гонци, а также всех остальных членов труппы, в то время как мистер Хаммерштейн их представлял.
Когда все формальности окончились, наш шаловливый Главный Слуга Народа, взяв прелестную французскую аристократку под руку, повёл её по комнате, чтобы представить её тем, кого знал лично. Она была особенно рада познакомиться с полковником Биллом Коди, Буффало Биллом собственной персоной, чьи шоу в духе Дикого Запада так восторгают толпу за рекой, в Бруклине. С ним был никто иной, как Сидящий Бык, которого я никогда раньше не видела. Как и все остальные, я помнила, как в детстве с ужасом узнала, что индейцы племени Сиу сделали с нашими бедными парнями в Литтл-Биг Хорн, но в то же время здесь сейчас сидел этот спокойный старый человек, выглядящий таким же древним, как Чёрные Холмы, делая Жест Мира нашему президенту и его французской гостье.
