Почему я не спросила ее об этой женщине? И что делать? Вызвать врачей, чтобы они констатировали смерть несчастной? Была Эльвира Андреевна Норкина, а теперь ее нет.
Из долгих разговоров с ней я поняла, что она совсем одна, что у нее нет ни детей, ни сестер, ни братьев… племянники – не в счет. У них есть свои родители.
Кому отойдет квартира на Остоженке? Квартира, в которой я вот уже больше месяца чувствовала себя хозяйкой. Заигралась ли я? Да, заигралась. Но мне нравилась эта игра. И я хотела ее продолжить.
Эльвира Андреевна умерла. И Эльвира Андреевна продолжала жить. Это было мое имя. Только она была Норкина, а я – Киреева.
Но женщине поменять фамилию ничего не стоит. Вполне законная операция.
Я подошла к окну, распахнула его. Начинался дождь. Было темно. Все набились в холл первого этажа, где выводила своим сладким голоском певица в кружевной шали.
Я выбралась через окно на улицу, благо был первый этаж, добежала несколько метров до подсобки, расположенной в левом крыле здания, где уборщики и садовники хранили свой инвентарь, нашла лопату и, отойдя подальше, в ивовые заросли, принялась копать землю.
Осенние дожди сделали землю мягкой и податливой. Не помню, сколько времени я копала, но мне все равно было значительно легче и лучше, чем Норкиной. Я-то была живая.
Концерт уже закончился, все разошлись по своим комнатам, я видела из своего укрытия, как гаснут одно за другим окна санатория. И откуда у меня взялись силы, чтобы выкопать могилу?
Я вернулась в комнату Норкиной тем же путем, через окно. Расстелила на полу покрывало, уложила туда тело моей новой подруги, завернула его, с большим трудом вытащила из окна на траву, отдышалась и потащила к ивовым зарослям.
Там я аккуратно, словно она могла что-то чувствовать, уложила ее на дно могилы и принялась закапывать.
Я понимала, что холмик когда-нибудь кто-нибудь да заметит, хотя, гуляя по территории санатория несколько дней, я ни разу не видела, чтобы в той стороне, где не было ни одной заметной тропинки, вообще кто-то ходил. В любом случае, я тщательно стерла все возможные следы своих рук с лопаты, но возвращать в подсобку уже не решилась. Отнесла ее в другой конец парка и бросила рядом с клумбой. После чего вернулась в комнату Норкиной, собрала все ее вещи в небольшой саквояж, взяла ее дамскую сумку и перенесла все это в свой номер.
Оказавшись у себя, я наконец смогла перевести дух. Первым делом я хорошенько вымылась. Потом уложила и свои вещи, вызвала такси и около двух часов ночи покинула санаторий.
Я мчалась в Москву с каким-то новым чувством, словно Эльвира Андреевна Норкина воскресла, ожила и теперь бессмертна!
Скользя по лезвию судьбы, я сама себе казалась неуязвимой.
Смерть моей тезки, скорее всего от инфаркта, практически у меня на глазах, это ли не знак? Да может, ее душа переселилась в мое тело и теперь жила во мне, как я жила в квартире Норкиной?
– Ты должна научиться расписываться за нее, – сказал мне отец, когда я спустя пару дней приехала домой и рассказала ему все.
Мы сидели с ним на веранде нашего дома, сад шумел от дождя.
Папа поставил передо мной тарелку с жареными баклажанами, сдобренными густо чесноком и зеленью, достал бутылку водки и разлил по рюмкам.
– Что теперь будет? – спрашивала я его, чувствуя, как пол уходит из-под моих ног.
– Все будет хорошо. Выйдешь замуж за какого-нибудь Норкина и станешь ее полной тезкой.
– Да где я его найду?
– Я помогу тебе. Главное, хотя бы на время постарайся стать похожей на нее внешне. Только не вздумай игру с париками или гримом… не надо… Я так понял по фотографиям, что у нее были короткие волосы с «химией». Сделай и себе тоже «химию», эта завивка очень сильно меняет облик женщины. Не вздумай надевать обувь с каблуками. У тебя полный шкаф ее одежды. Оденься, нацепи очки с простыми стеклами…
– Но она не носила очков! Вернее… Только когда читала.
– Вот именно! Найди ее очки и наденешь, когда пойдешь встречаться с риелтором. Тебе нужно первым делом продать все ее квартиры. Сколько их у нее?
– Три. Одна в центре, на Остоженке, я тебе говорила, а две другие…
– Вот и действуй. Расписываться научилась?
– Да. У нее очень простая роспись, элементарная…
– Ты должна это делать легко, понимаешь? Словно ты пятьдесят лет только и делала, что расписывалась за нее… Словно ты – она.
– А если меня кто-нибудь узнает?
– Ты всегда знаешь, что я тебя жду. Ничего не бойся. Главное, что ты похоронила ее по-человечески, сделала ей могилу. Ты же не убивала ее!
– Но все равно, с ней что-то случилось… Вот, смотри… Этот альбом… Когда я пришла к ней в комнату, она прижимала его к груди.
Я положила на стол альбом с репродукциями американского художника Оскара Осборна.
Отец принялся его листать.
– Талантливо, – сказал он. – Только эти драконы, эти страшные чудовища… Быть может, там, в Америке, это сейчас модно и высоко ценится? Посмотри, какая дорогая бумага… какая полиграфия! Но я не думаю, что этот альбом как-то связан со смертью Эльвиры. Да и женщина та… Мало ли в санатории женщин? Просто прошла мимо ее комнаты, и все.
– А духи? В комнате Эльвиры пахло ее духами…
– Это тебе показалось. Ты была напугана. Ты и без того была неспокойна, ведь так?
– Послушай, говорю же тебе – она пережила какое-то потрясение… сильное… сильнейшее! И я еще выясню, что случилось, пороюсь в ее документах, фотографиях… Думаю, что если я увижу фотографию этой женщины, то пойму, кто она такая и кем ей приходилась…
– Ну, хорошо… Только зачем тебе это?
– Ты не понимаешь… Я хотела с ней подружиться, я не планировала ничего такого… Просто пощекотала себе нервы, примерила на себя чужую жизнь.
– Примерила, а теперь надевай и живи. Ей, бедной, ты уже все равно ничем не поможешь. И запомни – это не ты, а ее покойный муж причинил ей боль. Она и умерла из-за него. Она же сама рассказывала об его изменах. Вот так…
В эту минуту из альбома вылетела открытка. Точнее, часть листа, обрезанного по размеру обычной почтовой открытки. И на нем – детский рисунок. Девочка в клетчатом платьице, а рядом – рыжая большая собака и подписано: «Катя С. и Джек».
На обратной стороне самодельной открытки – пусто.
– И кто у нас Катя С.? – спросила я.
– Я сам этим займусь, – сказал папа. – А ты запишись к парикмахеру, сделай себе завивку… Действуй, пока не нашли тело, поняла? Потом заметешь следы…
– Катя С. Да нет, папа, я сама этим займусь…
Мне везло фантастически!
Норкина хранила в своем кошельке вкладыши с номерами банковских карт. Это было неслыханно, легкомысленно и глупо! Однако это тоже были знаки!
Я часами выводила ее подпись, долго и упорно тренировалась, чтобы делать это с лету, воздушно…
Я жила в ее квартире, но старалась лишний раз не выходить из нее. Разве что съездила на встречу с риелтором. Мы поговорили, определились с ценой. Квартира на Остоженке стоила больших денег. Покупатели нашлись уже через неделю, спустя месяц были проданы и остальные квартиры Эльвиры Андреевны. И ни одна душа к ней за все это время не зашла, не позвонила. И это тоже были знаки. Плюсы. Хотя я каждую минуту ждала звонка, появления кого-нибудь из ее окружения. Но нет, похоже, она никому не была нужна. Ни подруг, ни родственников, никого!
Из бумаг, которые я нашла в ее квартире и которые изучила, я знала, что у нее есть родственники, вернее, родственники ее покойного мужа, проживающие в Екатеринбурге. Брат Евгения Борисовича Норкина – Александр Борисович Горелов, его жена Маргарита Васильевна Горелова и сын, Григорий Александрович Горелов. Но судя по датам на штемпелях поздравительных открыток с дежурным текстом, их переписка уже давно сошла на нет… В последних письмах Гореловых Маргарита сообщала, что они с мужем болеют, что муж очень плохо передвигается, что же касается их взрослого сына, то он работает в Норвегии, на рыболовецком траулере. Они вряд ли в скором времени навестят свою родственницу – вот он, еще один знак!
Я открыла валютный счет в банке, куда мне и поступили деньги за проданные квартиры. И спустя примерно месяц я купила себе квартиру на Патриарших прудах. Я очень хорошо помню то время, я не ходила, а летала. Как привидение, как призрак Норкиной… Правда, к тому времени, как я купила квартиру в Козихинском переулке, я радикально изменила свою внешность, то есть стала собой. Шатенка со стройной фигурой, на невысоких тоненьких каблучках. Я начала новую жизнь, и она мне нравилась.
Отцу я подарила квартиру на Маяковке, на улице Фадеева. Это было вложение денег, а отец продолжал жить за городом, в своем доме. Он развел кур и осенью мочил в бочках антоновские яблоки. Думаю, что в то время он был горд тем, что не отправил меня учиться в университет, а посоветовал стать рядовым почтальоном.
Хотя разве в почтальонстве было дело? Это были знаки, знаки, и больше ничего…
