Рейли заметил, что молодая лаборантка, темноволосая девушка лет двадцати, хочет что-то сказать. Он поймал ее взгляд.
— Нашли что-нибудь?
— Не положено говорить до экспертизы, но, похоже, кто-то его очень не взлюбил. Вторая кисть совсем обгорела, но эта, видите… — она указала на оторванную руку, — заметны ссадины. Он был привязан, — она указала на дверной проем, — к косякам за обе руки. Его как будто распяли в дверях.
Апаро поморщился, вообразив эту картину:
— Вы хотите сказать, что кто-то намеренно растоптал его лошадьми?
— Скорее, разорвал, — буркнул Рейли.
Поблагодарив медиков, он вместе с Миллиганом и Апаро отошел в сторону.
— Зачем вам, ребята, понадобился Петрович? — спросил Миллиган.
Рейли рассматривал лошадей.
— До нашего появления вам не приходило в голову, что кто-то мог желать ему смерти?
Миллиган повернулся к обугленному почерневшему остову конюшни.
— Не сказал бы. Правда, место такое. Лошадками многие интересуются, а учитывая его прошлое… Но нет, ничего особенного. А вы что думаете?
Он внимательно выслушал сообщение Рейли о связи между Петровичем и Уолдроном, об участии обоих в налете на Метрополитен.
— Я займусь этим делом в первую очередь, — пообещал он Рейли. — Вызову экспертов, скажу пожарным, чтобы сегодня же проверили на признаки поджога. Проведем вскрытие.
Рейли с Апаро возвращались к машине, когда заморосил мелкий дождик.
— Кто-то обрубает все концы, — сказал Апаро.
— Похоже на то. Надо потребовать, чтобы Уолдрону провели повторную экспертизу.
— Если так оно и есть, нам надо постараться первыми добраться до оставшихся в живых двух всадников.
Рейли долго рассматривал потемневшее небо, прежде чем обернуться к напарнику.
— До двух или только до одного, — задумчиво произнес он, — если убивает последний из четверых.
Он разбирал древние манускрипты, пока не разболелись глаза. Тогда он снял очки и осторожно протер глаза влажным полотенцем.
Сколько же он так просидел? Утро сейчас или ночь? С тех пор, как он вернулся домой после конного штурма Метрополитен, он потерял счет времени.
Журналисты, эта стая полуграмотных неумех, вероятно, сочли дело грабежом или налетом. Даже лучшим из них не постичь хода его мысли, а ведь для него это просто очередной научный эксперимент. Именно эксперимент. И недалеко то время, когда весь мир узнает, что это — первый шаг на пути, который неизбежно изменит общепринятое мировоззрение. Шаг, который рано или поздно снимет шоры с людских глаз и откроет то, что недоступно их жалкому воображению.
Цель близка. Не так уж много осталось.
Обернувшись, он взглянул на висевший на стене календарь. Время дня для него не имело значения, но к датам он относился с почтением.
Одно число было обведено красным.
Вернувшись к результатам своей работы с многодисковым механическим шифратором, он заново перечитал то место, которое показалось темным при расшифровке.
«Загадка», — подумал он. И улыбнулся, поняв, что бессознательно выбрал верное слово; автор манускрипта не полагался на код: прежде, чем шифровать, он изложил суть дела в загадочном иносказании.
Он восхищался автором документа.
Затем он нахмурился. С решением надо поспешить. Пока, насколько ему известно, след удалось спрятать, но было бы глупостью недооценивать врага. К сожалению, чтобы разгадать загадку, не обойтись без библиотеки. А значит, придется покинуть надежное укрытие.
Поразмыслив, он пришел к выводу, что сейчас должен быть вечер. Он отправится в библиотеку. Действовать надо осторожно: вдруг кто-то сопоставил факты и предупредил сотрудников, чтобы сообщали о всяком, запросившем материалы по определенной теме.
Он усмехнулся сам себе: это уже паранойя. Не так уж они проницательны.
Из библиотеки он вернется домой, будем надеяться, с разгадкой в руках, и закончит расшифровку.
Он взглянул на календарь с обведенной кружком датой.
С датой, навеки выжженной у него в памяти.
С числом, которого он никогда не забудет.
Он должен еще исполнить небольшое, но важное дело. Потом, если все обойдется и документ полностью поддастся расшифровке, он шагнет навстречу судьбе, которая так несправедлива с ним.
Монсеньор де Анжелис сидел в жестком плетеном кресле в номере на верхнем этаже скромной гостиницы на Оливер-стрит, который предоставила ему епархия на время пребывания в Нью-Йорке. Гостиница не так уж плоха. И очень удобно расположена — всего в нескольких кварталах к востоку от Федеральной площади. А вид сверху на Бруклинский мост наверняка пробуждает в сердцах идеалистов, занимающих этот номер, романтические мечты. Но его этот вид не впечатлял.
Монсеньора никак нельзя было причислить к идеалистам.
Он посмотрел на часы, открыл свой сотовый и набрал номер в Риме. Кардинал Риенци ответил и неохотно согласился, как и ожидал де Анжелис, потревожить кардинала Бруньоне.
— Надеюсь, у вас хорошие новости, Михаэль, — начал Бруньоне, прокашлявшись.
— Фэбээровцы заметно продвинулись. Часть похищенного уже возвращена.
— Отрадно слышать.
— Да, несомненно. Бюро и полиция Нью-Йорка держат слово: они выделили на это расследование большие силы.
— А похитители? Еще кого-нибудь арестовали?
— Нет, ваше высокопреосвященство, — ответил де Анжелис. — Захваченный ими человек скончался прежде, чем они смогли его допросить. Второй член банды также погиб, при пожаре. Я говорил сегодня с агентом, который ведет дело. Они еще не получили результатов, подтверждающих поджог, но подозревают, что он тоже убит.
— Убит. Это ужасно, — вздохнул Бруньоне, — и очень прискорбно. Их губит жадность. Они передрались из-за добычи.
— Да, — монсеньор пожал плечами, — складывается такое впечатление.
Бруньоне помолчал.
— Разумеется, может быть и другое объяснение, Михаэль.
— Я думал об этом.
— Возможно, главный преступник избавляется от мусора.
Де Анжелис невозмутимо кивнул невидимому собеседнику.
— Подозреваю, что так оно и есть.
— Это неприятно. Если он останется один, найти его будет очень трудно.
— Каждый совершает ошибки, ваше высокопреосвященство. Когда придет его очередь, я не упущу случая.
Де Анжелису было слышно, как кардинал беспокойно заворочался в кресле.
— Такое развитие событий тревожит меня. Вы никак не можете помочь делу?
— Боюсь, ФБР сочтет это нежелательным вмешательством.
Бруньоне помолчал еще минуту и сказал:
— Что ж, сейчас не следует раздражать их. Но вам нужно постоянно наблюдать за ходом расследования.
— Я делаю все возможное.
Бруньоне заговорил, подчеркивая каждое слово:
— Вы понимаете, как это важно, Михаэль. Вернуть надо все, и прежде, чем случится непоправимое.
Де Анжелис очень хорошо понимал, что имеет в виду кардинал, подчеркивая слово «все».
— Разумеется, ваше преосвященство, — сказал он, — я понимаю.
Отключив связь, он посидел еще несколько минут в задумчивости. Потом опустился на колени у кровати и начал молиться: не о божественном вмешательстве, но о том, чтобы человеческая слабость не помешала ему исполнить, что должно.
Слишком высока была ставка.
Пачка распечаток факса, присланного из Колумбийского университета, показалась Тесс обескураживающе хлипкой. Она не нашла в них ничего полезного. Со слов Клива Эдмондсона, она ожидала обнаружить хотя бы упоминания тамплиеров, но официально Уильям Венс ими не занимался. Почти все работы были посвящены финикийской истории от третьего века до новой эры и до Рождества Христова. Правда, крупные финикийские портовые города, Сидон и Тир, тысячелетием позже стали мощными оплотами тамплиеров. Поэтому исследование Финикии неизбежно приводило к крестоносцам и тамплиерам.
Хуже было то, что ни в одной из полученных ею публикаций не упоминались ни тайнопись, ни криптография.
Тесс упала духом. Сколько перечитано в библиотеке, сколько прочитано здесь, в кабинете, работ Уильяма Венса, а она ни на шаг не приблизилась к цели.
Она решила еще раз прошерстить Интернет и получила те же несколько сотен ссылок на имя Венса. Пришлось потратить время и внимательно с ними ознакомиться.
Прокрутив два десятка сайтов, она наткнулась на статью, где имя Венса упоминалась вскользь и в насмешливом тоне. Автор, опубликовавший свой доклад, прочитанный более десяти лет назад перед французскими историками в Нантском университете, бегло перечислял теории, с его точки зрения, не заслуживающие внимания и только мутящие воду.
Имя Венса мелькнуло ближе к концу списка. Докладчик вспомнил, как насмешил его Венс, заподозривший, что Гуго де Пайен мог быть катаром, на том лишь основании, что корни его генеалогического древа уходили в Лангедок.
