Серая «Волга» остановилась у дома Иволгиных.
– На прощанье, – Курбатов поцеловал Наташу в губы.
Сопротивление опоздало. Он ловко выскользнул из машины, быстро обогнул капот и, открыв дверь, подал молодой женщине руку.
Приняв помощь, Наташа покинула салон автомобиля.
– Запомни, – Курбатов, стоя практически вплотную, положил ей руки на плечи, и девушка вынужденно подняла лицо, – ты обязана, просто обязана поехать в Англию на чемпионат! – Он еще раз коротко поцеловал ее. – Звони, обязательно звони!
Легкой походкой Курбатов направился к водительской двери, и открывшаяся из-за его спины картина парализовала Наталью. В трех шагах от места ее трогательного прощания с возможным отцом будущего ребенка стояла свекровь и, поджав губы, пристально смотрела на невестку.
* * *
Гертруда Яковлевна гордилась своим именем. Это была не просто гордость за редкое имя и его необычное звучание, это была гордость строителя нового мира, где всегда есть место трудовому подвигу. «Герой труда!», – так по прихоти коминтерновской мысли расшифровывали в Стране Советов доброе, старое, германское имя Гертруда.
На работе, или «на службе» – так ей больше нравилось, Гертруда Яковлевна Иволгина была авторитетным специалистом и уважаемой личностью. Отдел научно-исследовательского института, в который ее забросила судьба, был для учреждения профильным, а следовательно, награды и повышения недолго искали своих героев. К тридцати семи годам, довольная мужем и положением руководителя лаборатории, она лишилась третьей своей духовной опоры в жизни – чувства уверенности в сыне.
Всегда доступный и ясный, как томик Куприна из домашней библиотеки, ребенок, перешагнув порог взрослой жизни, стал отдаляться от нее. Иногда тревога за Вадима казалась ей напрасной, она даже укоряла себя в паникерских настроениях. Но выскочившая чертиком из табакерки дальневосточная гимнастка панически испугала Гертруду Яковлевну. Паника ее была далека от традиционных мещанских, как она их называла, страстей, связанных с пропиской и разменом жилплощади, и целиком относилась к области несбывшихся надежд в отношении будущего любимого сына.
Ей было горько признавать тот факт, что рядом с яркой и сексапильной провинциалкой ее пентюх будет вынужден всю жизнь играть роль комнатной собачки, не имея возможности сосредоточиться на научной работе. А ведь именно последняя, и в этом Гертруда Яковлевна не сомневалась ни на минуту, была единственным достойным мужским занятием.
Кроме того, Гертруда Яковлевна искренне считала, что молодым, незрелым духовно и нравственно не следует спешить с брачными узами, даже имея под боком надежную опору в ее лице. Тот факт, что она сама вышла замуж в шестнадцатилетнем возрасте, да еще и будучи беременной, ею полностью игнорировался.
В торопливости, с которой сын стремился к семейной жизни, она легко угадывала чужое влияние и, увы, по собственному опыту зная возможные к тому причины, проявляла повышенную бдительность.
Именно соображения этого порядка вынудили Гертруду Яковлевну написать известное письмо родителям невесты, а их визит она собиралась использовать как законный предлог для срывания всех масок. Она была уверена, что, несмотря на существующую между молодыми людьми физическую близость, ее сын к зачатию ребенка отношения не имеет. Откуда появилась у нее эта уверенность, неизвестно. Может быть, сердце матери подсказало, но, скорее всего, в этом была виновата некачественная звукоизоляция жилых помещений.
Двоякое ощущение вызвал у нее и щедрый дар новых родственников. Она не особо кривила душой, согласно вздыхая вместе с коллегами, прямо указывавшими ей на явные признаки мезальянса в предстоящей женитьбе сына. Так что и «стартовые» пять тысяч рублей, и аналогичную сумму на «зубок и обзаведение хозяйством» она приняла как некий «искупительно-вступительный» взнос темных крестьян, совершающих головокружительный социальный рывок. То, что это несколько не соответствовало ее публичным высказываниям, как члена партии, Гертруду Яковлевну не смущало. А вот сумма указанного взноса все-таки вызывала определенные сомнения, которые увеличивали ее смутное беспокойство.
Иволгиной, как закаленной в институтском горниле номенклатурной единице, без труда удавалась внешняя открытость и расположенность к избраннице сына. Данную линию поведения, направленную на усыпление бдительности противника, она считала верной и плодотворной.
Но упрямая жизнь и слепые чувства сына переигрывали Гертруду Яковлевну на всех участках невидимого фронта. С каждым днем ей все труднее и труднее давалась выбранная роль, и появилось предчувствие, что момент полного фиаско неизбежен. Это горькое понимание наполняло душу нерядового инженерно-технического работника желчной отравой зависти побежденного к победителю и тяжелым ощущением возрастной уязвимости.
Она стала часто уходить со службы немотивированно рано, подолгу бродила в лесопарковой зоне рядом с домом, жалела себя и размышляла, размышляла, размышляла…
Внезапно прямо перед собой Гертруда Яковлевна увидела, как у припаркованной серой «Волги» обнимается парочка влюбленных. На фоне яркой зелени их купчинского тупичка картинка была идиллическая. Не желая нарушать чужого счастья, женщина остановилась и собралась было повернуть обратно, как вдруг услышала фразу:
– Ты обязана, ты просто обязана поехать в Англию на чемпионат.
Это был момент истины для отважной и одинокой разведчицы Гертруды Яковлевны Иволгиной. Самое ужасное, что полностью парализовало ее в тот момент, – это понимание, что теперь, когда все сомнения подтвердились, она не в состоянии придать обстоятельства дела гласности, не нанеся сокрушительного удара по чувствам и вере своего сына.
Когда мгновение спустя мужчина исчез в салоне автомобиля, Гертруда Яковлевна, нисколько не сомневаясь в том, кого она сейчас увидит, подняла глаза. Растерянная, с пылающими от стыда щеками, перед ней стояла невестка.
Женщина ощутила прилив такой бессильной ненависти к этой девке, что ей захотелось упасть прямо здесь, на покрытом трещинами асфальте, и разрыдаться. Тем не менее, она нашла в себе силы сделать несколько шагов и, подойдя к невестке, наотмашь ударить ее по щеке. Голова Натальи безвольно мотнулась, и с чувством злорадного облегчения Гертруда Яковлевна увидела, как проявляется на смуглой коже алый отпечаток ее ладони.
– Он ничего не узнает, а ты блуди подальше от дома.
И, не удержавшись, она влепила Наталье вторую пощечину.
* * *
Сияющий Домовой ворвался в квартиру:
– Наташка! Татусенька – будущая мамусенька! – он подхватил жену на руки и закружил по комнате. – Ура! Победа! Завтра врачи разрешили встречу с Кириллом. Ты как верная жена последуешь за своим мужем. – Он осекся. – Что случилось? Что сказал врач?
– Не врач, а профессор.
– Какая разница, давай рассказывай!
Наташа присела на краешек дивана и, как по-писаному, голосом, лишенным эмоций, рассказала о сомнениях Гелле в ее способности выкормить ребенка грудью.
– Не переживай, родная моя, – Дима подошел к ней и нежно погладил по тщательно причесанной голове. – Мы справимся с этим.
Внезапно Наташа разрыдалась, уткнувшись Вадиму в живот.
Потрясенный эмоциональной глубиной ее истерики, Домовой истуканом стоял перед женой, не зная, куда деть руки: правую, нагревшуюся на натальином темени и нервно сотрясавшуюся в унисон с рыданиями, и левую, плетью свисающую вдоль тела.
– Дима, Димочка, – всхлипывая, говорила Наташа, – что бы ни произошло, кто бы ни сказал тебе обо мне плохое, прошу, верь мне, верь… Мне никто не нужен, кроме тебя… Я хочу… Хочу быть только с тобой! Честно, честно, честно, честно… – Она резко поднялась и, глядя в глаза растерянному Домовому, спросила – Обещаешь?
Что мог ответить честный и совестливый Домовой взволнованной любимой женщине? Только одно:
– Обещаю!
* * *
– Моя фамилия Иволгин, – сказал Вадим, войдя в кабинет.
– Очень приятно. Джамсарран Бадмаев. Проходите, пожалуйста! Вы не один?
– Извините, это моя… – «Супруга или жена?»… – жена Наташа. Кирилл должен был быть свидетелем на нашей свадьбе.
– Да-да, я помню, вы говорили об этом по телефону. Ну, присаживайтесь, молодые люди. Не скрою, мое отношение к визитам, подобным вашему, сугубо отрицательное. Это мое мнение, как профессионала…
– Но, позвольте, доктор, я видел Кирилла буквально за день до того, как он попал к вам. Он был абсолютно здоров и нормален.
– Видите ли, помрачение сознания бывает таким же неожиданным для ближнего окружения пациента, как солнечное затмение для дикаря. Единственная разница между астрономией и психиатрией в данном случае заключается во времени проведения наблюдений: астрономы наблюдают «до», а мы, увы, – всегда – «после». Но, коль скоро вам удалось добиться встречи с пациентом Марковым, мы должны обсудить ее регламент. – За все время разговора Бадмаев ни разу не посмотрел визитерам в лицо, его взгляд постоянно скользил по окну, поверхности стола или просто поверх Вадима и Натальи. Глядя куда-то в бок, он продолжил:
