Три нагана упали на пол вагона, бандиты вскинули руки. Красивое и наглое лицо Ферта исказилось. Выхватив из кармана финку, он замахнулся на Лобова. Тихон, почти не целясь, нажал курок пистолета, и Ферт, покачнувшись, выронил финку, упал в ноги бандитам. Они испуганно отпрянули от него.
Их усадили рядом с Суреповым. Всю эту сцену он наблюдал равнодушно, даже бровью не повел. Отодвинувшись, презрительно сплюнул на пол.
Лобов и Тихон вынесли убитого в тамбур. И здесь, когда никто из чекистов не слышал, начальник иногороднего отдела сказал сердито:
— Зря ты его, финку бы я вышиб. А уж если стрелять, так в ноги или руки. Попал бы, вон как точно всадил.
Обиделся Тихон — человеку, может, жизнь спасли, а он недоволен. Однако обида эта сменилась злостью на самого себя: когда спросили бандитов, на каком километре должен был остановиться поезд — они этого не знали.
— Его спрашивайте, — кивнул один из них на тамбур, где лежал Ферт. — Ротмистр с ним договаривался, а наше дело маленькое, подневольное.
— Фамилия! Как фамилия этого ротмистра?! — подскочил к нему Лобов.
Бандит переглянулся с двумя другими и, получив их молчаливое согласие, сказал:
— Поляровский. Ротмистр Поляровский. Он ждет нас с лошадьми, а где — не знаем.
Услышав фамилию ротмистра, Сурепов вздрогнул, словно очнулся от сна, изменился в лице.
А Тихон чуть не застонал от досады: если бы Ферт остался жив, чекисты сегодня же смогли бы взять Поляровского.
На допросах выяснили, что после ограбления поезда и освобождения Сурепова ротмистр хотел увести банду в леса за Волгу, там громить комбеды, убивать большевиков и сочувствующих.
Один из бандитов вспомнил: при нем Поляровский говорил Ферту о встрече, с человеком, который обещал банде деньги и оружие, спрятанное где-то возле Волжского монастыря.
Кто был этот человек, чекисты не узнали, но известие насторожило — не связной ли Перхурова появился в городе?
И председатель губчека принял решение начать операцию с поручиком Перовым.
3. Явки
На этот раз Тихон встретился с поручиком в кабинете начальника иногороднего отдела.
На Перове были китель и галифе, на плечи накинута старая офицерская шинель.
— Мне побриться? — потрогал он бородку, в которой уже пробивалась седина.
— По правде говоря, вы сейчас больше похожи на переодетого монаха, — пытливо оглядел поручика Лобов.
— Побреюсь, — решил тот. — Без бороды мне будет легче опять почувствовать себя офицером, хотя и бывшим.
— На Власьевской открылась парикмахерская Шульмана. Вот ваш бумажник, денег на первое время хватит. Фотографию я положил за обкладку, — догадался Лобов, что ищет поручик. — Туда, где вы хранили треугольник из визитной карточки. Почему вы его не уничтожили?
— Просто забыл, — мельком взглянув на фотографию молодой женщины в белом платье, Перов опять спрятал ее за обкладку.
— Если вы хоть в мелочи ошибетесь теперь, ваши бывшие соратники рассчитаются с вами так быстро, что мы ничем не сможем вам помочь.
— Это я понимаю, мне бы оружие какое.
Лобов вынул из сейфа офицерский наган-самовзвод, вслух прочитал выгравированный на рукояти текст:
— «Поручику Перову от генерала Брусилова за храбрость. Апрель 1916 года, Юго-Западный фронт»… Вы участвовали в Брусиловском прорыве?
Перов кивнул, не сводя глаз с револьвера.
— Почему же такую памятную вещь оставили у Грибовых на чердаке?
— Я слышал, по подозрению в контрреволюционной деятельности генерал Брусилов был арестован ВЧК.
— Считаете, чекисты ошиблись?
— Генерал Брусилов — истинный патриот России, России Суворова, Кутузова, Нахимова! — напряг голос поручик. — Если большевики вырвут из русской истории эти славные страницы, то проиграют — без уважения к прошлому нельзя создать будущее. Брусиловский прорыв — одна из таких страниц, он привел к разгрому австро-венгерской армии.
— Однако русским солдатам не забыть, что именно Брусилов на посту главнокомандующего подписал приказ о введении смертной казни на фронте.
— Он сделал это по настоянию Керенского, — с неохотой произнес Перов.
— Гибель революционно настроенных солдат и на его совести. А что касается вашего участия в Брусиловском прорыве, то этим можете гордиться, большевики ценят мужество. Берите свой револьвер, и пусть он служит русскому народу, а не его врагам.
— Спасибо, — только и вымолвил Перов.
Протянув портупею и дождавшись, когда офицер перепоясался, Лобов сказал:
— Вместе с Вагиным сегодня же посетите Флексера и Гусицына. Поинтересуйтесь осторожно, нет ли у них возможности устроить вас на службу. Не получится — что-нибудь сами придумаем. Вместе с наганом мы нашли документы, по которым вы приехали в Ярославль, — Лобов выложил бумаги на стол. — Мы их тщательно проверили, они вполне надежные: до октября семнадцатого служба в действующей армии, с марта восемнадцатого — помощник начальника штаба третьего Московского полка, потом освобождение по болезни… Зря вы, Матвей Сергеевич, за учителя себя выдавали — эта роль вам не удалась.
— Сразу после мятежа с офицерскими бумагами мне бы не избежать самой жесткой проверки.
— Это верно, но сейчас обстановка другая. К вашим документам мы добавили только один — пропуск на въезд в город, выданный Заволжской Коллегией по борьбе с контрреволюцией. Он косвенно подтверждает, что участия в мятеже вы якобы не принимали. Будем считать, вам удалось обмануть бдительность Тихона Вагина, который руководил этой Коллегией.
— Как мне представить Вагина?
— Как завербованного вами сотрудника губчека.
— Смело, — покосился поручик на Тихона…
Еще два часа сидели они за столом, уточняя детали, договариваясь о связи. На прощание Лобов наказал:
— Главное — осторожность, без согласования со мной ничего не предпринимать. Ваша основная задача — дождаться связного.
Над дверью парикмахерской Шульмана на Власьевской висела местами проржавевшая вывеска с нарисованным на ней мужчиной с усиками и пробором в зализанной прическе.
Тихон остался дожидаться поручика на улице.
— Доверяете? А если я дворами? — без улыбки спросил Перов.
— Бегите, от себя все равно не убежишь, — вроде бы равнодушно проговорил чекист.
— В моей ситуации эта пошлая фраза звучит весьма точно, — усмехнулся офицер, вошел в парикмахерскую.
«А вдруг и впрямь сбежит?» — не выходило у Тихона из головы, пока дожидался поручика.
Но через полчаса, побритый, пахнущий крепким одеколоном, Перов опять появился на улице.
В квартиру зубного врача на Духовской улице они постучались, когда уже стемнело. За дверью долго возились с замками, чуть приоткрыли ее на длину звякнувшей цепочки, в темном дверном проеме блеснуло пенсне.
— Игорь Павлович Флексер? — убедился поручик.
— Ваш покорный слуга.
Офицер медленно, по словам, выговорил пароль:
— Случайно не у вас остановился Синицын из Углича?
Дверь тут же захлопнулась, из квартиры — ни звука.
Перов недоуменно переглянулся с Тихоном, хотел было постучать еще раз, уже поднял руку, но тут дверь открылась снова.
— Синицын у нас, проходите, — шепотом произнес Флексер, скинул цепочку.
Прихожая была тускло освещена керосиновой лампой, на полу — мягкая дорожка.
Зубной врач неслышно отошел в темный угол, поблескивал оттуда стеклышками пенсне.
— Почему не сразу впустили? — строго спросил Перов. — Разве я неправильно назвал пароль?
Флексер суетливо одернул жилетку, поправил пенсне на шнурке, спрятал короткие руки за спину.
— Извините — растерялся, вы явились слишком неожиданно. Кроме того, вас двое.
— Это свой, — небрежно сказал о Тихоне поручик. — Можно раздеться?
— Да, да, конечно, — Флексер бросился к нему с поспешностью лакея, рассчитывающего получить крупные чаевые.
Тихон с удивлением заметил, как в квартире врача преобразился Перов: лицо властное, движения точные, уверенные, потрепанная шинель скинута на руки Флексера с шиком. И голос командирский, жестковатый.
