столовую, в которую выходило несколько дверей. При виде Вердюре женщина эта ему низко поклонилась, точно была чем-то обязана ему. Он ответил ей на поклон и взглядом спросил ее: «Здесь?»
Женщина утвердительно кивнула.
– Да.
– В той комнате? – шепотом спросил Вердюре, указав на одну из дверей.
– Нет, – так же шепотом отвечала ему женщина, – вот здесь, в маленькой гостиной.
Вердюре тотчас же отворил указанную ему дверь и ласково втолкнул в нее Проспера.
– Входите… – сказал он ему на ухо. – Побольше хладнокровия!
Но предупреждения оказались напрасными. Переступив порог, Проспер не мог удержаться и громко воскликнул:
– Мадлена!
То действительно была она, прекраснее, чем когда-либо, очаровательная той спокойной и искренней красотой, которая так возбуждает удивление и в то же время требует для себя благоговейного почитания. Она сидела у стола, сплошь покрытого материями, приготовленными, без сомнения, для костюма фрейлины Екатерины Медичи.
При виде Проспера кровь бросилась ей в лицо и, чтобы не упасть, Мадлена ухватилась за край стола. Затем она овладела собой, и чувство обиды и негодования засветилось вдруг в ее чудных глазах.
– Как у вас хватило смелости шпионить за мной? – сказала она дрожащим от оскорбления голосом. – Как вы могли снизойти до того, чтобы следить за мной, стараться проникнуть в этот дом? Вы клялись мне своей честью, что никогда не будете искать со мной свидания. Так-то вы держите ваше обещание?
– Да, я клялся вам в этом, – отвечал он ей, – но…
Он остановился.
– Продолжайте, – сказала она.
– Столько событий произошло с того дня, что я мог думать, что клятва эта уже позабыта вами, тем более что она вырвана у меня благодаря моей же слабости. Совершенно случайно, совсем не по своей воле я сейчас имею честь вновь видеться с вами. Но, увы! При виде вас мое сердце трепещет от радости. Я не думаю, нет, я даже не могу себе вообразить, что вы настолько безжалостны, чтобы отнестись ко мне, такому глубоко несчастному человеку, хуже, чем отнеслись ко мне другие.
– Вы отлично знаете меня, – отвечала она ему, – знаете и то, что все, что касается вас, касается и меня. Вы страдаете… Я скорблю о вас так, как только может скорбеть сестра о горячо любимом брате.
– Сестра! – с горечью воскликнул Проспер. – С этим же самым словом вы тогда запретили мне встречаться с вами. Сестра! Зачем же было целых три года поддерживать во мне надежды? Значит, я был для вас братом и тогда, когда – помните? – мы клялись друг перед другом в вечной любви перед алтарем и вы повесили мне на шею священный амулет? «Из любви ко мне храните его, – сказали вы мне тогда, – он принесет вам счастье…»
Она сделала нетерпеливый жест.
– И вот год тому назад, – продолжал Проспер, – вы возвратили мне мое слово назад и вырвали у меня обещание никогда с вами больше не встречаться. И я не знал, что было этому причиной. Вы даже не удостоили меня сообщением ее. Вы меня изгнали, и, чтобы повиноваться вам, я старался убедить всех, что это я сам добровольно избегаю вас. Вы сказали мне, что какое-то непобедимое препятствие стало между нами, и я вам поверил. Глупый! Да ведь это препятствие – само ваше сердце, Мадлена! А тем не менее я благоговейно ношу на себе ваш амулет. Но он не принес мне добра!
Мадлена оставалась неподвижной, бледная как статуя, и обильные слезы катились у нее по щекам.
– Ведь я же вас просила позабыть обо мне… – пробормотала она.
– Позабыть! – воскликнул Проспер, возмущенный так, точно услышал богохульство. – Позабыть! Да разве же я мог?… Это значит – вы никогда не любили! Чтобы позабыть, чтобы сладить со своим сердцем, остается только одно средство… умереть.
Это слово, произнесенное с суровой решимостью, встревожило Мадлену.
– Несчастный! – воскликнула она.
– Да, несчастный! В тысячу раз более несчастный, чем вы можете себе вообразить! Вы никогда не поймете моих мучений. И вы говорите мне о забвении… Я искал его в вине и не нашел, я старался потушить это воспоминание о прошлом и не мог. И как только изнемогало мое тело, неумолимая мысль о вас начинала бодрствовать вновь. Теперь вы видите, что самоубийство для меня – это то, о чем только я могу мечтать.
– Я запрещаю вам произносить это слово.
– Что вам запрещать тому, кого вы не любите, Мадлена!
Мадлена хотела говорить, но какая-то внезапная мысль удержала ее. В отчаянии она воскликнула:
– Господи! За что такие страдания!
Проспер не понял смысла этого восклицания.
– Ваша жалость ко мне приходит слишком поздно, – возразил он с раздирающей сердце решимостью. – Счастье уже невозможно для такого человека, как я, который уже раз испытал неземное блаженство. Ничто больше не в состоянии привязать меня к жизни. Вы убили во мне мои лучшие мечты, я выхожу из тюрьмы обесчещенный моими врагами. Чего же ожидать еще? Напрасно я стараюсь заглянуть в будущее: в нем нет для меня ни надежд, ни радостей, ни счастья… Я оглядываюсь вокруг себя и вижу только беспомощное положение, отчаяние и позор.
– Проспер, мой друг, мой брат, если бы вы только знали…
– Я знаю только то, что вы меня не любите, Мадлена, что вы меня не любили никогда и что я вас люблю!
Он замолчал в ожидании ответа. Но его не последовало.
Вдруг молчание нарушилось, и кто-то зарыдал.
Это заплакала горничная Мадлены, скромно сидевшая в уголке у камина. Мадлена совсем забыла о ней, а Проспер, поглощенный горем, не заметил ее.
Он посмотрел на нее.
Эта молодая девушка была одета, как и все горничные, но нельзя было обмануться в том, что это был не кто иной, как… сама Нина Жипси.
Удивление Проспера было настолько велико, что он не мог произнести ни одного слова и даже не вскрикнул.
Ужас положения овладел им. Он был здесь в обществе этих двух женщин, которые играли такую разную роль в его жизни: одну любил он, но она его презирала, а другая любила его, но он был к ней совершенно равнодушен.
И эта несчастная Жипси слышала все, теперь она увидала своими глазами всю страсть своего возлюбленного к другой. И его удивило то, что Жипси, эта пылкая, дикая натура, по-прежнему оставалась в уголке, горько плакала, но не протестовала.
Воспользовавшись молчанием Проспера, Мадлена собрала все свои силы, чтобы казаться спокойной. Безучастно, ни одним намеком не давая понять о том, что происходило внутри ее, она взяла с дивана манто и стала одеваться.
– Зачем вы приходили сюда? – обратилась она
