время его внимательный и цепкий взгляд ощупывал меня с головы до пят.
Наконец он недовольно поморщился и с пренебрежением вынес вердикт:
– Совсем малышня. Тебе сколько стукнуло-то?
– Одиннадцать, – пролепетала я враз осипшим голосом.
Парень усмехнулся.
– Что-то припозднилась ты с развитием. Гладильная доска, да и только. Некоторые девчонки в твои годы уже о-го-го какие.
Я молчала, виновато понурив голову.
– Ну ладно, – смягчился Ахилл, глядя на мою убитую физиономию, – дареному коню, как говорится, в зубы не смотрят. – Он слегка нахмурился, словно обдумывая что-то важное, затем посмотрел на меня в упор. – Ты вот что, скажи честно – я ведь тебе понравился? Ну, говори, не стесняйся.
– П-понравился, – шепнула я, готовая провалиться сквозь землю от смущения.
Его губы дрогнули в улыбке.
– Хочешь быть моим другом?
– Я?! – Мне показалось, что я ослышалась.
– А здесь есть кто-то еще, кроме нас с тобой? – Он откровенно забавлялся, но я, по простодушию не понимая этого, на всякий случай обернулась по сторонам.
Тут греческий полубог окончательно развеселился, лицо его утратило напряженность, подбородок расслабился.
– Ну и умора. – Он засмеялся и легонько дернул меня за оборку платья. – Детсад. – Но тут же взгляд его снова посуровел. – Все, хватит. Слушай внимательно, я с тобой серьезно говорю. Ты любишь этот ваш интернат? Нравится тебе здесь?
– Да. – Я поспешно кивнула.
– Ну а мне здесь не нравится, – произнес он резко. – Совсем, поняла? Хреново тут, хоть волком вой. И ни одного нормального человека кругом, одни придурки. Раз уж пришла сюда, давай дружить. Приходить ко мне будешь?
– Буду! – выпалила я и внезапно, повинуясь какой-то неодолимой силе, порывисто обняла его за шею и чмокнула куда-то между ухом и подбородком.
Что-то происходило со мной, невероятное, необъяснимое. Я будто переродилась, стала совершенно иной – иной настолько, что не отдавала полного отчета в своих поступках.
Во взгляде моего античного героя мелькнуло неподдельное удивление. Он хитро прищурился и покачал головой:
– А ты вообще-то та еще птичка. Что-то в тебе есть, ей-богу! Недаром шатаешься в одиночку по темным коридорам.
Я поняла эти слова как похвалу, и мое сердце наполнилось радостью. Никогда еще мне не было так хорошо, легко и светло.
Я стояла и несмело улыбалась, теребя пальцами край нового платья.
Он тоже улыбнулся, миролюбиво, без насмешки или издевки.
– Ты кто хоть? Как звать?
– Василиса.
– И имя-то дурацкое. Коротко получается Васька, что ли?
Я кивнула, отчаянно волнуясь, как бы Ахилл не разочаровался во мне из-за никудышного имени.
Он подумал немного и сказал:
– Если будешь хорошей девочкой, можно называть тебя Васильком. Не против?
– Нет.
– Ну и прекрасно. А сейчас двигай отсюда, тебя небось уже обыскались. Обнаружат тут у меня, потом неприятностей не оберешься. Завтра с утра приходи. Палату запомнила?
– Да. Третья.
– Молодец. – Его лицо снова приняло насмешливое выражение. – Гуд бай, Василек.
– Гуд бай…
Я вышла за дверь. Щеки мои полыхали, словно по ним хлестали крапивой. В груди что-то теснилось, не давая сделать вдох.
Тихо-тихо, крадучись, как мышь, я сбежала по лестнице и заглянула в столовую. Народ вовсю веселился: кто-то пел песни под баян, кто-то лихо отплясывал «цыганочку», в центре зала играли в излюбленный «ручеек».
Я окинула помещение стремительным взглядом и тут же узрела Анфису. Она сидела у окна, окруженная кучкой ребят и нянечек, рядом с баянистом, дядей Володей, и подпевала высоким мелодичным голосом «Шумел камыш». Глаза ее были затуманены, лицо горело, из гладкой прически на лоб и щеки выбилось несколько вольных прядей.
Словно почувствовав, что на нее смотрят, Анфиса вдруг закрыла рот. Брови ее тревожно нахмурились. Она повернула голову сначала в одну сторону, потом в другую.
Я, не дыша, притаилась за одной из гипсовых колон, украшающих вход в столовую.
Анфиса неуверенно привстала. Дядя Володя, не переставая играть, сделал недовольное лицо и что-то проговорил ей на ухо. Она качнула головой. Он решительно надавил ладонью на ее плечо, заставляя сесть обратно. Анфиса нехотя повиновалась, однако взгляд ее так и оставался неспокойным и напряженным.
Она явно искала меня и, не находя, волновалась, но, видимо, изрядное количество выпитого спиртного притупляло ее обычную бдительность, заставляя подчиняться требованиям коллектива.
Убедившись, что никакой паники по поводу моего отсутствия нет, я облегченно вздохнула и выскочила из столовой. Пробежала коридор, шмыгнула к себе в палату, быстро скинула одежду и юркнула под одеяло, тесно прижав к прохладной подушке разгоряченную щеку.
Теперь можно было перевести дух, вспомнить все, что произошло, попытаться дать этому хоть какое-то название.
Но не тут-то было. В голове образовалась полнейшая каша. Одна мысль теснила другую, та, в свою очередь, уступала место третьей, и в этом бешеном калейдоскопе невозможно было за что-либо уцепиться.
Вскоре я почувствовала, что мне жарко под одеялом, откинула его, долго ворочалась с боку на бок, не находя удобного положения. Потом плечи мои начали покрываться «гусиной кожей», я снова натянула одеяло до самого подбородка и лежала, пока опять не запарилась.
Так повторялось много раз, пока в коридоре не послышались громкие голоса и смех.
Скрипнула дверь, по моим зажмуренным глазам резанул яркий свет вспыхнувшей лампочки.
– Так ты здесь! – торжествующе завопил Светкин голос над самым моим ухом. – А ее повсюду ищут. Что ж ты, именинница, подарок свой оставила? – На тумбочку со стуком бухнулся том энциклопедии. – Чуть руки себе не оторвала эдакой тяжестью, – со злостью вымолвила она и тряханула меня за плечо. – Хватит придуриваться, ты ведь не спишь.
Я еще крепче сжала веки и старательно засопела. Все, о чем я мечтала сейчас, это чтобы меня оставили в покое: Светка, Анфиса, Жанна, Марина Ивановна.
– Ну и дрыхни себе, дурища, – пробормотала Светка, и я услышала ленивое шарканье ее ног. – Людка, мигом, принеси воды. Пить охота, аж горло дерет. Все торт проклятый, один сахар. Не люблю я сладкого, Мариш, знаешь почему?
– Знаю, – откуда-то сбоку тихо пропела Маринка, – ты рассказывала. Как мать уходила из дому, а тебе на весь день конфеты оставляла.
– Ага, конфеты, – подхватила Светка, – а еще мармеладки. Липкие такие и все обсыпанные сахаром. Бр-р! Гадость! Ненавижу! – Она что-то с грохотом уронила на пол, кажется, щетку для волос, и заорала в полный голос: – Людка! Оглохла, балда? Сказала же, шпарь за водой. Живо!
– Сейчас, сейчас, – суетливо и испуганно залепетала Людка, – кровать вот только расстелю…
– Я те дам кровать! – лениво пригрозила Светка, шумно роясь в тумбочке. – Ну-ка шагом марш…
– Ты что командуешь, Караваева? – раздался вдруг негромкий, но твердый голос Анфисы. – Это тебе не казарма, а ты не прапорщик. Люда, ты куда собралась на
