— А что с народом? — полюбопытствовал я.
— Андрей, у нас своих девать некуда, — зевнул Храповицкий. — И все денег просят. Неужели ты думаешь, у меня о чужих людях будет голова болеть?
— Старичков тоже на помойку?
— А тебе их жалко? Серьезно?
— Жалко, — признался я.
Доселе довольное лицо Храповицкого затвердело. Проявление человеколюбия в бизнесе его всегда раздражало.
— Это совсем не столь безобидные старички, как кажутся, — заговорил он с нажимом. — Пристроили в организацию всю свою родню. Выкупили у доверчивого коллектива 80 процентов акций. Сдают пару этажей в аренду под какие-то торговые ларьки. Деньги кладут себе в карман. И рассказывают, как они заботятся о Родине и своих сотрудниках. И вот они приходят ко мне, коварному, беспощадному хищнику, как они наверняка меня называют, и хотят нажиться. Заметь, они вовсе не собираются делиться полученной от меня суммой со своим народом, который занимается чем попало, лишь бы не протянуть ноги с голоду. Это, по их мнению, должен сделать я. И при этом, предполагается, что я оставлю их начальниками, чтобы они могли, как и прежде, надувать щеки и обделывать свои копеечные делишки. Не выйдет! Когда ты берешь деньги, ты принимаешь на себя определенные обязательства. И если ты их не выполняешь, будь готов к наказанию. А на будущее запомни: если ты не перестанешь смешивать бизнес и благотворительность, то очень скоро тебе придется жить на благотворительные пожертвования.
Поставив точку в разговоре, он сменил тему:
— Расскажи лучше, что у тебя утром произошло с Виктором. — Он подобрался и стал серьезным.
— Да так, — неохотно ответил я. — Не сошлись во мнениях. Слегка повздорили. К этому давно шло.
— Не надо со мною лукавить, — сказал Храповицкий спокойно и внушительно. — Я сейчас спрашиваю не как начальник, а как друг. Мы оба с тобой понимаем, к чему все идет. Тем более что Вася уже прибегал ко мне с вытаращенными глазами. Взахлеб рассказывал, как вы там подрались, он вас разнимал. Давай, выкладывай!
6
По возможности кратко я пересказал ему наш утренний инцидент с Виктором. Храповицкий слушал, не перебивая, хмурился и барабанил пальцами по стеклянной поверхности стола.
— Интересно, — рассеянно пробормотал он, когда я закончил. — Значит, Виктор замышляет переворот… Очень интересно.
Глаза его сузились. В задумчивости он потер подбородок большим и указательным пальцем.
— Ты, кажется, не особенно удивлен, — заметил я.
— Я догадывался об этом, — ответил он просто. — Такие вещи всегда чувствуешь. Понимаешь, сначала он просто нервничал и часто срывался. Потом как-то притих и затаился. Как будто загнал болезнь внутрь. Но скрытая неприязнь ко мне иногда прорывается. И то, что он не решается высказать мне, он выплескивает на тебя. А последнее время в нем появилось что-то подчеркнуто дерзкое. Как будто, у него есть секретное оружие, которое он никак не решится пустить в ход. А про этот его засадный полк ты знаешь какие-нибудь подробности?
— Только то, что ребята служили в военной разведке. В мирную жизнь не вписались. Пробовали создать свою бригаду из тех, кто воевал в Чечне. Что-то не очень пошло. Пришлось заняться узкой специализацией — заказными убийствами. — Но все это я знаю понаслышке. Без имен и фамилий.
Даже ему я не хотел открывать своих источников.
— И Виктор им платит. — С ударением на каждом слове проговорил Храповицкий. — Очень любопытно.
Он зло усмехнулся.
— И когда ты ему об этом сказал, он полез в драку?
— Можно предположить, что его взбесило то, что он счел клеветой, — вступился я. — Давай разграничим две вещи. Первая заключается в том, что у Виктора есть группа людей, готовых выполнить любой его приказ. Вторая — это мои догадки о том, какой именно приказ он собирается отдать. Я могу ошибаться.
— А я — нет! — воскликнул Храповицкий, хлопнув ладонью по столу. Глаза его блеснули. — Моя интуиция никогда меня не подводит.
Я мог бы привести десятка два примеров, когда его интуиция его подводила. Раньше я, бывало, так и поступал. Однако он тут же принимался спорить и доказывать, что он с самого начала все понимал правильно, но потом под моим влиянием изменил свое мнение. Что, как вы сами понимаете, и привело к ошибке. И, кстати говоря, именно так происходит каждый раз, когда он меня слушается. Из чего следовал железный вывод, что советоваться со мной следовало лишь для того, чтобы поступить наоборот.
Он надолго замолчал. Я следил за его лицом. Сейчас оно было жестким, хищным.
— И что же мы теперь предпримем? — поднял он на меня тяжелый взгляд черных, колючих глаз.
— Мне кажется, вам пора объясниться, — осторожно предложил я. — Иногда очень важно выплеснуть накопившиеся обиды.
— В чем объясниться?! — вспылил Храповицкий. — Когда задаешь вопрос, ты должен предполагать, какой ответ ты услышишь! Неужели ты думаешь, что Виктор что-то признает? Что он откровенно сознается, что хочет занять мое место? Что готовится меня убить? Что он завидует мне? Что он ходит с ума от этой зависти? Какие могут быть объяснения!
Он схватил телефонную трубку, начал лихорадочно набирать какой-то номер, потом передумал, швырнул трубку на место и закурил.
Я ждал. Он нечасто выходил из себя и после вспышек быстро остывал.
— Не могу сказать, что все это время я сидел сложа руки, — заметил он другим тоном, чуть спокойнее, и откинулся в кресле. — Я тоже подготовился. Предпринял кое-какие меры. Судя по всему, наступила пора действий.
Он сжал губы.
— Виктор подумывает, как избавиться от меня. Значит, я должен нанести упреждающий удар. В целях своей безопасности. Так?
Это было, скорее, утверждение, чем вопрос.
— Не знаю, — покачал я головой. — Честно говоря, я не уверен. Ведь если перевести на простой язык, то я сейчас на основании своих умозаключений, которые могут оказаться неверными, должен посоветовать тебе убить партнера. Я не могу. И я не думаю, что Виктор в свою очередь сформулировал подобную цель для себя. Это же вообще не просто, вот так взять и решиться убить человека, с которым работаешь и дружишь. В этом желании даже наедине с собой признаться трудно.
— Какой ты наивный! — презрительно усмехнулся Храповицкий. — Никто и никогда ни в чем себе не признается. Ты полагаешь, что кто-то живет сорок лет, считает себя порядочным, а однажды утром просыпается и, бреясь перед зеркалом, объявляет: «Что-то надоело мне быть хорошим. Не пора ли превратиться в подлеца и негодяя»? Не смеши меня! Человек всегда находит себе оправдание. Он говорит: «Я так много добра сделал для такого-то и такого-то. А что я получил взамен? Только обман и несправедливость. И если я хочу оставаться честным человеком, я должен положить этому конец». Что-то в этом роде. После чего он с чистой совестью обкрадывает такого-то и такого-то. Или пишет на него донос. Или нанимает убийц.
— И все-таки, мне кажется, что тут другое. Виктора опьяняет эта тайная власть над чужой жизнью и смертью. Понимаешь, как бы мы ни старались доказать окружающим, что мы от рождения были богатыми и умными, на самом деле, на всех нас большие деньги обрушились внезапно. Практически в одночасье. И далеко не все из нас оказались к этому готовы. Когда-то мы даже представить себе не могли, как много можно купить за деньги. Особенно сейчас в России, где все продается. Все без исключения. Машины, дома, самолеты. Должности. Замужние женщины. Государственные секреты. Чужая жизнь. Все это имеет свою цену. Ты платишь и получаешь. Достаточно ткнуть пальцем. Это сумасшедшее ощущение! Как будто у тебя волшебная палочка. И каким бы сильным ты ни был, иногда у тебя начинает кружиться голова, оттого что все доступно. Некто вредит тебе изо всех сил, из кожи вон лезет. А на самом деле он находится в твоей полной власти. И даже ничего об этом не подозревает. И в любую минуту по твоему приказу с ним сделают что угодно: убьют, искалечат. При этом ты останешься безнаказанным. Это очень глубокое и обжигающее чувство. И, может быть, Виктор упивается им. Но это еще не означает, что он готов убивать. Это как незаконный пистолет, который ты купил и которым каждый вечер любуешься. Он дает тебе ощущение безопасности и власти. Но, приобретя его, ты же не становишься автоматически убийцей! Короче, мне кажется, что Виктору нравится переживать снова и снова эти запретные ощущения. И чем больше его обиды на мир, тем слаще сознание, что он может расквитаться со всеми.
— Может, ты и прав, — отозвался Храповицкий. — Только я не пойму, что это меняет. — В разговоре он всегда оставался конкретным и не любил обобщений. — Ты говоришь про психологические мотивы действий, которые могут быть такими или другими. А я имею дело с результатом. Результат в том, что у обиженного и запойного человека оказалось в руках опасное оружие. И никто не знает, когда он начнет палить. И кто станет его мишенью. Может быть, ты. А может быть, я.
