…Я ненавижу всех, кто задает мне этот вопрос. Я больше не могу на него отвечать! Не могу и не хочу!..
…Никто не виноват в том, что ты неврастеник. Ты неврастеник, и ты никто. Так что — вперед!..
— Меня зовут Александр Шан-Гирей, — затянул он куда-то в сторону, — и мы договаривались о встрече с Мариной Алексеевной.
В воздухе как-то неопределенно и с сомнением хрюкнуло, и неведомый голос произнес:
— Спрошу.
И все пропало.
Потом вдруг загремели какие-то цепи, защелкали замки, ударила и смолкла музыка, за спиной проехал лифт, и Алекс на него оглянулся.
Дверь квартиры распахнулась.
Перед ним предстала писательница Марина Покровская в мятой майке — белые почти вытертые буквы «Divided we’ll stand» на синем фоне оказались прямо перед его носом. Писательница была значительно выше его ростом.
— Проходите! — пригласила она и сделала широкий жест. — Извините, что заставила ждать, у меня музыка грохочет, а еще я пишу, а когда я пишу, то ничего не слышу, а Викуся просто так заехала, и я ей не сказала, что вы должны приехать, но вы приехали, да еще вовремя, а вот я никогда и никуда не могу приехать вовремя!
Все это она выпалила разом, повернулась к Алексу спиной и пропала.
— Да вы проходите, — позвал откуда-то другой голос. — Не обращайте внимания. Она сейчас вернется.
— Здравствуйте, — наугад поздоровался Алекс.
В огромной прихожей горели все лампы, он даже зажмурился на секунду — слишком много света после аквариумной полутьмы подъезда!
— А что, на улице опять дождь?..
Светская беседа началась неудачно — собеседницу он не видел, зато вешалка, представшая перед глазами, сразила Алекса наповал. Огромная, раскидистая, как дуб, на львиных лапах, с чугунной корзиной для зонтов у основания. Вместо бархатного берета с соколиным пером и шпаги, что было бы уместно, на ней болтались невразумительная курточка и какой-то розовый плащ, а в корзине валялся портфель, довольно потасканный, с раззявленной крышкой, похожий на лежащую на боку уставшую собаку с высунутым языком.
— Она нам досталась от моей мамы, — миниатюрная женщина возникла откуда-то из глубин квартиры, — я имею в виду это произведение. — Она кивнула на вешалку. — Представляете, я хотела ее выбросить, а Маня — ни за что!..
— Такие вещи нельзя выбрасывать, — помедлив, сказал Алекс.
— Да видели бы вы, в каком она была состоянии!.. Эти бараки на Соколе! Вы помните бараки, молодой человек?..
— Викуся, отстань от него! Не помнит он никаких бараков.
Писательница Покровская вырулила в прихожую, согнулась вдвое и обняла женщину за плечи — Алексу показалось, что сейчас она посадит ее на ладонь, как Гулливер лилипута.
— Это моя тетя. Мы все зовем ее Викуся, хотя на самом деле она Викторина Алексеевна!..
— Тетя? — пробормотал Алекс.
— А что такое?..
Алекс не мог признаться в том, что эта парочка выглядит уж слишком комично, но, кажется, Покровская и так поняла.
— Ну, во всяком случае, не дядя, — заявила она, чмокнула Викусю и распрямилась.
— Манечка, я пойду. Не забудь предложить гостю кофе.
— Не забуду.
— Там свежий хлеб и колбаса краковская.
— Поняла.
— И еще торт, ореховый, как ты любишь. Вечером обязательно мне позвони! И не сиди до ночи за компьютером. И не кури много, — хлопотала Викуся.
— Тетя — дивное существо! — провозгласила Покровская, закрыв за ней дверь. — Черт, откуда это?..
— Из «Покровских ворот».
— Точно. Пойдемте в кабинет? Или сразу на кухню за краковской колбасой?.. Впрочем, кухня так себе. Здоровая, конечно, но неуютная, и окно немножко на соседнюю стену приходится! Света почти нет. Когда эти дома строились, предполагалось, что в кухне должна метаться кухарка, а господа в гостиной кушать чай, оттопырив мизинцы. А потом случился весь этот конфитюр, в смысле революция, и все переменилось!
Алекс смотрел во все глаза: высоченные потолки, крашеные стены — никаких обоев! — тяжелые полосатые кресла, вытертая ковровая оттоманка, а на ней книжка страницами вниз, торшер на латунной ноге с нефритовым шариком, выпуклые пуговки электрических выключателей, льняные занавески на белых двустворчатых дверях.
Как ни странно, хозяйка в мятой майке с иностранными буквами и джинсах с дыркой на коленке выглядела неотъемлемой частью этого невесть как уцелевшего мира. В том, что мир на самом деле каким-то волшебным образом уцелел, а не придуман «по мотивам» неким продвинутым дизайнером, у Алекса сомнений не возникло.
— Вы не удивляйтесь, — посоветовала Покровская. — Квартирка не куплена на гонорар от последнего романа. Даже если бы я писала по роману в день, мне на такую все равно не хватило бы! Это прадедушкина квартира. Здесь бабушка родилась. А папа уже на Соколе, в бараках, о которых толковала Викуся. Викуся — папина сестра.
В кабинете было точно так же — тяжелая мебель, молочная люстра на длинных цепях, громадный турецкий ковер на полу, и легкомысленный ноутбук на крытом зеленым сукном столе с массивными тумбами, и новейшая стереосистема, втиснутая в антикварный комод, и чугунные батареи с завитушками, дышавшие ровным уютным теплом.
— Вам повезло, — Алекс провел пальцем по выцветшим чернильным пятнам на сукне. Сколько лет назад пролили чернила на этот самый стол? Пятьдесят?.. Или, может, сто?.. — Не каждому удается пожить в квартире прадеда.
— Да и мне бы не удалось, — Покровская пожала плечами. — В революцию, ежу понятно, всех уплотнили, здесь даже по тем временам была какая-то чудовищная коммуналка, душ на сорок, наверное!.. Ну а потом выяснилось, что Советской России нужны аэропланы, и всех обратно разуплотнили.
— Из-за аэропланов?!
— Ну, прадед был авиаконструктор! — Она вздохнула, как будто удивляясь его тупости. — Знаменитый. Его сгоряча чуть было не расстреляли, но потом кто-то сообразил, что аэропланы-то сами собой уж точно ниоткуда не возьмутся! В смысле, без прадеда. И его передумали расстреливать, и отсюда всех пролетариев выперли взашей, а его оставили.
— Вот это да, — сказал Алекс от души. — Вот это история.
Она сверху посмотрела на него.
— Ну да. Прадед по какому-то недоразумению в двадцатых годах не уехал с Сикорским в Америку, остался здесь. Они вообще очень дружили. Только Сикорский строил тяжелые самолеты, вот «Илья Муромец», к примеру, самый знаменитый, а прадед — истребители. А когда началась война в Испании, эти истребители расколошматили весь немецкий люфтваффе! И сбивали «мессершмитты» как нечего делать!.. У нас с появлением его истребителей вдруг образовалось полное превосходство в воздухе — а все потому, что прадеда своевременно не расстреляли!..
Она уселась за стол и поддернула штанину, так чтоб не было видно дырку.
— И фильм этот знаменитый! Ну, где Крючков и Меркурьев, помните?.. «Небесный тихоход»! «Я думала вы ас, а вы У-2-с?!» Этот женский полк воевал как раз на его самолетах, только в конце войны они уже назывались не «У-2», а «По-2». Их все немцы до смерти боялись. Потому что они летали медленно и низко и бомбили прицельно, а «мессеры» все мазали, у них же скорость в разы выше…
— Позвольте, — перебил Алекс, — а как фамилия вашего прадеда?..
Она удивилась.
— Поливанов. Как и у меня. И мне дико, что я придумываю детективы за столом, где прадед придумывал истребители!.. Я все время сравниваю, понимаете?.. И все время получается, что занимаюсь какой-то фигней.
— Ну да, — пробормотал Алекс себе под нос. — Поливанов. Конечно.
— А бабушка вышла замуж за «недостойного»!.. Правда, он был не пролетарий, а инженер, но все равно из «новых», и прадед с прабабкой до конца жизни называли его на «вы» и исключительно по имени-отчеству. А бабушка гордая была, вот и съехала отсюда в барак!
— Значит, вы тоже не та, за кого себя выдаете, — произнес он задумчиво. — Вы вовсе не Покровская, а Поливанова и родом из знаменитой семьи.
Спохватился и замолчал.
— Покровская — псевдоним, — сказала она осторожно. — Я живу на Покровке, все очень просто! В непосредственной близости от Покровских Ворот! И почему я… не та, за кого себя выдаю?! Я — это я, автор второсортных детективных романов!
— Второсортных?
— Все детективы второсортны! — отрезала писательница Покровская-Поливанова. — Если бы я написала «Муму», тогда моя фамилия была бы Тургенев, и я была бы настоящим писателем. Колбасы хотите?.. Краковской? Викуся очень ее рекламировала!
Пока она возилась на кухне, он все осматривался — удивительная квартира! Вышел в коридор и поизучал книжные полки, начинавшиеся на уровне его ботинок и терявшиеся в невообразимой высоте, где-то под потолком. Развеселившись окончательно, зажмурился и вытащил наугад толстый, насмерть зачитанный том в коричневой плотной обложке.
Интересно, какую книгу в этой семье зачитали почти до дыр, так что едва держится некогда упитанный и солидный переплет?..
