Эта же ночь выдалась беспокойной и у Марины. Она допоздна читала, лежа в постели. Читала роман про невозможную любовь. Сильные чувства, красивые люди, смелые негодяи взяли в плен Марину, посему она не могла оторваться, переворачивая одну за другой страницы и читая с жадностью. Дойдя до эпизода, где герой и героиня соединяются в порыве страсти, Марина встала и пошла на кухню. Ей было необходимо охладиться, а она не прихватила с собой даже стакана воды. Она открыла холодильник, достала минеральную воду, налила полный стакан и залпом выпила до половины.
– И ты не спишь?
От неожиданности Марина поперхнулась, закашлялась. Хозяин подошел к ней, похлопал по спине.
– Ну-ну, я напугал тебя. Извини.
Откашлявшись, Марина хотела сказать ему пару ласковых слов в крестьянской обработке, но осеклась. Он скользил глазами по ее фигуре, притом белки его стали влажными, а зрачки лихорадочно блестели. То, что он в такой час не спит, не удивило Марину. Борис Евгеньевич частенько запирался в кабинете, иногда там и ночевал.
И тут только девушка вспомнила, что стоит перед хозяином почти нагишом. Татьяне Романовне подарили ночную сорочку из тонкого шелка с кружевной отделкой, да не угадали размер. «Эта сорочка на корову сшита», – сказала хозяйка и подарила ее корове Марине. Да, так и сказала она своей подруге: «Подарю-ка я ее своей корове Мариночке». Конечно, не при домработнице говорила хозяйка, Марина случайно услышала. И не обиделась на хозяйку. Чем, собственно, плоха корова?
Смутившись, Марина прикрыла руками грудь и промямлила извиняющимся тоном:
– Я думала, здесь никого нет… поздно же…
Как это получилось, Марина не поняла. Сколько времени прошло, не знала. Слегка проснулось сознание, когда бретели сорочки оказались спущены до локтей. Марина стояла, прислонившись спиной к стене, а Борис Евгеньевич трогал по очереди ее груди. Не только руками, но и губами! В его действиях не было ни капли грубости. На губах Марина чувствовала вкус его губ, значит… они целовались! Не он ее целовал, а они целовались! Какой ужас! Кровь бросилась в голову, Марина пролепетала:
– Не надо…
Отстранив Бориса Евгеньевича, она побрела, шатаясь, в свою комнату. На ходу она натягивала бретельки на полные плечи, пряча разгоряченные груди. В комнате упала на кровать. Сердце стучало бешено, а в ушах шумело от прилива крови. Но смотрела она на дверь – ждала, что он войдет. Боялась этого и хотела. И он вошел.
– Уходите… пожалуйста…
А на самом деле ее слова означали просьбу остаться. И он прекрасно понял. Этот мужчина, о котором она втайне мечтала и с которым видела себя во снах, хотел ее так же сильно, как она его.
* * *
Жизнь никак не хотела покинуть хрупкое тело Симоны. Тем не менее в себя девушка не приходила. Перевозить ее в более крупную клинику отец не решился – врачи не давали гарантии, что довезут девушку живой. Так и лежала Симона в реанимационной палате, подключенная к приборам жизнеобеспечения.
Быстро шел на поправку Лешка, он часто навещал Симону, но она об этом не знала. Знал отец, и Эмиль Максимович старался отблагодарить спасителя дочери тем, что покупал для парня дорогие лекарства, на которые у семьи Лешки не было средств. Врачи постепенно теряли терпение, некоторые считали, что девочку пора отключить от аппаратов, а это значило – смерть. Только благодаря выдержке и упорству Эмиля и поддержке Оленьки врачи делали новую отсрочку.
Дни летели. Оленька все меньше вспоминала негодяйский поступок мужа. Конечно, встречаться ей с ним приходилось, тогда-то и трепали нервы переживания, но встречи происходили редко – Виталий пропадал в операционной, и у Оленьки было полно работы, ведь сестер в больницах не хватает. Зато работа не оставляла ей времени на хандру. Так прошла неделя.
Лил дождь. Старики говорили, что осень будет дождливая, да и зима слякотная. Особенно всех поражали частые грозы, словно осень поменялась местами с весной.
Оленька выскочила на улицу, раскрыла зонт и перебежками с прыжками через лужи добралась до магазина за больницей. Этот современный магазин с громадным выбором продуктов был поблизости такой один. Ларьков-то вокруг полно, но ассортимент там примитивный. Оленька купила пачку чая, сосиски, масло и простоквашу. Она медленно проходила мимо прилавков с пряниками, печеньем и булками. Выбрав две булочки с повидлом, остановилась у кассы в хвосте небольшой очереди.
– Вы любите сладкое? – проговорил кто-то ей на ухо.
Оленька оглянулась и сразу приветливо улыбнулась. Это был Влас, вернувший ей спортивную сумку.
– Вы? – был первый ее вопрос.
– А что, я не похож на себя? – пошутил он.
– Почему вы здесь?
– Живу недалеко. Если я приглашу вас в гости, вы откажетесь?
– Откажусь, – призналась Оленька. Когда после отказа он состроил кисло-шутливую мину, она оправдалась: – К сожалению, у меня сейчас много работы. И мою работу не отодвинешь на второй план.
– А свободной вы бываете? Ну, например, выходной у вас есть? – Она кивнула, мол, да, бывает. – Вот я и приглашаю вас провести со мной выходной. Спешу заверить, что в свой дом я вас не потащу, раз вы боитесь…
– Я не боюсь… – поздно спохватилась Оленька.
– Да не стоит лукавить. Боитесь, и это правильно. Но когда вы узнаете меня ближе, вы перестанете бояться.
– Не знаю… – растерялась Оленька. Она все купила, но выйти из магазина не могла – новый знакомый не отпускал. И к поведению его не придерешься, делал он это обаятельно, шутливо. Оленька решила не давать конкретного ответа. – Я подумаю…
– Э, нет, – возразил он. – Раз уж мы случайно встретились, значит, так хочет судьба, и мы должны еще встретиться. Знаете, Оля, я еще никого не укусил, а если вам не понравлюсь во время близкого знакомства, вы пошлете меня к черту, идет?
– Идет. Буду свободна завтра вечером. А теперь дайте пройти, я тороплюсь.
– Значит, завтра жду вас у входа! – крикнул он вдогонку.
Оленька бежала назад, стыдливо улыбаясь. Было неловко перед собой. Да-да, неловко. Как будто она обманывает всех. Рядом есть Эмиль, который относится к ней очень нежно, а теперь появился Влас, по внешнему виду стопроцентный самец, который вроде бы не должен заинтересоваться ею… Все это слишком странно, скоротечно и невероятно. Подружки уверяли Оленьку, что она очень даже симпатичная, только вот знакомые парни раньше этого как будто не замечали. В то время как подруги влюблялись и бегали на свидания, Оленька читала книги, осваивала различные виды рукоделия, рисовала. Так получилось, что первым ее мужчиной, увидевшим в ней несравненную и единственную, стал Виталька. За него она и вышла замуж. А теперь от него ушла спустя семь месяцев. И тут судьба ехидно ухмыляется: на тебе сразу двоих, выбирай. Хорошо это или плохо – сейчас невозможно определить. В общем, не так все идет, не так…
В больнице Оленьку ждала поистине крупная и долгожданная новость: Симона пришла в себя. Она не разговаривала, на это у нее не было силенок, но удивленно хлопала испуганными глазенками. К счастью, ее отец находился рядом, трогательно гладил одним лишь пальцем бледную щеку дочери, приговаривая:
– Все хорошо, Кролик, все отлично. Ничего не бойся, я с тобой…
Тут же находился и Виталька, поэтому Оленька не подошла к койке девушки, а скромно встала у стены. Виталик сосредоточенно снимал показания с приборов, бросал короткие фразы медсестре, та записывала. Оленька полюбила в нем прежде всего врача, ей казалось, что и в быту он должен оставаться таким же – ответственным, преданным, как предан своему делу, надежным, да просто человеком, которому можно и нужно верить. Но, как говорится, человек предполагает… Да, человек всего-то предполагает!
Уходя, Виталий обнадежил:
– Ну, отец, хорошо молился. Думаю, вы победили.
Симона победила смерть! Свершилось очередное чудо. Эмиль едва не заплакал. Скрывая слезы, он наклонился к дочери. А Виталька ушел. Больше он не докучал Оленьке требованиями вернуться, но взгляды его были красноречивы, полны обиды и осуждения. И коллеги не изменили своего отношения. Оленька терялась от всего этого, внутри протестовала, ведь ее необоснованно, хоть и молча, обвиняют черт знает в чем. Иногда ей чудилось, что это она изменила мужу, а не он ей. Ну, кто согласится с подобными выводами? Оленьку заливала краска негодования всякий раз, как в ее сторону обращался чей-то взгляд с немым укором.
На следующий день Симоне не стало лучше, но она была в сознании. Ей уже не через зонд вводили пищу и напитки – она самостоятельно открывала рот, когда ей подносили питье и протертую еду. Говорила только одно слово – «папа», да и то шепотом. Больше угадывалось по артикуляции, что именно она говорит. И еще она много спала, а в это время Эмиль курил в коридоре и советовался с Оленькой, что да как надо сделать, чтобы девочке было легче и лучше. Он сильно осунулся, усталость и переживания добавили морщин, впрочем, его это нисколько не портило.
