Наступила тишина — затяжная и гнетущая. Диана выводила пальцем на полированной поверхности стола какие-то узоры, а Капустинская вжалась в кресло и погрузилась в глубокую задумчивость, время от времени принимаясь беззвучно шевелить губами — то ли мысленно прокручивала воображаемый диалог с Летовой, то ли на чем свет стоит костерила про себя Диану Павловну и ее дурацкие задания. Тем не менее первой подала голос именно Валечка.
— А если она не согласится? — поинтересовалась Капустинская из глубоких, мягких недр кресла, отчасти даже приглушавших ее голос. — Летова, хочу я сказать. Ей с самого начала это расследование не больно-то пришлось по вкусу.
— А Летовой что, деньги не нужны? — произнесла Шилова, не отрывая глаз от своей невидимой живописной работы. — Посули ей вдвое, втрое больше, чем ты ей платила. Сейчас кризис — так что возьмет, никуда не денется. А нет — тогда на фига тебе такая сотрудница нужна — которая работать отказывается? Я лично уже от всех, кто от дела нос воротил, давно избавилась.
— То ты, а то я, — с налетом грусти в голосе сказала Капустинская. — Я своих людей люблю.
— Люблю, не люблю… — брезгливо оттопырив губу, бросила Шилова, окидывая Капустинскую насмешливым взором. — Ты еще здесь гадание на ромашке устрой… Не хочешь? А то скажи, мне из оранжереи принесут. Ладно, шутки в сторону — берешься? — Иронические нотки в голосе Шиловой исчезли, словно их и не бывало, и глаза ее смотрели на Валентину, как два револьверных дула. — Ну так как — да или нет?
— Да! Я попробую уломать Летову, — воскликнула Капустинская, к которой после того, как она приняла решение, разом вернулись энергия и боевой задор. Выбравшись из кресла, она топнула по паркету каблуком, подошла к столу и шлепнула ладошкой по столешнице — как раз по тому месту, где прежде стоял стакан. — Извольте, мадам Шилова, в таком случае раскошелиться на авансик. Созерцание пачечки «гринов» в конверте, возможно, согреет Марине сердце и благотворно скажется на исходе моей посреднической миссии.
— Возьми, — коротко сказала Шилова, выдвигая ящик стола, где у Зинаиды хранились «представительские», и отсчитывая Капустинской ровно две тысячи. — В конверт положишь сама. Штука Летовой, если согласится, штука тебе. Все. Меня ждут гости, а я и так уже засиделась с тобой дольше, чем позволяют обязанности гостеприимной хозяйки.
Когда Капустинская, коротко кивнув на прощание, зарысила к двери, Диана чуть приподнялась с места и крикнула ей вдогонку:
— И почаще мне звони, держи, так сказать, в курсе. А сюда по возможности старайся не ходить — не хочу, чтобы ты здесь светилась!
После того как Капустинская удалилась, Диана Павловна еще некоторое время сидела за столом, в который уже раз перебирая и рассматривая оставленные ей фотографии. Отложив в сторону ту, на которой хорошо был виден номер квартиры старика Авилова, она пододвинула к себе телефон и, сняв трубку, набрала номер. Когда ее абонент отозвался, сказав ровным, невыразительным голосом дежурное «слушаю», Шилова, приблизив фотографию к глазам, произнесла:
— Тимофей? Шилова на проводе. В прошлый раз ты мне говорил, что покрываешься у меня от безделья плесенью. Так вот, я нашла тебе занятие. Речь, правда, сейчас идет не о моем муже и его болезненном состоянии. Пусть себе спокойно поболеет — до поры до времени, разумеется, — тут она многозначительно помолчала. — Ты же пока займись вот чем — разузнай, что сможешь, о некоем художнике по имени Сергей, который снимает квартиру у пенсионера Авилова в доме № 18 по 1-й Железнодорожной улице. Номер квартиры — 14. Записал? Что, так запомнишь? Ну, тем лучше. Могу добавить, что Сергей этот, возможно, закончил МАХУ — Московское академическое художественное училище, — так же, как и мой тяжело больной муж…
* * *
Похожий на вампира Серебряков не был тщеславным человеком — по крайней мере, в привычном смысле этого слова, а посему из гаража компании «Троя» он вывел довольно потрепанный жигуль, неизвестно, каким образом затесавшийся среди «мерседесов», «саабов» и прочих дорогостоящих представителей заграничного автомобильного племени. Если бы того потребовало дело, Серебряков, глазом не моргнув, сел не только в «четверку», но и в седло какой-нибудь клячи. Впрочем, Шилова ковбойских подвигов от него не ожидала — с нее довольно было одной только его скрытности и умения наблюдать.
В этом смысле бесцветный, невзрачный Серебряков обладал подлинным талантом. Одетый в потертое серое пальто из драпа времен товарищей Брежнева и Черненко, в каких щеголяло тогда полгорода, он растворялся в толпе, не привлекая к себе ни малейшего внимания. Люди проходили, глядя на него и его не замечая, будто он был стеклянный.
— Главное, чтобы это корыто завелось, — пробормотал новоявленный человек-невидимка, усаживаясь за руль и вставляя ключ в замок зажигания. Предварительно он вынул из кармана и засунул под сиденье пистолет ТТ с накрученным на ствол глушителем. Опасения Серебрякова не оправдались — «четверка», которой давно уже пора было упокоиться на свалке, мгновенно ожила и деликатно заурчала мотором. В гараже компании «Троя» туфты не держали, там всегда все работало и ездило отлично.
Прежде всего Серебряков отправился на 1-ю Железнодорожную. Там он вылез из машины, тщательно запер за собой дверь и двинулся на разведку. Поскольку все дороги, как известно, ведут в Рим, Серебряков не миновал знаменитых в этих местах ларьков и не преминул заглянуть в закуток у бетонного забора, где собиралось самое изысканное общество из окрестных домов. По случаю субботы клуб под открытым небом был переполнен, и свободного ящика, чтобы присесть, Серебрякову не досталось.
Впрочем, такая мелочь не способна была поколебать спокойствия духа человека-невидимки. Купив пару бутылок пива, он зашел за киоски и присел на корточки рядом с незнакомым ему человеком в точно таком же вытертом, как и у него, сером пальто. Если появление Канустинской местными обитателями было замечено сразу, то на Серебрякова, как всегда, попросту не обратили внимания, и он получил возможность наблюдать и слушать.
Человек-невидимка отлично знал, что из потока никому не нужной галиматьи всегда можно извлечь рациональное зерно. Требовалось только одно — терпение. А терпения Серебрякову было не занимать. К тому же он сидел на корточках, а это позволяло ему с легкостью менять свою позицию и перемещаться в то место, где вспыхивал разговор, который мог в той или иной степени его заинтересовать.
— Медведев вчера Василь Егорыча замел, его была очередь. Оштрафовал на двадцать рублей. Потом отпустил под честное слово — Егорыч сбегал, у Митяя занял, принес — тогда Медведев снова его отпустил — уже окончательно.
— Хорошо Егорычу — теперь старлей его недели две трогать не будет — это уж как пить дать.
— А теперь чья очередь? Сегодня суббота, самый у Медведева рабочий день.
— Чья, чья? А твоя — не хочешь?
— Тьфу ты, блин! У меня не то что двадцатника — пятеры нету.
— И откуда это, интересно, у Митяя бабки?
— А у него теперь торговка живет — комнату снимает. «Щирая» такая хохлушка с рынка. И деньги платит, и квартиру убирает — благодать! Митяй как сыр в масле катается. А уж когда квартирантке посылка из самостийной Украины приходит — все больше самогон да сало — Митяй дня по три из квартиры ни ногой — дома сидит, празднует.
— Хорошо, твою мать, когда лишняя жилплощадь есть. Жируй себе, и бутылки собирать не надо.
— Не скажи, от бутылок еще никому вреда не было. Нынче пиво дешевое, вот его и пьют помногу. Оттого, блин, и стеклотары пустой завались. Да и скучно дома-то сидеть без дела. Вышел, набрал два-три пакета, сдал — вот и деньжата на водку есть, и вроде как на работу сходил.
— Старый хрен Авилов тоже квартиру сдает. А сам к дочке переселился. Теперь там гульбарий устраивает.
Серебряков насторожился и мгновенно перенес свое пиво и задницу поближе к мужику и к еще не старой, испитой кошелке, которая заговорила об Авилове.
— И кто же на его халупу польстился?
— «Халупу»! Сказал тоже. У него двухкомнатная.
— Лафа Авилову. За двухкомнатную небось ему штука-полторы набегает. Кто снял-то?
— Да художник какой-то. Молодой красивый парень.
— Азебарджанец, поди, или еще какой — с Кавказа?
— Не похож. Рожа наша, отечественная, да и по-русски говорит чисто. Одно только странно — квартиру-то снял, а бывает на ней редко — в аккурат когда его дружок приезжает: всякий раз на такси или на частнике — видать, у него бабки водятся.
— Ясное дело, гомики. Сняли квартирку для свиданий и теперь милуются там.
— Тьфу. Житья от «голубых» не стало.
Серебряков выждал немного в надежде, что о квартире номер четырнадцать скажут что-нибудь еще, но, поскольку продолжения не последовало, снялся с места и неторопливым шагом проследовал к дому № 18, чтобы, так сказать, сделать рекогносцировку.
