Патриция Хайсмит - Нисхождение

— Отлично, тогда поговори с ней. Мне он очень нужен. — Ингхэм колебался. Он не хотел спрашивать Мокту напрямую, куда они девали потерявшего сознание или мертвого араба. Но почему Мокта сам ничего не говорит? Даже если его и не было ночью у бунгало, он все равно должен об этом знать.

Ингхэм угостил Мокту сигаретой.

«Возможно, для Мокты тут слишком людно, чтобы говорить об этом», — подумал Ингхэм. Мокта искоса поглядывал на Ингхэма, стараясь избегать его взгляда. Не желая смущать юношу, Ингхэм отвел глаза в сторону. Очевидно, Мокта ждал, что он заговорит первым, но Ингхэм никак не мог отважиться это сделать. Почему бы Мокте не сказать что-то вроде: «О, m'sieur, какое несчастье произошло вчера ночью! Знаете, с тем старым попрошайкой, который пытался забраться к вам в бунгало!» Ингхэм почти слышал, как Мокта произносит эти слова, однако тот продолжал молчать. Через пару минут Ингхэм почувствовал себя крайне неловко.

— Сегодня очень жарко. Я ездил в Тунис, — сообщил он.

— Ah, oui?[15] В Тунисе всегда жарче! Mon Dieu![16] Я рад, что работаю здесь, а не там!

Угостившись еще одной сигаретой, Мокта удалился с двумя пустыми бутылками, а Ингхэм вернулся к себе в бунгало. Он просмотрел наброски к главе, над которой работал, потом сделал несколько наметок по следующей. Можно было бы сесть и написать ответ на последнее, более внятное письмо Ины, но ему не хотелось думать о ней сейчас. К тому же письмо необходимо хорошенько обдумать, чтобы не высказать такого, о чем потом придется жалеть. Скрепив свои заметки, Ингхэм положил их на угол стола.

Он написал коротенькое письмо матери, сообщив ей, что пишущую машинку пришлось отдать в ремонт в Тунис, что Джон Кастлвуд, которого он не слишком-то хорошо знал, покончил с собой в Нью-Йорке и что, несмотря на расстройство планов, он занят работой над своим романом и постарается выжать все возможное от пребывания в Тунисе. Ингхэм был единственным ребенком. А его мать всегда интересовало, чем занимается ее сын, однако она не принадлежала к числу тех женщин, которые любят вмешиваться в чужие дела и которых можно легко расстроить. Его отец проявлял к делам Ингхэма не меньший интерес, однако писать письма не любил и почти никогда их не писал.

Оставалось еще полчаса до назначенной встречи с Адамсом. Ингхэм сгорал от желания пройти на пляж, мимо бунгало Адамса в сторону Хаммамета, и взглянуть на песок между деревьями. Ему не терпелось обнаружить там следы потревоженной почвы, указывающие на место могилы. Он хотел убедиться в этом. Однако он знал, что если аккуратно разровнять песок, ногами или руками, то к утру (если не сразу же) место захоронения станет совсем незаметно. Никакая другая почва не способна так быстро поглощать следы, как песок, — достаточно легкого ветерка, чтобы мгновенно все разровнять, а солнцу высушить следы влаги, которая могла проступить после перекапывания. Ингхэму было наплевать, что его могут заметить разглядывающим песок. Кому был нужен этот араб? Да никому. Именно такая нехристианская мысль пришла ему в голову. И, заперев свое бунгало, он направился к НОЖу.

Адамс, как обычно, сердечно приветствовал его.

— Входите! Присаживайтесь!

Ингхэм с наслаждением окунулся в прохладу его жилища. Это было все равно что стакан холодной воды для измученного жарой и жаждой путника. Казалось, прохлада впитывалась кожей. Интересно, как тут будет в августе? Неожиданно он вспомнил, что должен скоро уехать отсюда.

Адамс принес охлажденный скотч и воду.

— Меня сегодня обожгла медуза, — пожаловался он. — Их здесь называют habuki. Июль — их сезон. Знаете, в воде медуз не видно, пока не окажется, что уже слишком поздно. Ха-ха! Она обожгла мне плечо. Один парень из конторы принес мне какую-то мазь, но она не помогла. Дома я приложил содовый компресс. Здорово успокаивает.

— А они обычно появляются в какое-то определенное время? В определенное время дня?

— Нет. Просто сейчас их сезон. Кстати, — Адамс в своих помятых шортах цвета хаки уселся на диван, — сегодня я узнал кое-что еще о вчерашнем крике. Кричали у ваших дверей.

— Неужели?

— Тот высокий парень, Хассим. Это он мне сказал. Он сказал, что Мокта был с ними, когда они пошли посмотреть, что случилось. Вы знаете парня, о котором я говорю?

— Да. Он поначалу прибирал в моем бунгало. — В последнее время по какой-то причине ему заменили слугу.

— Хассим сказал, что какой-то старый араб отирался здесь ночью, обо что-то ударился — или что-то в этом роде — и грохнулся головой о плиты со всего маху. Они оттащили его с вашей террасы. — Адамс хмыкнул, выказывая удовольствие обывателя, который жил в такой глухомани, где никогда и ничего не происходит. — Любопытно, но Мокта утверждает, будто они никого не обнаружили, хотя, по его словам, искали целый час. Кто-то из них лжет. Возможно, этот араб ударился сам, но не исключено, что это ребята избили его — если только не убили, — а теперь не хотят в этом сознаваться.

— Господи! — неподдельно ужаснулся Ингхэм, представив себе, как они избивают старика. — Случайно, вы хотите сказать?

— Вероятно. Однако если он был воришкой, которого они поймали и вышвырнули отсюда, то чего им с ним церемониться? Здесь какая-то загадка, как я уже говорил вам. Вы ничего не слышали ночью?

— Я слышал крик. Но я не разобрал, что кричали совсем близко от меня. — Ингхэм понимал, что врет, как мальчишка. А что, если все выплывет наружу? Если кто-нибудь из парней расскажет, будто удар был настолько силен, что проломил череп, и, когда они нашли старика, тот оказался уже мертвым?

— И вот еще что, — продолжал Адамс. — В отеле предпочитают замалчивать любой инцидент, касающийся воровства. Это портит репутацию. И ребята из персонала тоже будут помалкивать, потому что в их обязанности входит присматривать за всем и не пускать на территорию отеля всяких проходимцев. Конечно, у них есть охранник, но он все время спит и никогда не утруждает себя обходом.

Ингхэм это знал. В любое время после десяти тридцати этот охранник дрых в своем кресле с прямой спинкой, приставленном к стене.

— И как часто тут происходят подобные вещи?

— На моей памяти — только один раз, в прошлом году. Поймали двух арабов — мальчишек, которые шарили здесь в ноябре. Многие бунгало тогда пустовали, и штат обслуживающего персонала сократили. Ворам нужна была мебель, и они взломали несколько дверных замков. Сам я их не видел, но слышал, что ребята из отеля их здорово избили и вышвырнули на дорогу. Знаете, в драке арабы крайне безжалостны. — Адамс взял оба стакана, хотя Ингхэм не допил еще свой. — Есть какие-нибудь вести от вашей девушки? — донесся из кухни голос Адамса. — Кажется, ее зовут Ина?

Ингхэм поднялся:

— Она написала мне. Это она обнаружила тело Джона Кастлвуда. Он наглотался снотворного.

— Да что вы! Неужели? Вы имеете в виду, обнаружила в его квартире?

— Да. — Ингхэм не стал уточнять, что все случилось в его собственной квартире. Так оно будет лучше.

— А она не собирается к вам приехать?

— О нет. Слишком далеко. А где-то через неделю я и сам уеду. К себе в Нью-Йорк.

— К чему такая спешка?

— Я плохо переношу жару. Кажется, вы говорили, что хотели что-то показать мне?

— Ах да. Хотел дать вам кое-что послушать. Это не долго! — Адамс поднял вверх палец. — Но мне кажется, что это интересно. Идемте в спальню.

Опять дергающаяся пленка, подумал Ингхэм. А он-то надеялся, что Адамс нашел на дне моря древнюю амфору или загарпунил редкую рыбу. Как бы не так!

Снова чемодан на кровати, снова священнодействие с магнитофоном.

— Это моя последняя, — тихо сообщил Адамс. — Для трансляции в следующую среду.

Пленка зашипела, и началось:

«Добрый вечер, друзья. Это Робин Гудфэллоу, несущий вам новости из Америки, страны…»

Объявив, что это стандартное вступление, Адамс промотал пленку. Она булькала и поскрипывала, потом замедлила ход и послышалось:

«…то, что мы можем назвать демократией. Это правда, что израильтяне одержали решительную победу. С военной точки зрения они заслуживают поздравлений, поскольку одолели превосходящего численностью противника. Два миллиона семьсот тысяч евреев против ста десяти миллионов арабов. Но кто на самом деле нанес первый удар? Пусть, друзья мои, вам ответят на это ваши правительства. И если они честны, то они ответят, что это Израиль».

На мотающейся пленке последовала пауза.

«Это исторический факт. И он нимало не порочит Израиль, не подрывает его престиж и не… — Адамс явно подыскивал слово, хотя Ингхэм и был уверен, что тот не раз перезаписывал пленку, — и не выставляет Израиль в неприглядном свете, по крайней мере перед произраильски настроенными странами. Но, не удовлетворившись триумфом, изгнанием арабов и захватом арабских территорий, израильтяне проявляют все признаки оголтелого национализма, бывшего отличительной чертой нацистской Германии и приведшего страну к ее печальной участи. Поэтому, несмотря на то что Израиль столько раз провоцировали угрозами его территориальной целостности, его женщинам и детям, многочисленными пограничными инцидентами, которые я мог бы перечислить, в час торжества для него крайне важно проявить великодушие и, самое главное, избежать гордыни и шовинизма, которые послужили причиной падения других, более великих наций…»