— Чтобы произвести впечатление.
Она покачала головой:
— Вы, действительно, Бармюн! — Глянула на часы. — Мы опоздаем!
— Да не волнуйтесь, успеем, успеем, — успокоил он, — там клоуны ещё только щёки раскрашивают!..
Они выходят из ресторана.
Тина шагает не очень твёрдо, и Борис поддерживает её.
У входа охранник в униформе преградил дорогу Ларисе с её маленьким рыжим сыном.
— Уже вечернее время. С детьми нельзя.
Лариса расстроена. Увидела Бориса, не здороваясь, объяснила:
— Мы живём напротив. Он рыбу любит, здесь её вкусно готовят, хотела побаловать.
Поворачивается, чтобы уйти. Он останавливает её.
— Подожди. — Подходит к охраннику. — Братан, ты обидел человека.
— Но вы же знаете наши правила: вечером с детьми нельзя! — оправдывается тот.
Борис доверительно обнимает его за плечи и объясняет вполголоса:
— Это не ребёнок. Это — лилипут. — Наклоняется и почтительно пожимает мальчику руку. — Простите, Степан Степанович! Это недоразумение. Прошу вас!.. Я позвоню вашему референту, он пришлёт за вами машину.
И пропускает его мимо растерянного охранника.
Лариса идёт следом. Сдерживая смех, благодарно целует Борис в щеку.
— Ты прелесть!.. — Поворачивается к Тине, которая наблюдала всю эту сцену. — Он прелесть!..
Проходит во внутрь, садится за стол, усаживает ребёнка.
Тина в восторге от увиденного.
— Вы действительно прелесть! — и чмокает его в другую щеку.
Рядом в цветочном ларьке торгуют розами. Борис покупает два букета, один из них преподносит Тине.
— А разве начальник может дарить цветы своей подчинённой?
— Может. Если она ему подчиняется.
— А если нет?
— Тогда он просто обязан дарить, для поднятия дисциплины.
И вдруг Борис поймал себя на том, что не испытывает чувства грусти, которое возникло при первой встрече с Ларисой. И понял: это из-за присутствия рядом Тины. И от этого стало так хорошо!..
— А второй букет зачем? — удивлённо спросила она.
У соседнего подъезда, прислоненная к стене, стоит дворницкая метла на длинной палке. Борис срывает метлу и вместо неё цепляет на палку оставшийся букет.
— Хочу, чтобы дворники сегодня подметали цветами!
Тина смеётся.
— Вы просто хулиганистый мальчишка!..
Неожиданно хлынул дождь. Струи выскакивали из-за туч и стремительно, как небесный спецназ, атаковали прохожих.
— Полундра!
Спасаясь от ливня, они вскочили в машину и помчались к цирку.
Племянница уже нетерпеливо ждала у входа.
— Совсем большая, — отметил Борис. — В каком она классе?
— В пятом… Спасибо за халву… И вообще, за прекрасный вечер!..
— И вам спасибо за… — он ткнул пальцем в щеку, в то место, куда она его поцеловала.
Тина рассмеялась:
— Это для симметрии.
Пройдя контроль, она помахала ему и послала воздушный поцелуй сквозь стеклянную стенку. Подражая ей, такой же поцелуй кинула ему её племянница. Они стояли рядышком, что-то беззвучно кричали, размахивали руками и хохотали, как две школьницы-подружки.
Он махал им в ответ, старательно отводя глаза от большой цирковой афиши, с которой ему улыбался в насмешливом оскале размалёванный, молодящийся клоун.
Дождь так же неожиданно прекратился, как и начался, очевидно. небесный спецназ выполнил свою задачу и был отозван.
Из маминого дневника:
«… У нас есть администратор, Николай Николаевич Сытин, сокращённо, Никник. Когда я тридцать лет назад поступила в театр, он уже был не молод. Сейчас ему много лет, его держат, как реликвию театра. Жевать ему давно нечем, он глотает, не разжёвывая, поэтому страдает железобетонными запорами. Об этом знает весь театр, ему несут различные слабительные свечи, но они не помогают — помочь ему может только заряд динамита.
— У вас регулярный стул? — как-то спросил его врач.
— Регулярный, — ответил он, — раз в неделю.
Он пережил жену, двух сестёр и единственного сына. В жизни у него остался только театр, где он днюет и ночует.
Лет десять назад Никник создал своего рода музей-мемориал. Благодаря ему, теперь каждый ушедший из жизни артист нашего театра имеет свой уголок памяти: фотографии на стене, ордена и лауреатские медали — на стенде под стеклом и букетик цветов внизу, на маленьком постаменте.
Как-то я спросила его: «А где будет моё место?». Он ответил: «Давайте сначала будем умирать». Он и не подозревал, что это произойдёт так скоро.
Господи, помоги мне подготовить к этому моего мальчика!»…
Борис предъявил удостоверение, и охранник пропустил его в вестибюль больницы. На втором этаже, у входа в мамину палату, на него спикировала медсестра:
— Сюда нельзя!.. Время посещений закончилось!
— Мне можно, — Борис улыбнулся ей своей самой обаятельной улыбкой, которая обычно безотказно действовала на женщин. Но на сей раз не сработало. Она продолжала смотреть на него бдительно-подозрительно, как с плаката «Враг подслушивает!».
— А кто вы такой?
«Улыбка не прошла — старею», — грустно отметил Борис, но, всё ещё продолжая улыбаться, спросил:
— А вы кто?
— Я — дежурная медсестра Пржевальская.
Она была нескладная, широкоплечая, с большим задом, выпирающим из-под халата.
«Почему все лошади любят эту фамилию?» — подумал он, снял с лица бесполезную улыбку и протянул ей своё удостоверение. Затем, по-прокурорски сдвинув брови, добавил:
— Мне нужно кое с кем пообщаться.
Сестра сдалась, но уходя, проворчала: «Ходят весь день, ходят, кому не лень!». Борис посмотрел ей вслед, изрёк: «Наши медсёстры — самые двоюродные!», и вошёл в палату.
— Ты вовремя успел! — приветствовала его Людмила Михайловна, — Мне принесли «Киевский торт», я уже половину съела.
Она сидела на кровати, подложив под спину две подушки.
— Тебе же нельзя сладкого!
Он поцеловал её. поправил подушки, положил на тумбочку принесенные апельсины.
— Мне уже всё можно. — Напевает. — «Частица торта в нас заключена подчас»!.. — Сидя крутанулась, как бы вальсирую, ойкнула и схватилась за спину. — Ко всему ещё и радикулит!
— Моему сослуживцу помог змеиный яд — я тебе достану.
— Не надо: утром придет примадонна нашего театра, я попрошу её плюнуть мне на спину… Ешь торт, а то не останется!.. И налей мне чуть-чуть из твоей заветной фляги.
— Я её забыл дома.
Она погрозила ему пальцем.
— Сын, не унижай себя ложью, к сожалению, ты её никогда не забываешь!.. Да можно, можно, врачи мне уже всё разрешают. — Он нехотя вынул флягу и налил ей в стакан немножко коньяка. Она глотнула. — Класс! Очень вкусно!.. В больнице все ощущения — острей!.. — Допила, поставила стакан на тумбочку.
— Чем ещё хороша больница? Есть время перелистать свою жизнь. Я подвела итоги, точнее, итоги подвели меня. Очень подвели. Разочаровали и огорчили!
— Чего ты захандрила?
— Жизнь просочилась сквозь сито времени, и ничего не осталось: ни любящего мужа, ни запоминающихся ролей, ни изданных мемуаров…
— Неправда! У тебя было много удач, тебя хвалила пресса!..
— Хвалили критики, которые надеялись со мной переспать… Не надо утешать, я всё про себя знаю. У меня остался только ты — единственное оправдание моей жизни, моя любовь, моя гордость, мой тёплый памятник. А мне нечего тебе оставить: ни богатого наследства, ни популярной фамилии, ни влиятельных друзей… — Он хотел что-то возразить, но она движением руки остановила его. — Я оставляю тебе жизнь, недоделанную моим поколением, наполненную злобой, цинизмом, завистью. Разрушенные пьедесталы, раздутые кумиры, фальшивые ценности… Был асфальт глобальной недозволенности, сквозь него пробивались только самые твёрдые шампиньоны. Сейчас асфальт сорван, легко прорастают любые поганки, их больше… Воспитанники твоего отца с оптимизмом смотрят в наше светлое прошлое, доходят до идиотизма и не останавливаются на достигнутом… Вчерашние рабы устают от свободы и ждут новых тиранов.
— Красиво сказано, мама.
— Это не я — это Екатерина Великая!.. Впрочем, ты меня не слушай — я расслабилась и, действительно, захандрила. Нельзя ругать жизнь, пока мы её ругаем, она кончается. Надо радоваться жизни, и тогда она отвечает улыбкой… И нельзя ругать свою страну, страна, как женщина: если её всё время ругаешь, она вянет и чахнет. А я хочу, чтобы ты жил в красивой, доброй державе, чтобы тебе было хорошо!.. Чтобы всем было хорошо!.. Господи! Как я хочу молиться!.. Но не умею, не умею!..
Расплакалась, повалилась на подушку, уткнулась в неё. Борис подскочил, сел рядом, приподнял её. обнял, прижал к себе.
— Хочешь, я налью тебе ещё коньяка?
Она улыбнулась сквозь слёзы, положила ему голову на плечо.
