- Ну давайте, давайте! Топчите, - уже незлобиво проворчал Грановский. - Сам напросился.
- Правда, одноцветные. А ведь в каждом человеке и доброе и злое уживается.
- Это уж достоевщина пошла.
- А достоевщина - это плохо или хорошо? Молчите? Я вам, Андрей Илларионович, хочу засвидетельствовать: мой опыт общения с людьми подтверждает, что в одном человеке могут соседствовать и доброе и недоброе...
- Перед вашим опытом я снимаю шляпу, - сказал Грановский. - Вы бы рассказали про свои дела.
- Наши дела как сажа бела.
- Да уж это-то воистину так! С такими подонками небось приходится дело иметь! Я одного не понимаю, - горячо заговорил Грановский. - Ну что мы нянчимся с ними? Читаешь в газете: человек убийство совершил, а ему восемь лет. Что же это такое, дружок? Где же карающая рука закона?
Корнилов замолчал.
- Ну что вы молчите? Сказать нечего? Вот то-то же! - словно бы обрадовался режиссер. - По глазам вижу: согласны со мной.
- Согласен, согласен, - поднял руки Игорь Васильевич. - Законы наши нуждаются в совершенствовании. Не всегда, правда, в сторону ужесточения наказаний...
- Вы мне скажите, Игорь Васильевич, как на духу скажите, - спросил вдруг режиссер, внимательно заглядывая в глаза Корнилову, - какое преступление вам лично, вам как человеку, наиболее омерзительно?
- Взяточничество, - твердо сказал Корнилов. - Лихоимство всех мастей...
- Взяточничество? - разочарованно переспросил Грановский. - Но есть же более мерзкие вещи.
- Самое мерзкое - лихоимство, - горячо запротестовал Игорь Васильевич. - Вот - чудище обло, огромно... Это чудище может прикинуться самой невинностью, а заражает все вокруг. Ученые провели недавно такое исследование: предложили большой группе людей оценить по степени тяжести десять преступлений. И знаете, какой результат? У всех опрошенных групп дача взятки оказалась на последнем месте... А ведь это порождает двойную мораль...
- Так! - Грановский сделал энергичный жест рукой, нацелив длинный палец на Корнилова.
- Но если говорить вообще, то меня больше пугает не само преступление, - сказал Игорь Васильевич, - а готовность некоторых людей совершить его... - Заметив недоуменный взгляд Грановского, Корнилов добавил извиняющимся тоном: - Может быть, это я слишком упрощенно? - Он прищурился, будто пытался разглядеть что-то далекое. - Да нет, пожалуй, именно это я и хотел сказать. Меня пугает, что некоторые люди больше боятся карающего меча закона, чем голоса собственной совести, собственного разума. - Он заговорил с необыкновенной горячностью: - Вот представьте себе - иное существо может прожить долгую жизнь, не совершив ни разу не то что преступления - проступка не совершив. Всю свою долгую жизнь такое существо аккуратно покупало в трамвае билет, не брало чужого. А почему? Только из-за страха быть пойманным! Человечишка этот не украл ни разу только потому, что боялся - посадят! И не убил поэтому! Понимаете?
Грановский протестующе поднял руку, но Корнилов опять остановил его:
- Понимаете, понимаете! Только согласиться не можете, потому что привыкли думать по-другому. Привычка вам мешает. И вот живет такой человечишка, вечно готовый к подлости, к преступлению. Ждет своего часа. И час этот может прийти. Такой час, когда наконец он увидит, почувствует: бери, никто никогда не увидит, убей - не дознаются! И украдет, и убьет, и предаст! Вот кого я боюсь больше всего. С таким человечишкой я, может быть, годы бок о бок живу, и он меня в любое время предаст, совершит какую-нибудь пакость. Когда почувствует, что останется безнаказанным.
- Вы это все всерьез? - удивленно спросил Грановский. - Или на вас полемический стих нашел?
- Всерьез. - Корнилов сел в кресло, устало откинулся на спинку. - А вы, конечно, со мной не согласны?
- Нет, я не могу утверждать, что не согласен, - растерялся режиссер и развел руками. - Все, что вы говорите, очень занятно.
- Занятно?
- Простите, ради бога. Словцо не к случаю, - Грановский улыбнулся смущенно. - А как же "души прекрасные порывы"? Ум, сердце, чувство долга, наконец! Уж не считаете ли вы, что чувство долга - подневольное чувство? Продиктовано страхом перед ответственностью.
- Что за привычка укоренилась в нашей жизни! - раздражаясь, сказал Корнилов. - Все толкуется, как говорит наш брат юрист, расширительно! Андрей Илларионович, я лишь одно хочу сказать... Нет, нет, я просто утверждаю: существуют в нашей жизни человеки, не совершившие преступления только из страха расплаты. Даже нет! Они не столько боятся расплаты, сколько быть узнанными. С преступниками мы справимся. Рано или поздно мы их вылавливаем всех. Но как распознать человечишку с ограниченной совестью? Молчите? А я так думаю, что в некоторых случаях не распознать! Он замолчал и несколько секунд сидел задумавшись. Грановский тоже молчал. Неторопливо набивал трубку уминая табак большим пальцем.
- Расскажу вам один страшный случай, - снова заговорил Корнилов. Страшный не самим преступлением, а тем, какой человек это преступление совершил. Представьте себе: март сорок второго года. Ленинград только-только начал оправляться от страшной зимы. Очищают улицы. Добровольцы-сандружинницы ходят по квартирам - помогают больным, увозят мертвых. И одна из этих немолодых женщин, пока подруги уносят мертвую старушку, раскрывает стоявшую на столике металлическую коробку из-под чая и находит в ней драгоценности. И кладет их в карман. Кладет, потому что никто не видит, кладет, потому что знает: из всех обитателей квартиры в живых никого не осталось - старушка была последней... А эта женщина слыла добропорядочной, ее уважали друзья и сослуживцы, почитали ученики... У нее были ученики! И она их, наверное, добрым делам учила.
- Вот что делает с людьми жадность, - подал голос Грановский.
- Жадность-то жадность... Но не все жадные - воры. И не все злые хулиганы. И не все лгуны - лжесвидетели. Правда?
Режиссер промолчал.
- Если человека с раннего детства воспитали так, что честность и неприятие всякого зла стали главными чертами его натуры, никакие соблазны ему не страшны, - продолжал Корнилов. - Поступки этого человека продиктованы его пониманием добра и зла, а не боязнью наказания. Такие люди умирают, ни разу в жизни не взяв в руки Уголовный кодекс. А эта женщина... Ну что ж, вот вам пример человека с двойной моралью. Не подвернись ей тогда случай, жила бы честно. До следующего. Но искушений-то в жизни много!
- А как же ее поймали? - удивился Грановский.
- Это уже дело десятое... Через пятнадцать лет пришла продавать золотой браслет. А браслет уникальный, еще до войны был взят на учет государством. Его старушка завещала музею.
- Судили?
- Нет. Срок давности истек. Да разве только в этом дело? Кем она к старости пришла? Воровкой... Я на каждом углу кричу: профилактика, профилактика! Но не такая, как ее понимают некоторые: имеет подросток пять приводов в милицию - закрепляют за ним шефа с завода, и на этом все кончается. Нет, братцы! Профилактика начинается с родителей. У них еще и ребенок не родился, а мы должны знать: смогут ли они правильно свое дитя воспитать? И научить их этому искусству. И вмешаться, когда увидим, что не смогут родители настоящего гражданина вырастить. И вмешаться не тогда, когда парень попробует чужие велосипеды угонять, а раньше, когда он в ползунковом возрасте каждый день пьяного отца или мать будет видеть.
- А у вас дети есть? - улыбаясь, поинтересовался Грановский.
- Нету, - помрачнев, ответил Корнилов. - Я вдовец. Вот женюсь снова обязательно заведу. Вы не смотрите, что я старый. Еще и пятидесяти нет. Он помолчал. - Ну что вы на меня так смотрите? Я кажусь вам скептиком? Наверное, даже мизантропом? Нет, дружочек. - Корнилов досадливо махнул рукой: - Ваш лексикой!
Он закурил сигарету. Грановский, зажав в зубах свою потухшую трубку, задумался.
- Это страшно. То, о чем вы сейчас говорили, - заметил он после некоторого молчания. - Но я чувствую, что вы правы. Среди честных, великодушных, чистых душой живут и подлецы...
- Нет, не о подлецах я, - перебил Корнилов.
- Да, да. Я понимаю. Вы говорите о людях, которые способны совершать подлость. Это не одно и то же. Да. Но оттого, что именно они рядом, особенно страшно.
Они помолчали.
- Андрей Илларионович, - лениво-ласково сказал Корнилов. - А ведь ваш Боря Стрельников никогда не сыграет бандита Варежку.
- Что? Не сыграет? - удивился Грановский. - Почему это не сыграет? повторил он недовольно.
- Он человек, видать, очень чистый. Наивный чуть-чуть. Ему просто характер этого персонажа, с позволения сказать, будет не понять.
- Но ведь он актер! Вы упрощенно мыслите, дружочек! Для того, чтобы сыграть леди Макбет, совсем не надо быть чудовищем.
- Но Стрельников все-таки не сыграет. Хорошо не сыграет. Он еще слишком молод и неопытен, чтобы понять характер Варежки, а чтобы интуитивно почувствовать, у него консистенция другая. А про леди Макбет это вы зря...
