– Я попросила ее ничего тебе не рассказывать. Не хотела, чтобы ты знал.
– Но почему?
– Сама не знаю, Гвидо, – Брунетти почувствовал, что она кривит душой, но ничего не сказал, по долгому опыту зная, что она сейчас все объяснит, – наверное, мне хотелось, чтобы ты думал, что я на все руки мастерица.
Брунетти, сидя на стуле, наклонился вперед и, обхватив ее руками за талию, потянул к себе. Она вяло попыталась вырваться.
– Знаешь, я чувствую себя такой глупой. Не стоило все это тебе рассказывать. – Она нагнулась и поцеловала его в лоб. И вдруг ни с того ни с сего выпалила: – А ведь моя мать ее знает.
– Кого?
– Графиню Лоренцони. Кажется, они вместе заседают в каком-то благотворительном комитете, или что-то в этом роде… Точно не помню, но я уверена, что моя мать ее знает.
– Она когда-нибудь рассказывала тебе о графине? И если да, то что?
– Да ничего особенного, иначе я бы запомнила. За исключением этой страшной истории с ее сыном, разумеется. Это просто убило ее; по крайней мере, так считает моя мама. До этого случая она вела активный образ жизни: у нее был широкий круг знакомых по всей Венеции, ее часто видели в театрах, она собирала деньги на реставрацию «Ла Фениче». Но после исчезновения Роберто… ее словно подменили. По словам мамы, она практически не выходит из дома, не отвечает на телефонные звонки, никого не принимает. С той поры ее никто не видел. По-моему, мама говорила мне, что самое страшное – это неведение; что именно неведение сломило ее. Лучше всегда знать правду, какой бы горькой она ни была. Тогда она, может, смогла бы смириться. Но жить во мраке… не зная, жив ли твой сын или уже умер… что может быть ужасней? Лучше уж знать, что его больше нет, чем пребывать в неведении.
Брунетти, всегда ратовавший за жизнь, а не за смерть, в другое время начал бы спорить, но сейчас ему не хотелось затевать дискуссию. Он провел целый день в мыслях о смерти и об исчезновении детей и чувствовал, что сыт этим по горло. И поэтому решил резко сменить тему:
– Ну, как там дела на фабрике мысли?
Паола отстранилась от него и, подойдя к раковине, принялась насухо вытирать столовые приборы.
– Примерно на том же уровне, что и сегодняшний ужин, – ответила она после долгой паузы. Один за другим она бросала ножи и вилки в ящик стола. – Декан настаивает на том, чтобы мы больше внимания уделяли колониальной литературе.
– Это еще что такое? – удивился Брунетти.
– А как, по-твоему? – отозвалась она, вытирая столовую ложку. – Это литература тех стран, где люди не говорят на английском языке, но по известным причинам пишут на нем.
– Ну и что здесь такого?
– Он попросил одного из нас вести этот курс.
– Тебя?
– Меня, – ответила она, со стуком захлопывая ящик.
– И как же называется курс?
– «Голоса женщин Карибского бассейна».
– Потому что ты – женщина?
– Нет, потому что я оттуда родом.
– А ты?
– Я отказалась.
– Но почему?
– Потому что мне это неинтересно. А коль скоро мне это неинтересно, то у меня это получилось бы из рук вон плохо. – Брунетти почувствовал здесь некий подтекст и ждал, пока она пояснит. – И, в конце концов, потому что я не люблю, когда мной командуют.
– Так ты из-за этого все время ходила такая мрачная? – вырвалось у Брунетти.
Она смерила его проницательным взглядом.
– Понятия не имею, о чем ты. Со мной все в порядке.
Брунетти знал наверняка, что это не более чем увертка, но не успел ничего сказать; отворилась входная дверь, и в коридор с шумом ввалились дети с мороженым, так что его вопрос так и остался без ответа.
В ту ночь Брунетти, как и опасался, просыпался от жажды минимум два раза и выпивал залпом два стакана холодной воды. Во второй раз он проснулся, когда солнце уже встало; поставив стакан на стол рядом с кроватью, он повернулся лицом к жене и, опершись на локоть, внимательно посмотрел на нее. На лицо ей упала прядь завитых волос; несколько волосков чуть шевелились от ее дыхания. Глаза были закрыты, и на лице странным образом отсутствовало какое-либо выражение, так что по нему было невозможно что-либо прочесть. Непостижимая и отдаленная, Паола лежала так близко… И Брунетти напряженно вглядывался в ее лицо, пытаясь разглядеть на нем хоть что-то, что помогло бы ему лучше ее узнать, понять причины ее несчастий. Его вдруг охватило страстное желание близости с Паолой; господи, как же ему хотелось, чтобы они никогда не разлучались, чтобы их жизнь была счастливой и безмятежной, а слова ее отца оказались не более чем досужими домыслами.
Его размышления прервал звон колоколов на площади Сан-Поло: пробило шесть часов. Вслед за тем весело зачирикали воробьи, свившие себе гнездо в трещине между кирпичами дымовой трубы, возвещая о том, что настал новый день, а это значит, что пора вставать и идти на работу. Но Брунетти, не обращая на них внимания, снова положил голову на подушку. Он был уверен, что ему уже не удастся уснуть, но вскоре забыл о том, что действительно пора на работу, и провалился в сон.
В то утро Брунетти решил, что пришло время поделиться с вице-квесторе Паттой той немногой информацией об убийстве Роберто Лоренцони, которой он обладал, – в том, что это убийство, теперь не оставалось никаких сомнений. Так он и сделал, как только Патта появился в квестуре. Поначалу Брунетти опасался, неприятных последствий, связанных с недавними разногласиями по поводу кандидатуры лейтенанта Скарпы, но, к счастью, он ошибался. По крайней мере, Патта и виду не подал, что между ними пробежала кошка. Он уже прочел утренние газеты и не преминул выразить формальные соболезнования родственникам покойного, хотя, по всей вероятности, его больше всего беспокоило то, что это произошло с одним из представителей городской знати.
Брунетти объяснил, что как только дантист подтвердил, что снимки совпадают, то взял на себя смелость известить об этом родителей. Наученный горьким опытом общения с Паттой, Брунетти знал, что следует быть крайне осторожным в проявлении какой-либо личной заинтересованности в этом деле.
Поэтому, сделав вид, что его это ни капельки не интересует, равнодушно осведомился, кому тот намерен поручить вести это дело; он даже осмелился предложить одного из своих коллег.
– А ты-то сам над чем сейчас работаешь, Брунетти?
– Загрязнение воды в порту Маргера, произошедшее в результате утечки нефти, – отрапортовал Брунетти с таким видом, будто дело о загрязнении воды волновало его куда больше, нежели убийство.
– Ах да, – откликнулся Патта; он уже слышал о происшествии в порту Маргера. – Что ж, я полагаю, с этим вполне могут справиться карабинеры.
– Но я так и не успел допросить начальника порта, – настаивал Брунетти, – и проверить документы этого танкера под панамским флагом.
– Пускай этим займется Пучетти, – отмахнулся Патта.
Брунетти вдруг вспомнилась одна забавная игра, которую так любили его дети, когда были маленькими. Нужно было бросить на пол пригоршню деревянных палочек, а затем попытаться собрать их по одной, стараясь при этом не задеть остальные. Вся сложность заключалась в том, что нужно было действовать крайне осторожно – один неверный шаг, и ты проиграешь.
– Может, поручить это дело Марьяни? – предложил Брунетти, имея в виду одного из своих коллег, тоже комиссара. – Он только что вернулся из отпуска.
– Нет, я думаю, это следует поручить тебе. В конце концов, твоя жена тоже из этих, так ведь? И уж как пить дать водит с ними дружбу?
Сколько Брунетти себя помнил, выражение «из этих» всегда звучало пренебрежительно. Он никогда не мог понять, почему «эти» вызывают такие неприязненные, а порой и враждебные чувства. Но сейчас, из уст вице-квесторе Патты, оно прозвучало как высшая похвала. Брунетти неопределенно кивнул, смутно представляя себе, с кем из «этих» может «водить дружбу» его жена и что она может о них рассказать.
– Отлично, тогда твои отношения с ее родней тебе помогут, – сказал Патта, намекая на то, что государственная власть, в том числе и правоохранительные органы, ни во что не ставит так называемое могущество «этих». В этом-то все и дело, подумал Брунетти.
– Ну… – нерешительно выдавил Брунетти, делая вид, что сдается, поддавшись уговорам начальника, – если вы настаиваете, вице-квесторе, я поговорю с Пучетти по поводу Маргеры.
– Держи нас с лейтенантом Скарпой в курсе дела, ты меня понял, Брунетти? – рассеянно пробормотал Патта, явно думая о чем-то другом.
– Разумеется, сэр, – ответил он, заранее зная, что не сдержит данного обещания, как уже не раз бывало прежде. Увидев, что разговор окончен, Брунетти поднялся и покинул кабинет Патты.
Как только он появился в приемной, синьорина Элеттра тут же спросила:
– Ну как, удалось вам его уломать?
– Уломать? – удивился Брунетти, поразившись, что за все время общения с вице-квесторе синьорина так и не поняла, что «уломать» Патту было в принципе невозможно, какими бы вескими ни казались представленные аргументы.
