почти полсрока лишен самого необходимого. Вместо фруктов она пичкала его алкоголем, травила беднягу гормональными таблетками, глотала в компаниях табачный дым. Теперь необходимо исправляться, становиться примерной мамашей.
Да, кстати, о таблетках. Видно, дрянь они оказались, хоть и дорогие, даром только Валя деньги на них тратила да желудок себе портила. Или все дело в той первой, которую она съела с опозданием? Наверное, в ней.
Валя не стала ломать себе голову, добралась до дому, зашла в квартиру, выпила зараз два стакана соку и легла на диван, обхватив живот руками. Фантастика! Неужели там, внутри ее, зреет маленький человечек? Интересно, кто это – сынок или дочка? Если сынок, небось будет такой же черноволосый и смугленький, как его папа.
Вале вдруг неудержимо захотелось позвонить домой, в Ульяновск. Она не разговаривала с мамой уже целый месяц. Тетка разрешала пользоваться телефоном для междугородных переговоров, только следила, чтобы Валя своевременно оплачивала счета.
Она встала с дивана, набрала междугородный код, долго слушала гудки. Наконец трубку взяла мать.
– Валь, ты? – Голос у нее был усталый и какой-то убитый. Или, может, сонный.
Валя глянула на часы: шесть пятнадцать. Странно, вряд ли мама в это время спала.
– Как вы там? – осторожно спросила она.
– Да по-всякому. – Нина вздохнула. – Танька вот приболела.
– Когда это она успела? – удивилась Валя. – Ведь только что была здорова. Простыла, что ль?
– Кабы простыла, – горько посетовала мать, – с почками что-то. В больницу ее кладут. Обследовать будут.
Валя сжимала пальцами трубку, кусая губы. Не зря бытует в народе поговорка: беда никогда не приходит одна. Вот и с сестренкой что-то серьезное, а она, вместо того чтобы помочь семье, посадит им на голову новую обузу.
– Доча, что молчишь? – окликнула Нина. – Расскажи хоть про себя.
– У меня все хорошо, – бодро произнесла Валя, встрепенувшись. – Работаю, замечаний нет. Штрафов тоже. Скоро денег вам вышлю.
– Умница, – похвалила мать. – Нам деньги сейчас ох как нужны. Танюшке анализы надо делать, половина из них платные. Ты только себя береги, не перетруждайся шибко-то, – спохватилась она.
– Поберегу, не волнуйся. Отец как?
– Да что отец? – досадливо ответила Нина. – Как обычно. Надоел он мне, Валь, хуже горькой редьки. Выгнала бы, да куда? Сдохнет ведь на улице, пьянь подзаборная. Жаль.
Нина бранилась на мужа всю жизнь, но жалела его. Когда с ним что-нибудь случалось по пьяному делу, первая бежала на подмогу, тратила на лекарства последние семейные деньги, обивала пороги месткома с просьбами, чтобы мужа не увольняли.
Валя раньше осуждала ее за мягкотелость, а теперь внезапно почувствовала, что понимает. Сама-то она такая же безвольная тряпка: любит Тенгиза, прощает предательство, согласна быть ему вечной любовницей, а не женой. Что поделать, женщины в России – существа мягкие, разжалобить их проще пареной репы.
– Мам, – позвала Валя.
– Что?
– Ты не отца, а лучше себя пожалей. И Танюхе привет передавай. Я, может, выберусь к вам на Восьмое марта. Пару деньков отгулов возьму и приеду.
– Давай, приезжай, – согласилась Нина. – Как там тетка? Не обижает?
– Нет, все хоккей.
– Ну, целую. – Трубка коротко загудела.
Валя в задумчивости вернулась на диван. От разговора с матерью ей не стало легче, наоборот, она была вся в сомнениях. Может, все-таки лучше не рожать? Сделать операцию, рискнуть, авось пронесет и ничего не случится? Или не стоит?
Пока Валя терзалась и мучилась, вернулась Евгения Гавриловна. Сняла в прихожей шубу и сапоги, заглянула в комнату.
– Ты дома? С чего это?
Удивляться было чему: все свободное время Валя всецело посвящала Тенгизу и в квартиру возвращалась лишь поздним вечером.
– Не заболела ли часом? – Евгения Гавриловна смотрела на нее с подозрением.
– Нет, я здорова. Просто устала. – Валя поудобней оперлась о спинку дивана.
– Устала – отдохни по-человечески. Ляг, поспи. Глаза-то у тебя, верно, какие-то опухшие. – Тетка подсунула ей мягкую диванную думку. – Я и то думаю, – продолжала она обычным ворчливым тоном, – сколько ж можно себя мытарить? Ведь, почитай, сутками на ногах. Вот и свалилась.
– Да не свалилась я вовсе, – с внезапно нахлынувшим раздражением огрызнулась Валя. – Просто присела на минутку, а вы уж и рады со свету сжить.
Тетка, не ожидавшая такой откровенной агрессии, лишь плечами пожала:
– Кто тебя откуда сживает? Наоборот, говорю, ложись. Чаю тебе подогреть?
– Не надо, – буркнула сквозь зубы Валя.
– Ну, как хочешь. – Евгения Гавриловна удалилась в кухню и загремела посудой.
Валя сидела съежившись, обхватив себя за плечи, и глотала слезы. Вот влипла так влипла. Еще и тетка эта лезет в душу со своими расспросами. Заботу, видишь ли, решила проявить! Посмотреть бы на нее, когда узнает правду! Небось орать станет как резаная.
Валя попыталась успокоить себя тем, что по крайней мере еще пару месяцев можно как-то скрывать свое положение. За это время она что-нибудь придумает. Улестит Евгению Гавриловну, станет делать ей подарки, прекратит грубить.
В клетке завозился Петруша, перепрыгнул с жердочки на жердочку и заявил придушенным, хриплым тенорком:
– Добр-рое утр-ро!
– Не попал ты, Петр, – сквозь слезы улыбнулась Валя. – Не утро сейчас, а вечер.
– Утр-ро! – упрямо возразил попугай.
– Ты мне еще поспорь. – Она показала ему кулак. – Вот не дам больше ничего вкусненького, тогда узнаешь!
Евгения Гавриловна была твердо убеждена, что птицам нельзя ничего, кроме корма и семечек, поэтому крайне редко баловала своего питомца. Валя же, напротив, тайком от тетки подсовывала смышленому попугаю то кусочек халвы, то колбаски из магазина, а то и фруктовой пастилы, которую тот особенно уважал.
Петруша склонил головку набок и тревожно выкатил глаза – казалось, он отлично понял угрозу оставить его без десерта.
– То-то, – удовлетворенно проговорила Валя и осторожно вытянулась на диване, пристроив под голову теткину думку.
Отступать было некуда. Валя продолжала ходить на работу и молчала в тряпочку, только исправно покупала себе соки и творог – мать всегда говорила, что женщине в положении необходим кальций.
Между тем фигура ее начала неудержимо меняться. Постепенно расплывалась, исчезала талия, грудь, и так немаленькая, увеличилась почти вдвое, так, что лямки бюстгальтера больно впивались в плечи.
Валя купила на рынке новое белье, несколько пар колготок с широкой мягкой резинкой и свободный свитер. На работе форменный фартук хорошо маскировал ее раздавшиеся формы, а дома, при тетке, она старалась не раздеваться.
Тенгиз также ничего не замечал, он с восторгом гладил и тискал ее грудь и все приговаривал: «Королева, моя королева!» Ей даже смешно порой становилось – до чего эти мужчины наивны и ненаблюдательны, сущие дети.
Первой почуяла неладное Верка. Как-то во время
