«Что дальше?!» – молотило у нее в голове. По какому сценарию станут развиваться события?! Он откроет вино, они станут ужинать, медленно потягивать алкоголь из высоких пузатых бокалов, он снова будет смотреть на нее чужими потемневшими глазами. Потом протянет к ней руку, прижмет к себе, будет целовать, может, даже и скажет что-нибудь полезное, чтобы она перестала считать себя заброшенной.
– Может, поужинаешь? – предложила Арина, когда Сашка повернулся к ней и уставился именно так, как она и боялась.
– К черту, Ир, – произнес Перцев и широко шагнул к ней, потом еще раз шагнул. Вытянул руки, обнял за талию, притянул к себе. – К черту ужин. Ир, иди ко мне…
Она уже забыла!!! Она уже совсем позабыла почти, как сладко быть желанной!!! Позабыла, как рвется сердце из груди, разбуженное мужскими нетерпеливыми руками. Как горячо от поцелуев, как плывет все перед глазами, позабыла.
– Перцев, ты сумасшедший! – прошептала Арина, распластавшись на овечьей шкуре перед камином.
Мягко потрескивали поленья, клонило в сон, но спать – она точно знала – было нельзя. Нельзя было бросить удовольствие сну на растерзание. Тут же сотрется острота, потухнет накал, сгладится из памяти каждый вздох, каждый стон, имеющий значение.
– Ты просто сумасшедший!!!
Сашка привстал на локте, склонился над ней, дунул ей в лицо, сдувая разметавшиеся волосы со щек. Потом поцеловал в одну щеку, в другую, прошелся губами по ее губам.
– Я обожаю тебя, Воробьева. Просто обожаю!
– Ух ты! – удивилась она. – И давно?
– Наверное, давно. Понял недавно.
– А когда понял-то?
Хотела добавить что-нибудь язвительное про вероломство его бывшей жены, но вовремя прикусила язык. Нельзя похабить то прекрасное, что случилось между ними только что. Может, и не долговечное, но прекрасное.
– Не тогда, когда ты подумала, – хмыкнул он и пощекотал ей пятки. – Инка, она… Может, кому и хорошая, Ваньке вон, например. Но больно с ней тяжело, Ир. Настолько тяжело, что… К разговору с ней каждый раз как к допросу с подследственным готовишься. Причем сам ты то в одной роли пребываешь, то в другой. А с тобой…
– Что со мной?
Она вытянула руку, коснулась его макушки с мягким ежиком редеющих волос.
– Господи, Перцев, ты скоро будешь совсем лысый. Вот зачем ты мне такой? Лысый, угрюмый…
– С тобой все иначе, – не слушая ее, сказал Сашка. – С тобой здорово, спокойно, слово еще какое-то есть на этот счет… Комфортно, во! С тобой я все время в своей тарелке. С тобой я… герой, Ир!
– Складно поешь, опер. – Она вцепилась в его затылок и потянула на себя. – Но слушать очень приятно. И мне тоже, Саш, хорошо с тобой. Спокойно, и защищенной себя в первый раз чувствую. Очень защищенной! Как за каменной стеной, за тобой.
Он сгреб в кучу разлетевшиеся подушки, накрыл Арину ее теплым халатом. Прилег рядом. Дотронулся до ее волос, погладил, заправил прядь за ухо.
– Никогда не обращал внимания, какая ты красивая, Ирка, – вдруг удивленно воскликнул Перцев, приподнял халат, заглянул внутрь. – Везде! И там. И там. Красотка просто! Ванька дурак!!! Хотя…
– Хотя что?
Арина зажмурилась. От близкого огня камина было жарко. Но слова Перцева жгли сильнее. Приятно, возбуждающе жгли.
– Хотя я ему должен быть благодарен. Меня избавил от обузы, от Инки то есть – раз. И от необходимости отбивать тебя у него избавил – два.
– А стал бы отбивать?
– Может, и стал бы, но со временем. Я не так сразу понял, что ты – моя женщина, – заявил Перцев серьезно.
– Твоя?
Ей захотелось рассмеяться, потормошить его, заставить улыбнуться – слишком уж серьезным он сейчас выглядел. И куда ее сонливость пропала? У нее сейчас внутри все клокотало от долго сдерживаемой радости. Ее же не было целую вечность у нее – радости этой. Ее у нее украли Ванька и Инна. Подло, вероломно, исподтишка. А Сашка теперь вот вернул. И как-то так у него получилось перекрыть всю их предыдущую подлость, что она о ней впервые могла вспоминать спокойно, без внутреннего передергивания. Незатейливостью слов, наверное, искренностью. Не было никакого притворства, никакого позерства. Все просто, без киношных затей, но здорово.
– Ир, ты моя теперь, ага?! – спросил он с тревогой в голосе после долгого молчания. – Идет? Моя и ничья больше, а?
– Как скажешь, Перцев. – Она неопределенно пожала плечами.
Долгосрочные обязательства ею, конечно же, не рассматривались в тот момент, когда она поддалась Сашкиному желанию, да и своему, конечно, тоже, отказываться глупо. Она ни о чем не могла думать, когда позволяла раздевать себя. И уж тем более не задавалась вопросом: а что с ними дальше будет? Что будет с их давно сложившимися дружескими отношениями? Не испортит ли их близость физическая близости духовной?
Она стонала, целовала, обнимала его, просила не останавливаться, задыхалась, умирала, рождалась заново. Могла она думать о чем-то еще, кроме? Могла ли она быть настолько серьезной, чтобы строить планы на будущее? На их общее будущее…
– Я ревнивый, – предупредил Перцев, нацелившись в нее пальцем. Дотянулся до спортивных штанов, надел их, правда, наизнанку. Снова повторил, теперь уже с уточнением: – Очень ревнивый, Ир. Так что не провоцируй меня.
– В смысле? – Она встала на коленки. Пригладила волосы, надела халат.
– В смысле… В том самом, что если соберешься еще раз пообедать с Ванькой в ресторане, предупреди.
– Ты?! Ты видел?! – Она уставилась в его широченную накачанную спину. Опустила глаза на голый зад, Перцев как раз, вывернув, переодевал штаны. – Почему не сказал?
– А чего я скажу? Какое право имею? Побесился и к Инке поехал.
– Зачем к ней-то? – Она подобралась к нему сзади, обняла, поцеловала поочередно в каждую лопатку. – К ней-то зачем? Мстить мне собрался или ему?
– Дуреха. – С усмешкой он поймал ее ладошку, подтянул к губам, поцеловал. – Просто сказал ей, что если еще раз увижу его рядом с тобой, ноги выдерну.
– Кому?
Она счастливо рассмеялась, непонятный его визит к бывшей жене, от которого ей было не по себе, оказывается, имел весьма прозаичное объяснение.
– Ему, конечно же! – Перцев развернулся, обнял ее, прижал к себе с силой. Заворчал прямо на ухо: – Будет она, понимаешь, со всякими Ваньками обедать.
– Не обедала я с ним. Он просто подсел ко мне. Начал про Сячинова спрашивать. Потом про тебя.
– А про меня что?
– Ну… О серьезности твоих намерений хотел поговорить.
– Поговорили?
– Да пошел он, Саш, куда подальше. Мне, честно, с ним и беседовать не особенно хотелось. Какой-то он не такой. Ну его… Слушай… – Арина потерлась лбом о его крепкую грудь, прижалась сильнее. – Может, мы все же покушаем?
Это был милый ужин, почти семейный. Они ели картошку, салат, наперегонки хватали с тарелки семгу, роняли куски на стол, дурачились, толкались вилками, пытаясь выхватить друг у друга рыбные кусочки. Потом вместе мыли посуду, снова оставив без внимания посудомоечную машину. Очень нравилось стоять у раковины рядом и передавать друг другу мыльную мочалку. Звенеть бокалами, греметь тарелками, отряхивать от воды вилки, ножи, складывать все на расстеленное чистое полотенце. И целоваться, целоваться, каждую паузу заполнять поцелуями нравилось очень. Потом Сашка снова погнал ее к камину, а сам взялся варить кофе. Про кисель, который капризно требовал с Арины в начале вечера, он даже и не вспомнил.
– Прошу, милая леди. – Он упал на коленки возле нее, протягивая ей маленькую чашечку с крепким кофе. И предупредил тут же: – Сделал без молока.
– Почему? – Арина пригубила, поморщилась. – Господи, снова просто кофейная каша. Зачем такой крепкий? Ты что, хочешь, чтобы я неделю не спала?
– Неделю не надо. Но на сегодняшнюю ночь у меня на вас, миледи, грандиозные планы.
И он посмотрел на нее, как на добычу.
Уснула она ближе к утру. Сашка спал давно, нагло потеснив ее с середины кровати к левому краю. А она лежала, слушала ночь, слушала его легкое похрапывание и еле сдерживалась, чтобы не расплакаться.
Она была счастлива!
Просто, незатейливо, может, и незначительно, на чей-то взгляд, но она была счастлива. Оттого, что рядом с ней спал Сашка Перцев, не выпуская ее из рук и крепко прижимая к себе даже тогда, когда она пыталась высвободиться и перевернуться на другой бок. Оттого, что она не боится теперь ночных звуков и даже липкого густого тумана, которым может смениться вечернее ненастье. Оттого, что она его совсем-совсем не раздражает своей широкой пижамой, теплым халатом и мордастыми лохматыми тапками. Он сказал, что ему даже нравится, что она такая уютная, милая и домашняя. Это как огонь в очаге, сказал Сашка, утыкаясь подбородком в ее коленки. Это непременный атрибут любого семейного утра, добавил он еще. И у нее сладко екнуло в груди оттого, что он назвал их следующее утро семейным.
– Не смей меняться, Ирка, – в шутку приказал он ей и после всей их постельной возни, затянувшейся за полночь, начал натягивать на нее пижаму. – А то я ночью могу с тебя одеяло стянуть, и ты замерзнешь.
