Зайчиха, обрадовавшись расширившемуся пространству, забегала по шару, не замечая Ништяка. Тут же она нашла остатки моркови и жадно стала хватать их. Заяц проснулся. Вид у него был дурацкий, одно ухо выернулось и загнулось. Он шало смотрел на бегающую зайчиху.
- Глянь, глянь! - обрадовался Шелковников. - Сейчас у него инфаркт будет, у волчары позорного!
Ништяк, наконец, пришел в себя, помотал головой, выправляя ухо - и вдруг побежал за зайчихой.
- Как её кличут-то? - спросил Вредитель.
- Не имею данных, - отвечал Манилов. Он в спешке и в самом деле забыл спросить у однорукого - как звать ушастую самку.
- Назову её Профурой, - решил Шелковников. - Ништяк и Профура, а?
- Может, Машкой лучше? - подал голос осмелевший Шилов.
Вредитель посмотрел на него, как на неодушевленный и лишний предмет.
- Ты вроде институт чуть не закончил, а лепишь горбатого как Семен из МТС. Кто же зверя человеческим именем называет, а? И воще, чего ты ждешь, чего вымораживаешь? Езжай, ищи Жука-Макитрина, падлу эту, глуши его, рыбину гнилую... Подвел под монастырь, сволочь... Потом Шраму звони - пусть после банкира ко мне подъедет с торпедоносцами своими. Усек?
- Да, Алексей, ты тоже не теряй времени, Мастера ищи, - спохватился Скворцов, обращаясь к Манилову, - А я через часок в офисе буду.
В отсутствие Шилова и Манилова вновь возникла недолгая пауза, во время которой Скворцов, Шумский и Вредитель наблюдали гонки грызунов в хрустальном шаре. Впрочем, очень скоро Ништяк настиг Профуру, убегавшую вяло и неуверенно. Вцепившись зубами в холку, энергичный самец обхватил лапками шею самки и, плотно прижавшись к ней, стал "пристраиваться". Вскоре маленький пушистый хвостик задрожал, словно пушинка, колеблемая сквознячком. Профура прикрыла косые глазки и мелко сучила передними лапками.
- Ну, молодец! - воскликнул Шелковников. - Засадил по самые... тьфу ты, не помидоры же в конце концов, а?
- По самые ягодки, - сказал Скворцов. Странное дело, но его тоже развлекла эта неожиданная зоопорнуха. "Расслабиться не вредно", - подумал он и налил себе ещё стопочку.
Заяц, наконец, завершил свое действо и упал с зайчихи на бок, словно мешок. Профуре же, видимо, показалось маловато, и она продолжала вилять хвостиком - вверх-вниз, вверх-вниз...
- Game ower, - сказал по-английски Вася Шумский.
- Хорошего понемножку, - согласился Шелковников.
ЗИМЛАГ
ОТСИДЕНТ И БАКЛАН
Шахову снился сон - такой странный сон, когда сюр, абсурд и фантастика обретают свойства объяснимой (но лишь в самом сне) реальности.
Он был черной, средних размеров, птицей, похожей одновременно на чайку и ворона. Чайку - потому что летел он над морем и время от времени нырял под воду за рыбой. Ворона - потому что об этом свидетельствовал цвет оперения и некая ясно ощутимая мудрость мыслей. Он был не один - с ним летел его друг, у которого было имя, состоявшее, как это и бывает во сне, из ля-диез второй октавы, буквы "Р" с французским прононсом, двух мазков водянистого аквамарина и нескончаемых аплодисментов. Внешне он был похож на птицу-Шахова как брат-близнец.
Темное море внизу, небо вверху - ещё темнее. Длились сумерки, и были они нескончаемыми, как будто время остановилось или обрело свойства мгновенной обратимости.
В полете они беседовали с товарищем, и беседа их была полна неожиданных открытий и прозрений. Впрочем, язык беседы также не поддавался определению, как и имя собеседника, но после каждых сказанных и услышанных слов Шахова-птицу охватывала необъяснимая радость. В какой-то момент (не совсем точное выражение при отсутствии времени) явились на горизонте мощные зубчатые скалы-острова, и друзья полетели к ним - в надежде на отдых и новые впечатления.
Потом они сидели высоко над водой, на небольшом уступе, поросшем приятным наощупь мохом, и наблюдали, как внизу, у подножья скалы, разбиваются волны, и белые крупные капли, взлетая вверх, превращаются в мельчайшие брызги - как средство "после бритья" из аэрозольного баллончика.
Вдруг Шахов обратил внимание на ещё более высокую скалу, торчавшую из воды поодаль, и понял, что ему нужно лететь туда. Он объяснил товарищу свое желание, и тот согласился ждать его здесь, да хоть всегда! - скука явно была неуместна.
Та скала находилась довольно далеко (а казалось - рядом), и Шахов, до этого не испытывавший ни малейшей усталости, неожиданно выбился из сил. Но внутреннее чувство гнало его вверх, и Шахов, собрав все силы, в несколько десятков мощных взмахов добрался до восходящего потока, понесшего его к вершине. Там, на вершине (и это было совсем неудивительно) стоял дом, в котором он жил с женой Мариной, детьми Сережей, Аней, Лялей и тещей Галиной Ильиничной в Большом Харитоньевском переулке на Чистых Прудах. Шахов быстро нашел знакомое окно и с большим трудом, зацепившись коготком за щербатую жесть, взгромоздился с обратной стороны освещенного окна.
За окном Марина, ставшая странно красивой, примеряла у зеркала длинное темно-зеленое бархатное платье (отродясь не носила таких!), девочки водили по комнате каких-то уж очень больших кукол с широко открытыми голубыми глазами, а Сережа собирал из металлических деталей конструктора, пуговиц и мармелада (лимонные дольки!) устройство для регулировки восхода и заката. Он был увлечен работой, у него получалось, он даже чуть высунул язык, предвкушая результат. Но вдруг мальчик обратил внимание на окно, заметил Шахова и нормальным, обыденным тоном (как это всегда было наяву) сказал:
- Мама, папа пришел.
Марина подошла к окну; подбежали и девочки с куклами. Марина стала открывать шпингалет, но он, видимо, был густо покрыт краской после последнего ремонта и не поддавался. Шахов стал громко говорить, что сейчас, мол, он слетает за товарищем, оставшимся на скале - это совсем недалеко, это быстро, ведь не пешком же по водам, а с помощью крыльев - но Марина не слышала его и, смеясь, продолжала тянуть проклятый шпингалет. Подошел, наконец, Сережа (закончил работу) и со всего размаха ударил по стеклу тяжелым безымянным инстурментом.
Шахов проснулся.
Первые мгновения его больше всего волновала судьба товарища, оставшегося на скале в безвременном ожидании, но тут же Шахов успокоился: он бы и сам сидел бы на такой скале вечно, наблюдая волны, брызги, бескрайнее море и размышляя о жизни, не имеющей ни конца, ни начала. Только вот хорошо было бы взять с собой и всех остальных: Марину, Сережу, Аню и Лялю с куклами.
Открыв глаза, Шахов обнаружил себя в лагерном бараке, на нижней шконке с приваренными под матрасом стальными полосами. От полос этих исходил непобедимый холод, бороться с ним было невозможно, ибо, если одеяло большей частью подворрачивалось вниз, то сверху спящего продувал вечный барачный сквозняк; накрывшись же сверху, Шахов физически чувствовал железо внизу стужа, как нож, входила в тело, замораживая организм целиком и по отдельности - почки, легкие, ребра и все остальное.
Виктор Шахов в другое время не очень и огорчился бы перипетиям собственной судьбы: он, как пионер, всегда был готов пострадать за убеждения. Однако, возраст уже не тот, да и обыкновенная каторжная работа в обыкновенной зоне строгого режима разительно отличалась от чуть завышенной паечки и относительного комфорта брежневских политлагерей, в которых Шахову пришлось "отмотать" один небольшой срок. В те времена можно было встретить "лже-политических" - уголовников, севших за "политику" прямо с лесоповала, специально раскрутившихся за "анекдот" или матершину в адрес власти, чтобы избежать тяжкого общего труда. Они и в политзонах были как бы на особом счету - перековывались и резво занимали самые выгодные "должностя".
А вот бывшему политическому в уголовной зоне устроиться было сложно, приходилось напрягать все оставшиеся силы - как душевные, так и физические, не говоря уже об умственных. Виктор "пахал" в деревообработке, сколачивал ящики под яблоки, вино и прочие продукты. Норму выполнял, но все же чувствовал: если бы не близкий конец срока - плюнул бы на все, побежал бы или.... Что - "или", Шахов и сам не знал, хотя и думал об этом (о чем?) все время перед отбоем.
- Шах! - крикнули ему из противоположного конца барака. - Великий русский, блин... этот, физиолог! Шесть букв по вертикали!
"Великий русский блин по вертикали" - мысленно и машинально повторил Шахов, а вслух произнес:
- Павлов.
- Да ну? - сказали из угла. - Подходит! И рыба сошлась!
- Какая ещё рыба? - спросил Шахов.
- Да баклан, по горизонтали, тоже шесть букв.
- Баклан - птица... чайка, одним словом... - начал Шахов.
- Птица? - перебили его.
Послышались гулкие шаги, и к шаховской шконке приблизился "мужик" Фонтан, ч-ский убивец "по пьянке", очень шебутной и хваткий на любые знания. Черпал он их в основном из ежевечернего коллективного решения кроссвордов, к которому привлекался и Шахов - как "начитанный".
- Ты, Шах, не трекаешь? Правда?
