— А ребенок?
— Ребенок… Небось, не один у него ребенок. По всей стране, небось, нарожали от такого-то! Ну приехал я туда, ну покрутился маленько, велел Любке собираться, про Пашку-меныного сказал, чтоб не лез. Сам себя чувствовал дураком. Зачем поехал? Чепуховина какая-то.
— Вы знаете, Никита Викторович, что такое цианистый калий?
— Чего? Калий? Которым травануться можно?
— Да, травануться.
— Слыхал.
— А у вас фотографы есть знакомые, или из химиков кто?
— Из каких еще химиков? Вы все про писателя этого? Да если бы я его захотел прибить, мне никакие химики не нужны. Химики… Мы без всякой химии монтировкой по башке. Да не нужна ему была моя дуреха Любка, а Пашка… Что Пашка? Все равно в моем доме ему не житье, цепляться за него я не собираюсь, он уже лыжи навострил.
— Куда?
— Да кто его знает, куда? Мы с ним не очень-то… ладим.
— Понятно. А в доме, когда вы уходили, кто-то еще был?
— Да вроде. Наверху шуршало что-то, то ли баба, то ли мышь. Не буду врать.
— Значит, с Павлом-младшим у вас не очень?
— Да не лезьте вы в больное место. Очень — не очень, вам-то что? Растет, питается, одевается, как все, недавно велосипед новый ему купил, на железяку денег дал, что еще?
— Все нормально, Никита Викторович, все нормально. Ну что, Игорь, пойдем с Любовью Николаевной попрощаемся?
— А чайку? — спросил Солдатов.
— Да нет, спасибо. До свидания, Никита Викторович.
— Бывайте.
Солдатов „какое-то время с недоумением смотрел им вслед. Они с Михиным пошли обратно к беседке. Вдруг из-за дерева к ним шагнул золотокожий синеглазый парнишка, и, прищурившись, зло спросил:
— А что, этого не арестуете?
— Кого?
— Ну, этого! — Пашка состроил гримасу в сторону дома.
— Отца?
— Ха! А то я не знаю!
— Что не знаешь?
— Про настоящего. Не мог же я родиться от этой тупой скотины.
Алексей оторопел. Покачав головой, сказал:
— Паша, этот человек женился на женщине с ребенком, любит твою мать и к тебе относится, как к родному сыну. Он хороший человек.
— Да? Все, что не понимает, называет пре-| зрительно: интеллигентные штучки, дурь. Что баранку крутить — высшее призвание? Это, по-вашему, нормально? — Пашка презрительно скривил яркий рот. Слишком уж яркий.
— А что высшее призвание?
— А то, что мой настоящий отец говорил. Только вам я не буду повторять.
— Почему?
Он молчал, не собираясь ничего объяснять, Леонидов полез на рожон сам:
— Потому что мы менты? А менты, по-твоему родному отцу, все, как один, тупые? Так?
— Сами нарываетесь.
— Значит, ты хочешь жить, как твой настоящий отец?
— Да. Хочу и буду.
— И то, что ты прочитал, тебя не смущает?
— Откуда вы знаете, что прочитал?
— Он просил тебя опустить конверт в почтовый ящик, если вдруг умрет. Ты наверняка читал.
— Ну и что? Да, я читал! У них с мамой была любовь! Ему обстоятельства помешали! Он бы сейчас на ней женился! Я знаю! Но мама боялась этого… Ну… Отчима. И правильно!
— И ты поверил, будто твой отчим, Солдатов, мог насыпать в бокал яд?
— Мое дело, во что я поверил.
— Да ты просто хочешь от него избавиться.
— Да, хочу. Ненавижу его.
— Почему?
— Потому что он тупой.
— Ладно, Паша, нам с тобой не договориться. С Клишниным ты часто виделся?
— Нормально.
— Значит, редко. И тем не менее он успел тебя обработать.
— Не смейте так об отце! Я фамилию сменю, когда вырасту, скоро мне все равно паспорт получать! И отчество сменю! Я буду Павлом Павловичем Клишиным, поняли? И все буду подписывать: Павел Клишин. Вот так.
— Паша! Что ты так кричишь? — Из беседки к ним бежала Любовь Николаевна.
— А чего они…
— Что вы к ребенку пристали?! Как вы смеете?!
— Я не ребенок! — Он оттолкнул мать и бросился к калитке. Взвизгнули петли. Потом раздался хлопок. Парнишка понесся по улице.
— Паша! — отчаянно закричала ему вслед мать.
— Любовь Николаевна, он сам успокоится.
— Да что вы ему сказали? Зачем это все надо? Зачем?!
— Он очень талантливый мальчик?
Леонидов посмотрел на мелькнувшую последний раз светлую макушку и невольно вздохнул. Ну и характер!
— Что?
— Скажите, он пишет? Что?
— Да вам-то, какая разница.
Любовь Николаевна вытерла потускневшие глаза тыльной стороной ладони. Но материнская гордость взяла верх, ей захотелось рассказать о сыне, о том, каким он получился необыкновенным.
— Да, он пишет. И хорошо пишет. Да, я не сделала тогда аборт. И правильно!
— Как же так? Значит, то, что написано о том, как вы пытались… Это не правда?
— Это как раз правда.
— И как же так получилось?
— Как получилось… Как у всех женщин получается. Думала, что все кончилось, что уже не беременна, к врачу не пошла, а потом когда после сессии спохватилась, было три месяца. Ну и пришлось родить.
— Почему Павлу не сказали?
— Что бы это изменило? Жениться он бы на мне не женился, денег от него мой муж принципиально не хотел брать, так что?
— Откуда же потом Клишин узнал?
— А что, так не похоже, что это его сын? — Она горько усмехнулась. — Увидел и понял, что ж еще?
— И мальчику он сказал?
— Мой сын очень умный. Слышите вы? Он всегда понимал, что эта семья ему чужая. Он — человек другой породы, он тоже родился принцем, Паша очень хорошо сказал в своей книге об этом. И то, что они друг друга поняли, — это естественно.
— Понятно, два королевских высочества строили планы захвата трона. Какого только, а? Любовь Николаевна?
— Для моего сына всегда найдется трон! — Она гордо вскинула голову и, не прощаясь, пошла к дому.
Леонидов развернулся и потащил Михина к калитке:
— Ну, Игорь, что скажешь?
— Клишина они не травили.
— И это все? — Леонидов рассмеялся, до слез рассмеялся. Сквозь смех сказал: — Сразу видно человека практичного. Тут такая семейная драма, а ты со своим выводом, что Клишина они не травили!
— А что? — Михин, похоже, обиделся. — Что смешного я сказал?
— Да ничего. — Леонидов не мог успокоиться. — Если бы парень был постарше, я бы подумал, что продолжения книги пишет он.
— Какие еще продолжения? Одно только и было.
— Погоди, еще не вечер.
В машине они молчали минут десять, потом Михин спросил:
— И что дальше?
— А что ты хотел?
— Если это не они, если все написанное — вымысел писателя, то кто же тогда его отравил? Ждать очередного послания с того света?
— Не жди, — усмехнулся Леонидов. — Или жди.
— А убийцу искать?
— Ну ищи.
— Тут тупик. Да, отпечатки на бокалах. А цианистый калий? Нет доказательств, что Солда-тов или Любовь Николаевна могли его достать. А может, они не все сказали?
— Конечно, не все!
— Почему же мы тогда ушли?
— Потому. Сегодня у нас к ним больше ничего нет, понял? И не паникуй. Тебе надо приехать домой, успокоиться, телевизор посмотреть, а с началом новой недели всерьез заняться биографией Павла Андреевича Клишина. Не с неба же он к нам свалился, и не со звезды. Родился он на планете Земля, были у него и папа с мамой, и врачи-невропатологи, которые с детства его наблюдали, и история болезни в поликлинике, и, наконец, женщина, с которой он действительно спал. Интуиции Любови Николаевны можно доверять. Она сразу почувствовала, что в доме у Клишина женщина. Сердцем почувствовала.
— А если он не с женщинами?
— То есть был голубой? Тогда Павел Андреевич должен был непременно мотивировать это в своем творчестве.
— Почему?
— Да потому. Что движет нормальным человеком? Потребности: в еде, в одежде, в удовлетворении своего влечения к лицу все равно какого пола. А что движет писателем? Любопытство. Он все пропускает через себя, потом делится впечатлениями.
— Писатель тоже человек, чепуха все это. Почему им не могут двигать потребности?
— У Клишина была только одна потребность — в славе. На которой Павел. Андреевич и свихнулся. Ну все у него было. Молодость, здоровье, красота, деньги, женщины. Захотелось стать знаменитым. Потому он и написал сценарий собственного убийства. Чтобы подогнать под него события того вечера, специально вызвал к себе на дачу Любовь Николаевну. Которая так его любила, что готова была прибежать по первому зову. А Солдатов, который в свою очередь любит ее, кинулся за женой. Кстати, узнай насчет писательского завещания. Кто наследники? Родители, как я понимаю, умерли?
— Ну да.
— Отчего?
— Не знаю. Умерли. Клишин жил один. И в Москве, в своей квартире, и на даче.
— Выясни обязательно, как умерли его родители. Может, там авария, несчастный случай, или групповое самоубийство.
