Убедившись, что за мной никто не наблюдает, я осторожно открыла дверь и спустилась в подвал. Акустика пустого помещения довольно явственно доносила до меня приглушенные голоса, но, чтобы выйти на источник звука, мне пришлось долго пробираться между тепловыми и сантехническими коммуникациями, битыми кирпичами и странными высокими бордюрами, всякий раз совершенно неожиданно возникавшими из темноты.
В этот раз предусмотрительность меня несколько подвела. Ну что мне стоило к своему снаряжению добавить фонарик? Даже в голову не пришло! Вот и корячьтесь теперь здесь, между куч мусора и всяких прочих «интересностей», уважаемая Татьяна Александровна!
Десять тысяч раз споткнувшись и наверняка до неузнаваемости испачкав свою эксклюзивную куртку, я добралась наконец до того места, откуда доносились голоса.
Осторожно выглянув из-за какого-то угла, я увидела пространство, освещенное тусклой лампочкой. Ландшафт почти ничем не отличался от всех прочих частей подвала. В центре помещения находилось что-то вроде стола, вокруг которого были наставлены ящики и еще какие-то предметы, на которых сидели молодые люди, с виду очень похожие на Жигалина. Такие же стриженные почти под ноль и, как мне показалось, такие же сутулые. Вслушавшись в разговор, я поняла, что идет оживленное обсуждение одного из последних культурных мероприятий.
— …и смотрю — еще двое подбегают… Типа, помочь. Помощники, е… Ну я схватил что под руку попалось, и на них. И так прикольно — пару раз двинул, они и припухли… А потом смотрю: труба-то попалась мне железная… от водопровода! Прикинь?
Громкий одобрительный смех был ответом рассказчику, который обильно пересыпал молодежный сленг ненормативной лексикой.
— Да, погудели в прошлый раз клево! Жаль только, бабок не срубили. Слышь, Серый, пахан твой ничего не намечает? А то мы — всегда…
— Я его не видел с того раза… Да и разозлился он… Штырь, я тебе сколько раз говорил: когда для пахана работаем, не ширяйся, а ты?
— Чего я?
— Ничего! Сначала, как дурак, не на те ларьки полез, а потом и вообще отключился, чуть не на руках тебя тащили. В следующий раз бросим, на хрен, — и сиди в ментовке, жди, когда тебе опер дозу принесет. Даун хренов!
— Да ладно тебе, Серый…
— Ни хрена не ладно! Если пахан перестанет работу заказывать, где бабки будем брать? Ты, что ли, принесешь?
Разговор принимал угрожающий характер, но на этот раз все обошлось — на выручку кругом виноватому Штырю пришел кто-то из товарищей, переведя беседу в другую плоскость.
— Да, пахан — мужик серьезный. Он по мелочам и рук марать не станет. Помнишь, летом — целый рынок разбомбили? И черных, и белых, всех под одну гребенку! Вот это был класс!
— Само собой, серьезный, — сказал тот, кого называли Серым. — У него такие бабки крутятся — крестный отец отдыхает! И ментовка прикуплена… Не бойся, Штырь, — вдруг весело обратился он к своему приятелю, которого только что готов был чуть ли не избить, — попадешь в КПЗ, мы тебя не оставим. Малявы будем слать, о здоровье спрашивать. У пахана в ментовке много друзей, в обиду тебя не дадут. Отправят в санаторий лечиться, глядишь, и с иглы соскочишь.
Это тоже было очень смешно, вся компания снова загоготала. Разговор продолжался, обильно сдабриваемый пивом, а от сигаретного дыма в помещении, и так плохо освещенном, повис какой-то сизый туман. Мне тоже очень хотелось сделать пару затяжек, но я понимала, что это невозможно, и продолжала слушать байки о славных подвигах засевшей в подвале удалой бригады. Вдоволь наговорившись о делах минувших и вылакав, наверное, целый ящик пива, малолетние дегенераты перешли к настоящему времени, и я навострила уши.
— А сегодня че будем делать? — спросил один из сидевших на ящиках, снова обращаясь к Серому, который у них был кем-то вроде атамана.
— Да че делать… бабки стрелять пойдем.
— А куда?
— На кудыкину гору! В центр пойдем, лохов щипать. Только предупреждаю — без закидонов. Бык, к тебе относится!
Юноша, по своему внешнему виду полностью соответствующий названному животному, ничего не сказав, упрямо наклонил голову, словно собирался кого-то забодать, и уставился в пол.
— Ты слышал?
— Слышал…
— Ну смотри! Я повторять не буду. Пахан конкретно сказал: еще хоть один кони двинет — он с нами больше не работает. Ему по мокрухе светиться ни с какой стороны не припало. Он бизнес делает и тебе, между прочим, отстегивает, так что — думай. Нам из-за тебя бабки не хочется терять!
Слушая этот не очень длинный, но весьма красноречивый монолог, я буквально затаила дыхание, стараясь не проронить ни слова. Неужели я их нашла?!
Совершенно очевидно, что недавно, во время очередного «дела», мальчики увлеклись и отделали кого-то так, что несчастный прекратил свое земное существование. И, судя по услышанному мной в самом начале рассказу о водопроводной трубе, жертву именно забили. Насмерть. Точно так же, как профессора Разумова. Или не «точно так же, как», а именно — профессора Разумова?
А что — все сходится! У Жигалина был мотив, у его друзей — энергия. Орудие убийства, характер преступления, небрежность исполнения, жестокость — это весьма характерно для почерка подобных группировок. А здесь еще и некоторая страховка обеспечена — в случае чего пахан выручит. Прямых указаний на то, что жертва, о которой шла речь, именно профессор Разумов, нет, но совпадений предостаточно. А улики — дело техники. Посетить подвальчик днем, когда компания еще не заняла свою берлогу, отработать Серого и прочих мальчиков, особенно Штыря, который благодаря своей склонности к искусственным стимуляторам хорошего настроения — первый кандидат на то, чтобы расколоться: вот вам и улики.
Радостное чувство, охватившее меня при мысли, что наконец-то я размотаю этот безнадежно запутанный клубок и раскрою дело, которое для любого милицейского опера — стопроцентный «глухарь», непозволительно ослабило мой самоконтроль. Под наплывом эмоций я начала совершать непроизвольные движения и, разумеется, задела локтем какой-то кирпич, который тут же с грохотом обрушился мне под ноги.
Под тусклой лампочкой моментально все смолкло. Кто-то сделал было слабую попытку задать вопрос, типа: «А че это?» — но Серый так на него шикнул, что повторять подобные попытки больше никому не захотелось. И его можно было понять. В пустом подвале тишайший звук отдавался стократным эхом, и если кирпич упал не сам по себе, а с чьей-то помощью, то в наступившей тишине Серый очень скоро без труда смог бы определить — с чьей именно.
В какую-то долю секунды в моей голове прокрутилось сразу несколько сценариев возможного развития событий. Имея при себе «макаров», да даже и без него, я не слишком опасалась встречи с неуравновешенными юнцами, которые вряд ли могли действовать успешно, не имея в руках куска железной трубы. Но если их причастность к убийству профессора действительно имеет место быть, то мне ни в коем случае нельзя попадаться им на глаза, и уж тем более — демонстрировать свой повышенный интерес к их персонам. А об этом интересе они обязательно догадаются, если увидят меня, подслушивающую разговоры в их логове. Нужно уходить! Увлеченные разговором, они не обращали внимания на посторонние звуки, вряд ли они точно определили, откуда донесся звук упавшего кирпича. Небольшая фора у меня есть.
Стараясь не дышать, ежесекундно рискуя в кромешной тьме задеть еще какой-нибудь кирпич, я очень медленно и практически бесшумно начала сдавать назад. Тусклый свет лампочки, который немного освещал место моего укрытия, становился все слабее, и я с ужасом понимала, что сейчас мне придется совершить не просто гонки с препятствиями, а гонки с невидимыми препятствиями.
Идя на звук разговора, я не позаботилась о том, чтобы наметить какие-то ориентиры в незнакомом мне темном подвале, да и вряд ли это бы у меня получилось. И теперь мне предстояло удирать в полную неизвестность, не видя под собой земли, а перед собой — направления. Услышав, что тишина в слабо освещенном помещении сменилась дробным топотом, я поняла, что время пришло.
Выброс в кровь адреналина, который я получила, когда бежала неизвестно куда в полной темноте, спотыкаясь, падая, раздирая ткань и кожу и слыша сразу со всех сторон неумолкающий топот стада мамонтов, был сравним разве что с тем, что испытывает человек, в первый раз прыгнувший с парашютом. Хотя я и убеждала себя, что не боюсь кучки дебильных ребятишек, но стереотип «охотник — жертва» сработал как часы, и, удирая в темноту, я чувствовала совершенно явственное сосание под ложечкой.
Кроме численного преимущества и отсутствия необходимости прятаться, мои преследователи имели еще одну привилегию, которой я была лишена: у них были фонари. Это обеспечивало им гораздо большие удобства в передвижении, но совершенно неожиданно сыграло на руку и мне. По колеблющимся лучам света я могла определить, с какой стороны они находятся, и, едва завидев их, вопреки всем инстинктам, влекущим человека к светлому и прекрасному, как безумная, шарахалась в темноту. Привлечь внимание к себе какими-то звуками я теперь не опасалась, поскольку топот нескольких пар ног гнавшихся за мной жеребцов способен был заглушить звук работающего дизеля, а не только мои деликатные женственные движения.
