Все же для убийства это как-то слабовато, думал Брунетти.
— Кому-то он помог, но скольким судьбы покорежил, особенно мужчинам моей ориентации. — Он сделал глоток из бокала и добавил: — И женщинам аналогичных взглядов. Покойный маэстро просто не мог поверить, что какой-то женщине он кажется непривлекательным! На вашем месте я бы предположил тут сексуальную подоплеку. Может, отгадка вовсе не в ней. Зато это— хорошая зацепка. А всё они, — он указал бокалом на гигантское око телевизора, — они сами всё и раздувают.
Вероятно, поняв всю скудость предоставленной информации, он добавил:
— В Италии есть по крайней мере три человека, имеющих все основания ненавидеть его. Но ни один из них не имел возможности хоть как-то ему навредить. Один поет в хоре в труппе Бари. Он мог бы неплохо петь баритоновые партии у Верди, если бы в злополучные шестидесятые был умнее и потрудился скрыть от маэстро свои сексуальные предпочтения. Я даже слышал, будто он чуть ли не подъезжал с этим к самому маэстро, но в подобную глупость я лично просто не могу поверить. Скорее всего, это сказки. Но, так или иначе, говорят, что Веллауэр выдал его своему приятелю-репортеру, и посыпались статьи. Вот почему он поет у Бари. Хористом.
Другой человек в настоящее время преподает теорию музыки в консерватории Палермо. Точно не знаю, что между ними произошло, но человек этот начинал дирижерскую карьеру и успел снискать благосклонность критики. Было это лет десять назад, — потом вдруг его карьера застопорилась, после нескольких месяцев обструкций в печати. Допускаю, что моя информация неточна, но имя Веллауэра упоминалось как раз в связи с этими публикациями.
А третий — это так, слабый подголосок в общем хоре сплетен. Но важно то, что человек этот якобы живет здесь. — Заметив недоумение собеседников, Падовани уточнил: — Да нет, не в этом палаццо. В Венеции. Но эта дама вряд ли в состоянии совершить что-то подобное, потому как ей уже под восемьдесят и образ жизни она, как утверждают, ведет крайне замкнутый. К тому же я не уверен ни в том, что эта история правдива, ни в том, что я запомнил ее в точности.
Заметив удивленный взгляд Паолы, он поднял бокал и виновато произнес:
— Все вот эта штука. Разрушает клетки мозга. Прямо пожирает. — Он раскрутил жидкость в стакане и, глядя на вызванную им крошечную бурю, ждал, когда же она разбудит в нем волны воспоминаний. — Я расскажу вам то, что помню, или то, что мне кажется, что я помню. Ее зовут Клеменца Сантина. — Поскольку собеседникам это имя не говорило ничего, пришлось объяснить:— Она была одной из самых знаменитых сопрано — еще до войны. С ней вышло так же, как с Розой Понселле[38] в Америке — пела с двумя сестрами в мюзик-холле, прошло несколько месяцев— и вот она уже поет в «Ла Скала». Один из тех самородков, великолепных природных голосов, которые появляются всего несколько раз за столетие. Но она ничего так и не записала, так что голос ее сохранился только в памяти, в воспоминаниях тех, кому довелось ее слышать. — Заметив растущее нетерпение своих слушателей, Падовани понял, что слишком отклоняется от главного. — У Веллауэра с ней что-то было или с какой-то из ее сестер. Не помню, в чем суть и кто мне об этом рассказывал, но она не то пыталась, не то грозилась его убить. — Он взмахнул стаканом, и Врунетти понял, что рассказчик сильно пьян. — Во всяком случае, вроде бы кто-то был убит, а может, умер, а может, это была просто угроза. Может, я утречком припомню. А может, это совсем даже не важно.
— А с чего ты о ней вспомнил? — спросил Бру-нетти.
— Потому что она пела с ним Виолетту. Перед войной. Кто-то в разговоре — не вспомню кто — рассказывал, что у нее недавно пытались взять интервью. Погодите-ка минутку. — Он снова посовещался со своим стаканом, и воспоминания снова накатили на него. — Нарчизо, вот кто это был. Он делал статью о великих певцах прошлого и отправился к ней, но она отказалась с ним говорить и вообще совершенно рассвирепела. Говорил, даже дверь не открыла. И тут-то он и рассказал мне, что была у нее история с Веллауэром, еще до войны. В Риме, кажется.
— Он не говорил, где она живет?
— Нет. Но я могу завтра позвонить ему и спросить.
То ли от выпивки, то ли от утомительной беседы с Падовани сошел весь лоск. На глазах у Брунетти с него сползала фатоватая личина, и вот уже перед ним сидел немолодой мужчина с густой бородой и заметным брюшком, поджав ноги под кресло, так что между брюками и шелковыми носками розовело примерно по дюйму голой щиколотки. УПаолы вид тоже утомленный— может, она и правда устала от этого натужного студенческого юмора, от вынужденного подыгрывания своему бывшему однокашнику? Сам же Брунетти застыл на зыбкой грани: если продолжать пить, то очень скоро он будет веселым и пьяненьким; если остановиться — то трезвым и грустным, причем тоже скоро. Выбрав второе, он засунул стакан под кресло, не сомневаясь, что кого-нибудь из прислуги занесет сюда до завтрашнего утра и посуда будет обнаружена.
Паола поставила свой стакан туда же и подвинулась на краешек своего кресла. Посмотрела на Падовани, встанет он или нет, — но тот только махнул рукой и взял со столика бутылку. Изрядно налив себе, он сообщил:
— Пока ее не прикончу, не смогу вернуться к общему веселью.
Может быть, и его самого эта фальшиво-искрометная болтовня утомила не меньше, чем Паолу, подумал Брунетти. Все трое бодро обменялись жизнерадостными пошлостями, и Падовани пообещал утром позвонить, если раздобудет адрес той певицы-сопрано.
Паола повела Брунетти обратно по лабиринтам палаццо, назад, к музыке и свету. Когда они вернулись в главную гостиную, гостей там прибавилось, а музыка играла громче, стараясь пробиться сквозь гул разговоров.
Брунетти огляделся, предчувствуя неизбежную скуку от самого облика и разговоров этой хорошо одетой, сытой и воспитанной публики. И уже понял, что Паола, уловив его настроение, собирается предложить им уйти, когда заметил знакомое лицо. Возле бара, с бокалом в одной руке и сигаретой в другой стояла та самая докторша, которая первая осматривала тело Веллауэра и констатировала его смерть. В тот раз Веллауэр еще удивился, как человек в джинсах мог оказаться в первых рядах партера. Сегодня она была одета примерно в том же духе, — серые брюки-слаксы и черный пиджак, — с тем очевидным безразличием к собственному внешнему виду, которое, как полагал Брунетти, итальянкам категорически несвойственно.
Пришлось объяснить Паоле, что ему надо тут кое с кем потолковать, на что она ответила, что попытается найти родителей, чтобы поблагодарить за прием. Они расстались, и Брунетти направился через весь зал к докторше, чье имя он напрочь позабыл. Она даже не пыталась скрыть, что узнала и вспомнила его
— Добрый вечер, комиссар, — сказала она, едва он приблизился.
— Добрый вечер, доктор, — ответил он и добавил, словно поневоле подчиняясь правилам хорошего тона: — Зовите меня Гвидо.
— А вы меня— Барбара.
— Как, оказывается, тесен мир, — заметил он; эта сентенция, при всей своей банальности, позволила ему светски обойти проблему выбора обращения к собеседнице— на «вы» или на «ты».
— Рано или поздно все обязательно встречаются, — парировала она, столь же элегантно уклоняясь от прямого обращения.
Он все-таки остановился на официальном «вы»:
— Прошу прощения, что так и не поблагодарил вас за помощь позавчера вечером.
Она пожала плечами:
— Мой диагноз подтвердился?
— Да, — удивился он, ведь это можно было давно уже прочитать в любой газете по всей стране. — Яд был в кофе, как вы и сказали.
— Я так и подумала. Но каюсь, про запах я знаю в основном из Агаты Кристи.
— И я тоже. В тот вечер в первый раз его понюхал по-настоящему.
Формулировка неуклюжая, но оба предпочли этого не заметить.
Она погасила окурок в вазоне с пальмой размером с апельсиновое деревце.
— Конечно. Так-то где же его возьмешь?
— Это я и хотел у вас спросить, доктор. Помолчав и подумав, она предположила:
— В аптеке, в лаборатории— но я уверена, что за расходованием таких веществ существует контроль.
— И да, и нет.
Она была итальянкой и сразу поняла, к чему он клонит.
— То есть оно могло исчезнуть и об этом не доложили, а может, вообще не хватились?
— Полагаю, что так. Один из моих подчиненных проверяет городские аптеки, но нельзя даже надеяться, что удастся проверить все заводы и фабрики Маргеры и Местре.
— Он используется для проявления пленок?
— Да, в сочетании с некоторыми органическими веществами.
— В Маргере этого добра столько, что вашим людям работы хватит.
— Боюсь, на много дней, — вздохнул он. И, заметив, что ее бокал пуст, предложил: — Принести вам еще?
— Нет, благодарю. Боюсь, за сегодняшний вечер я и так многовато выпила графского шампанского.
— А вы бываете тут на приемах? — ему стало любопытно.
