и готовая броситься навстречу опасности, она – это я».
Хотя…
Быстрым резким движением я все же смыкаю ладони. Бабочка на миг замирает, осознав, что попала в ловушку. А потом начинает метаться. То, что для нее является жестокой борьбой за мгновения жизни, для меня – всего лишь приятное щекотание ладоней. Я сжимаю пальцы. Хрупкое тельце издает еле уловимый хруст.
Вот и все.
– Ты вовсе не я, – шепчу одними губами, раскрывая ладошку и роняя крохотный трупик себе под ноги. – А знаешь, почему? Я никогда – слышишь? – никогда не стану дразнить смерть. – И наступаю на бабочку, обращая ее и так искалеченные останки в ничто.
– Ты – не я, – повторяю неизвестно зачем. – Лишь я решаю, кому умереть. И я думаю, что пора заканчивать эту игру.
Дождь все не прекращался. Его монотонный шелест порождал в душе, и без того беспокойно шевелящейся в груди, гнетущее, щемящее чувство безысходности и обреченности. Редкие вспышки молний, сопровождаемые тихими, будто о чем-то предостерегающими раскатами, заставляли ворочаться в холодной постели. Но Лидия Степановна даже не замечала этого. Она напряженно вслушивалась в окружающие звуки. Вот неровно загудела на окне муха. Накрывшая комнату влажная прохлада действовала на нее усыпляюще. Вот зашуршало что-то над головой. Наверное, ночная птица опустилась на мокрую крышу. А вот заскрипела пружинами кровать Таисии наверху. Похоже, ей тоже не спится. Думает о Володе? Злится на мать? Или, может, ей тоже страшно?..
Лидия поежилась. Вот она, истинная причина ее бессонницы: страх. Липкий, холодный, словно отвратительная жаба, притаившаяся в темном пруду. Ей, Лидии Степановне, строгой, разумной и сдержанной женщине, было нелегко признаться себе в этом, как она считала, свойственном слабым и глупым людям чувстве.
Что-то зашуршало на кухне. Тихо, еле уловимо, но продолжительно и… необычно. Что это? Мыши? Болезненно напряженный слух учительницы напрасно старался распознать источник звука, который то прекращался, то через какое-то время возобновлялся. Иногда женщине чудилось, что он стал ближе, громче. Тогда все ее тело напрягалось, покрываясь липким, неприятным потом, готовое вот-вот вскочить с постели. Но разум вовремя сообщал ему, что это всего лишь игра воображения и надо бы поспать.
Она глубоко вздохнула, устроилась поудобней, постаралась отбросить назойливые мысли. Рядом на тумбочке мирно тикали часы, метрономом отсчитывая мгновения ночи, расслабляя, помогая сознанию расшириться. Раскрытые глаза видели уже совсем по-иному: размыто, расфокусировано, будто через объектив оставленной кем-то включенной видеокамеры, у которой почти полностью села батарея. Вот на стене напротив светлеет нечеткий прямоугольник окна, внутри которого нервно ворочаются темные сгустки – колышимые ветром листья. На стене слева – такой же, только деревьев за ним нет, поэтому он безмятежен. И эта безмятежность передается Лидии. Глаза ее слегка пощипывает, веки наливаются тяжестью. Но перед тем, как они смыкаются, разрывая связь между миром снов и реальным миром, в поле зрения возникает ОН. Высокий, темный, с чем-то продолговатым и тонким в одной руке. А в другой… Боже милостивый… Рот женщины раскрывается, готовый исторгнуть застывший в груди крик. ЕГО силуэт замирает. Наверное, света, падающего из окна, оказалось достаточно, чтобы ОН заметил: что-то изменилось.
ЕГО видят.
Тиканье часов будто отодвинулось, уступая место глубокому, невероятно долгому вздоху. Тело женщины оцепенело и будто ей не принадлежало. Язык одеревенел и высох, раскрытые губы покрылись трещинами. Лидию обуял ужас, соизмеримый лишь с желанием вскочить с постели и бежать наверх, к дочери! Но странное, непривычное и оттого невыносимое ощущение абсолютной беспомощности обрушилось на нее лавинным снегом, заставляя оставаться на месте. Подрагивающие от напряжения веки увлажнились.
– Поймала? – прошелестела, казалось, сама темнота. – Что ж, так даже лучше. Но ты лучше поспи. Поспи.
И тень двинулась дальше, выскользнув из пятна света.
– Уммм… ааа… – гортанно простонала женщина. Хотя нет, теперь уже всего лишь старуха. Насмерть перепуганная, беспомощная и жалкая. Душа ее, рыдая, металась в скованной непонятной силой груди. Потому что ОН направлялся к лестнице на второй этаж – туда, где спала Таисия.
Владимир знал: Тая не спит. Думает о нем, вспоминает последний разговор, грустит и боится. Грустит, потому что он обещал быть рядом и защищать, но так и не пришел. А боится… ясно чего. Привычный тихий и светлый мир рухнул так резко, так неожиданно. И совершенно некстати, как думал сам Вова, с досадой поддевая носком торчащий край облупившихся обоев. Еще месяц назад он и не воображал, что ему подвернется такая девушка, как Тая: яркая, умная, ласковая и, что главное, внимательная и добрая. Ни с кем он не чувствовал себя так странно и необычно. Так спокойно и взбудоражено одновременно. Так… целостно.
Владимир всегда скептически смотрел на всякие ванильные штучки. Любовь казалась ему чем-то если не надуманным и эфемерным, то уж точно недосягаемым и вряд ли существующим.
Таисия будто открыла перед ним новую вселенную, где знакомый мир – всего лишь крохотная частичка чего-то огромного, всеобъемлющего, великого. Причем сделала это так легко и просто, будто сняла повязку с глаз.
Все стало иным, как и он сам. Все вдруг обрело смысл, который ранее ускользал, проходя по касательной. Теперь Вова понимал, для чего живет.
Омрачали все лишь эти долбаные полицейские и взбалмошные мамаши. Вот бы уехать куда-нибудь вместе с Таей…
Он тяжело вздохнул, уставившись на рисунок на обоях. Невозможно сидеть здесь, в этой дурацкой комнате, когда девушке так нужна его поддержка. Он – в который уже раз за эту минуту? – проверил мобильник. Сообщений не было. Не могла же чокнутая учительница запретить ей не только встречаться, но и переписываться с ним? Все возможно с таким-то характером.
По металлической крыше часто забарабанил дождь. Владимир невольно вслушался в эту монотонную, но тревожащую музыку. Перед глазами вновь возникло Таино лицо, обеспокоенное, напряженное. Вова встал, подошел к наглухо закрытому окну, вгляделся в темноту за усеянным мелкими, ползущими вниз каплями стеклом. И тут шальная мысль, что уже второй день плавала где-то на дне сознания, поднялась, наконец, на поверхность: нужно всего-то открыть окно и пробраться к девушке. Все так просто.
Но вдруг полиция установила за ним слежку? Что тогда? Парень отогнал эту мысль. Вряд ли. Наверняка о таких вещах должны ставить в известность. Хотя кто знает, может для поимки особо опасного преступника все правила становятся простой формальностью.
Но сейчас, как ни странно, все опасения отошли на второй план. В конце концов, он же ничего плохого не делает. Что такого в том, что парень
