чему не прикасаться.
Четыре софита на треногах стояли по углам комнаты, заливая ее страшным белым светом – тем светом, что не знает ни жалости, ни скромности, ни стыда и признает одну медицинскую, техническую, жестокую правду.
Два эксперта-криминалиста работали около красной лужи, заливавшей три с лишним квадратных метра кафельного пола, в середине которой, как в кривом зеркале, отражался свет. Они действовали осторожно, стараясь не слишком приближаться к человеку, лежащему на спине с перерезанным горлом: рана была яркая и глянцевая на срезе, как свежий стейк из супермаркета, разрезанный пополам. На коже кровь засохла, а на полу выглядела липкой, почти клейкой. Темная, густо-бордовая кровь казалась еще жутче в мощном свете ламп.
– Глава семьи, – представил Филипп Николя, протягивая руку к телу. – Наиболее вероятный сценарий – убит первым. Наверняка застигнут врасплох, нет следов борьбы, пыток – его просто прихлопнули, как назойливого комара, попавшегося под руку.
Веки трупа были сомкнуты не полностью, и с порога кухни Алексис мог видеть зрачки, слегка поблескивавшие в ярком свете софитов. Глаза смотрели, но ничего не видели. И не увидят больше никогда. Они застыли, взглянув в лицо смерти, навсегда остановив свой взгляд на том, кто пришел забрать несколько жизней.
Мужчина лежал, сжав кулаки. Он цеплялся за жизнь. Он отказывался умирать. Всеми силами боролся с небытием. Однако, истекая кровью, он, должно быть, сознавал, что все напрасно. Что он борется с химерой. Жизнь вытекает из тела, отлетает, как туман, который невозможно удержать. И вот, на этой кухне, в одну из осенних ночей жизнь покинула его тело, пока рядом и одновременно убивали его жену и дочь. Алексис знал, что при кровотечении по мере потери крови снижается температура тела и все сильнее чувствуется холод. Этот человек умер на кафельном полу, дрожа в ознобе и понимая, что с холодом, который все глубже и глубже проникает в тело, бороться невозможно, что челюсти пустоты все сильнее сжимаются по мере агонии.
Людивина дернула коллегу за рукав и оттащила от тела.
Только тогда он понял, что координатор уже поднялся наверх.
– Ты в порядке? – спросила блондинка.
Алексис кивнул.
– Никак не получается подавить в себе сочувствие, – тихо признался он.
– Я знаю. Я теперь лучше тебя понимаю. Но именно потому, что ты так сильно чувствуешь все на месте преступления, ты можешь поставить себя на место жертвы, на место преступника и нащупать возможные гипотезы.
Людивина взяла его руку в свою теплую ладонь и потянула к лестнице.
Наверху царил еще больший ажиотаж. Из двух противоположных комнат били мощные потоки света, фигуры и тени людей мелькали на фоне голосов, треска вспышек и бормотания раций.
– Врач, констатировавший смерть, отметил на трупах что-то особенное? – спросила Людивина, отпуская руку напарника.
– Увидев состояние тел, он ничего не сказал, только выругался, – ответила Магали.
– И все же у нас есть представление о хронологии событий? – спросил Алексис.
– Домработница обнаружила трупы в девять часов, – сказал координатор, – и когда приехала полиция, тела еще не остыли. Я проверил мобильный девушки. Последнее сообщение отправлено вчера в 23:47, тогда все было в порядке. Значит, это произошло ночью. Ваш коллега, такой лысый криминолог, считает, что все случилось поздней ночью.
– Микелис здесь?
Магали показала рукой в сторону одной из комнат:
– С Франком и Беном.
Группа Магали присутствовала в полном составе. Это была эффективная тройка универсальных специалистов, представителей трех поколений жандармерии, каждый со своими навыками и сильными сторонами. Алексису нравилось с ними работать.
Они подошли к дверям родительской спальни, где работали двое. Франк, усатый мужчина лет пятидесяти, делал заметки, осматривая место преступления. Дальше, над кроватью, склонилась лысая фигура Микелиса, он исследовал каждый сантиметр, его серые глаза двигались из стороны в сторону, от подсказки к подсказке, а мозг пытался осмыслить все увиденное.
Это была просторная, со вкусом обставленная спальня в теплых тонах: охристые стены, бархатные пуфы, повсюду коричневые подушки. И несколько стеллажей с плотными рядами книг. Опять детективы. Один из них лежал и на прикроватной тумбочке рядом с бутылкой воды и шкатулкой с украшениями. Хозяйка, видимо, была заядлой любительницей триллеров, понял Алексис.
Она лежала на красном покрывале.
Покрасневшем от впитанной крови.
Женщина лежала нагая ничком, уткнувшись лицом в покрывало, лодыжки были привязаны пластиковыми стяжками к раме кровати. Из складок покрывала виднелся угол глубокой раны на шее.
Ей перерезали горло – так же, как мужу.
Символ глубокой бороздой зиял на спине – от одной лопатки к другой.
*e.
Индоевропейский корень. Исток истоков слова.
На теле мертвой женщины.
Это была не просто подпись преступника, а команда к сбору.
Клич единения. Знак союза.
Серые радужки глаз неотрывно смотрели на Алексиса.
– Я же вам говорил, этот парень уверен в себе, – сказал Микелис своим глубоким, ровным голосом. – Он перешел на новый уровень: теперь целая семья.
Софиты экспертов-криминалистов все еще стояли на месте, как и дюжина черно-желтых маркеров. Алексис вошел в спальню, стараясь не вступить в кровь.
– Вы оказались правы и в том, что он скоро снова перейдет к делу.
Молодой жандарм внимательно рассматривал обстановку, искал знаки, указывающие на то, как именно произошли убийства, – опрокинутые или сломанные предметы, порванную одежду на полу или царапины на стенах, – но сначала ничего не складывалось, пока его взгляд не упал на пустую пластиковую петлю, привязанную к перекладине изголовья кровати. Чуть дальше виднелась еще одна, – очевидно, они использовались для фиксации запястий жертвы.
– Ей удалось освободить руки?
– Видимо, да.
Запястья женщины распухли, несколько глубоких царапин виднелось ниже локтя. Она раздирала кожу вокруг захватов до мяса. Петли представляли собой пластиковые хомуты – скользящие узлы, столь любимые американскими правоохранительными органами. Развязать их невозможно, единственный вариант – разрезать хорошими ножницами.
– Но ступни она освободить не сумела, – добавил Микелис. – Хотя очень старалась.
Она дергала так сильно, что в районе лодыжек зияли огромные раны, но стяжки не поддались.
– Есть даже царапины от ногтей – она явно сама рвала на себе кожу, – прокомментировал криминолог.
– Она сама раскромсала себе лодыжки?
– Я думаю, будь у нее еще час времени, она бы оторвала себе обе ступни.
– Вы серьезно? Но… зачем?
– До этого мы еще доберемся.
– Он перерезал ей горло?
– Почти до кости, тут даже не нужно подтверждения патологоанатома, достаточно подойти ближе.
Алексис предпочитал держаться на расстоянии. Он не понимал, как поможет расследованию то, что он увидит ее перерезанное горло. От запаха крови его начинало мутить. Это был терпкий железистый запах, который он вдыхал уже много раз и который неизменно вызывал одно и то же воспоминание: запах скотобойни, на которую его
