в бубен и не говорила с мертвецами.
Лем приходил трижды в неделю. Приносил сигареты, печенье и яблоки, алые снаружи и белоснежные внутри. Приносил варенье, кассеты и диски с музыкой, разноцветные ликеры и коньяк в пластиковых бутылках. Иногда приходили другие — Володя, Алиса, Инна. Они приносили то сыр, то деревенские яйца, то шоколадные конфеты, а еще гитарный звон и голоса, которые пугали мертвецов, притаившихся в погасших экранах. Яна старалась не покупать продукты и есть только то, что ей приносят. Так она будто переставала быть человеком, становилась духом, мелкой нечистью, которую задабривают кефиром и алыми осенними перцами. Или проводницей, но не в мир духов — к грани, которая лишь немного дальше от реальности.
Подумав об этом впервые, она несколько минут смотрела в стену, а потом достала из серванта «Фасты» Овидия, нашла в середине нужные строчки и вырвала страницу. Оборвала все слова вокруг, а потом иголкой приколола желтый и мятый клочок бумаги на знак анархии в гостиной. Вот так. Теперь среди имен жертв, интервью, слов, которые однажды все забудут, которые некому хранить, появилась роль и для нее.
Божества Стикса отнюдь не жадны.
Рады они черепкам, увитым скромным веночком,
Горсточке малой зерна, соли крупинке одной,
Хлеба кусочку в вине, лепесткам цветущих фиалок:
Все это брось в черепке посередине дорог.
Яр приходил чаще других, и Яна всегда была ему рада. Ей нравился Яр. Он был спокойным. Таким спокойным, будто это один из ее старых друзей, для которых ничего не значат слова на стене в гостиной. Алиса много злилась, Володя и Инна тосковали, Лена суетилась, будто могла что-то исправить. И только они с Яром понимали, что произошло. Они с Яром, а еще Лем.
А сколько Яр пил — Яна никогда не видела, чтобы люди столько пили и потом еще могли разговаривать! Любой алкоголь в доме Яны превращался в поминальный. От поминальной водки не отказываются. Не отказываются от поминального пива и поминального амаретто. Яр мог выпить что угодно и в любом количестве. Даже допил весь чай из термоса Яны, когда она предложила. Яне те грибы принес Лем, и он говорил, что больше трех глотков лучше не делать. Яр выпил всю настойку, а через несколько часов сам ушел домой. И взгляд у него почти не менялся — спокойный. Темно-зеленый, как болотный мох.
Яр приносил коньяк. Еще чай, свежий хлеб и живых рыб в зеленоватой чешуе. Яна представляла, как он рыбачит во время выездов на ремонты, сидя на какой-нибудь ржавой балке, лапе уродливого механического зверя, названия которого она, конечно, не знала. Как он сидит и смотрит на темную маслянистую воду и блестящие спины рыб под ней.
Лена ничего такого не представляла. Она оглушала рыб ударом рукоятки ножа, чистила, а потом пекла расстегаи, а Яна ей страшно завидовала.
Яр сидел в зеленом кресле, читал книги из серванта, мало говорил и курил черную трубку с грушевым табаком. Яне нравилось сидеть рядом, на диване, держать на коленях раскрытую книгу, но не открывать глаза. Просто слышать, как дышит рядом уверенный и спокойный человек, знать, что мысли у него тяжелые, черные и холодные, как камни на дне городской реки. Знать, что именно этот человек однажды закончит эту историю.
Яр смотрел внимательно и внимательно слушал. Яр был спокоен, и у него были темные глаза.
Раз в неделю Лем оставался на ночь. Ночью он становился глупым, переставал гадко ухмыляться и отчитывать ее за деструктивность. По утрам варил ей кофе в медной джезве, жарил яйца — у него желтки никогда не растекались — и провожал ее в прокат. Иногда оставался с ней и даже соглашался посмотреть пару фильмов, обычных, вроде «Кошмара на улице Вязов». Таких, чтобы нельзя было выключить звук и впасть в транс.
Яна не представляла, с чего Лем взял, что ей нравится туда ходить, что она ищет повод снова увидеть, как скалятся отпечатанные на газетной бумаге лица. Ей гораздо больше нравилось лежать у него на коленях и смеяться над тем, как у Фредди Крюгера растягиваются руки. Если бы Яна могла — вообще никогда не прикасалась бы к бубну.
Нет, Яне не хотелось ничего менять. Она даже перестала ходить по мостам.
Лем говорил ей, что нужно чем-то заняться, может, пойти учиться, как она когда-то хотела, или найти нормальную работу. В местном университете открыли кафедру киноведения. Говорил, что она будет писать о фильмах в какой-нибудь газете и ее будут читать целых четыре человека, а с редактором пять, неужели ей не кажется, что это похоже на счастье. Яна смеялась, сообщала куда ему идти, и думала, что ничего Лем не понимает, потому что это совершенно точно и есть счастье.
Стоило уехать из города. Иногда она думала, что здорово было бы проиграть в казино квартиру, бабушкино наследство, ведь тогда ей придется выживать. Снимать комнату в общежитии. Работать в библиотеке или продавать на рынке помидоры. У нее появятся тривиальные цели, от которых некуда будет деться, и все мысли, наполняющие ее голову, наконец-то затихнут.
Она смеялась, думала о помидорах и близко не подходила к казино. Только однажды вечером зашла в салон с игровыми автоматами недалеко от проката. Заплатила взнос и дернула рычаг первого попавшегося автомата. Табло защелкало, в уши вкрутилась механическая мелодия, а потом появился первый лимон, жизнерадостный и желтый. За ним второй и третий. В лоток с частым звоном посыпалась мелочь. Яна стояла, криво улыбалась, глядя на серебристые чешуйки монеток и чувствуя на себе ненавидящие взгляды. Собрала деньги в платок, вышла на первый же перекресток, и когда зажегся зеленый свет встала посреди дороги и разбросала монеты — в черные лужи, на белые полосы разметки, под равнодушные колеса машин.
— Тебе на удачу! — крикнула она в желтый свет фар и осеннюю темноту.
Крикнула Яру, который был где-то далеко и не мог ее слышать.
Пусть найдет того, кого ищет. Может, Яну услышат быстрее, может ее жертву примут охотнее, ведь она и сама немного не-человек.
Раздраженный окрик клаксона напомнил, что она стоит посреди проезжей части. А что если она бросится под машину — может, тогда Яр сразу найдет убийцу,
