В эту минуту за его спиной раздался торжествующий крик. Обернувшись, Олейников увидел сияющего Иннокентия, сжимающего тусклый серебряный браслет. Вокруг него плавала радостная Нюта.
– Девочка, кто тебе разрешил лезть в воду?! – ахнула Марфа. – Живо на берег!
– Это она и достала, – признался Анциферов. – Умница моя!
Нюта выбралась на песок и вперевалку, как уточка, поковыляла к Марфе. Старуха торжественно надела мокрый браслет на руку, притянула к себе девушку и поцеловала в гладкий белый лоб.
– Спасибо тебе, милая! – прочувствованно сказала она. – Не так много у меня вещей, к которым я привязана.
Матвей Олейников выглядел рассерженным. Он бросил на Нюту такой хмурый взгляд, что Маша изумилась: неужели ему настолько хотелось достать браслет самому? Странно, очень странно. Олейников не произвел на нее впечатления человека, выслуживающегося перед тетушкой.
Что-то здесь было не так…
Легкое ощущение неправильности происходящего на миг охватило Машу. Словно она зритель на спектакле, где один из актеров то ли сбился, то ли забыл свою роль.
Но это ощущение растаяло, стоило ей взглянуть на Анциферова, едва не лопающегося от искренней, а не показной гордости.
– Кто нашел добрую жену, тот нашел благо и получил благодать от Господа! – процитировал он, многозначительно подняв палец. И покровительственно поцеловал девушку.
Иннокентий был почти трогателен в своих искренних стараниях присвоить себе часть успеха Нюты. И Маша отогнала от себя подозрения. Ей всего лишь непривычно находиться в новой компании, только и всего.
После обеда все разошлись по своим комнатам. Маша хотела поговорить с Марфой, расспросить ее о Зое, но разговора не вышло: Олейникова исчезла, как сквозь землю провалилась. Маша удрученно побродила по участку, даже заглянула в пустой коровник, но тетушку не нашла.
Пришлось вернуться к себе.
Маша вытащила из сумки припасенную книжку, но почитать ей тоже не удалось: за дверью робко поскреблись, точно не решаясь постучать.
– Войдите! – сказала Маша.
Никого.
– Открыто! – Она повысила голос. – Да открыто же!
Тишина. Только какое-то тихое не то сопение, не то шуршание в коридоре.
Но когда Маша распахнула дверь, готовясь отчитать шутника, слова застыли у нее на губах. На полу сидел тот самый полосатый желтоглазый кот, заходивший вчера, и выжидательно смотрел на Машу.
– Э-эй, дружок! – она наклонилась и почесала зверюгу под толстой мохнатой щекой. – Ты ко мне в гости?
Кот поднялся, потянулся и неспешно направился к лестнице.
Прикрыв дверь, Маша пошла за ним, усмехаясь про себя. Что это за таинственный кот, который облюбовал именно ее дверь? А может быть, он приходит ко всем, просит, чтобы его покормили?
Полосатый, как и ожидала Маша, побежал на кухню. Но вместо того, чтобы выпрашивать еду и ходить кругами возле холодильника, он вскочил на подоконник и обернулся к ней.
– Ты куда? – удивилась Успенская.
Кот сиганул вниз. Перегнувшись, Маша обнаружила, что он сидит в траве под окном, задрав круглую голову вверх.
– Не полезу, – тихо запротестовала она. – Я тебе что – кошка?
Кот насупился и дернул ухом.
Маша вздохнула. «Боже мой, боже мой, что я делаю…»
Она забралась на подоконник, осторожно держась за стену, и перекинула ноги наружу.
«Прыгай», – явственно сказал взгляд кота.
Маша спрыгнула.
– Куда теперь? – спросила она.
Кот потрусил за угол дома. Маша, смирившись, последовала за ним.
Сюда, в эту часть владений Марфы, она еще не заходила.
Три окна выходили в густые заросли бузины. Бузина захватила себе эту часть сада, отвоевала у цветов и яблонь. Ее корявые ветки проломили слабые подпорки и свисали до земли, образуя подобие навеса.
Справа от кустарника свирепой стеной поднималась крапива, слева проигрывал сражение с хмелем дикий виноград, отчаянно цеплявшийся за бечевку, натянутую от колышка до крыши. Пожалуй, это была единственная часть сада, где царило явное запустение.
Кот мяукнул откуда-то из-под бузины. Пожав плечами с видом человека, которому нечего терять, Маша присела на корточки и проползла под шатер ветвей.
В развилке ствола застряла изрядно потрепанная игрушка: мышь с веревкой вместо хвоста. Мышь когда-то была канареечно-желтого цвета.
– Ты мне это хотел показать? – укоризненно спросила у кота Маша. Шепотом, потому что ей вовсе не хотелось привлечь к себе чье-нибудь внимание – например, Бориса или Евы, которые вздумают прогуляться вокруг дома. Один бог знает, что они потом нарассказывают о Маше, если она неожиданно вылезет из-под куста, где беседовала с котом.
Кот повалился на бок и принялся вылизывать белый меховой живот.
Маша освободила мышь, выпутала веревку из ветвей и положила игрушку перед котом. Тот извернулся, схватил мышь в зубы и деловито потащил прочь. Веревочка извивалась за ним.
– Неблагодарное ты животное, – укоризненно сказала вслед коту Маша.
Как вдруг совсем рядом отчетливо скрипнула дверь. Успенская вздрогнула и прислушалась.
– Где тебя черти носят? – послышался недовольный голос Марфы Степановны. – Жду-жду, словно на свидание пришла.
– С Генкой застрял, не мог уйти, – ответил Матвей Олейников. – Прости, пожалуйста.
«Это они в комнате разговаривают», – догадалась Успенская. В той, что за окном, закрытым бузинными ветками.
Над ее головой раздалось громкое шуршание, и на макушку Маше посыпалась кора и листья. Голос Матвея сказал совсем рядом:
– Никого нет.
Она съежилась в комочек. Выпрыгнуть сейчас, как чертик из табакерки, было бы крайне опрометчиво. Олейников рассердится, а сердить Матвея Маше очень не хотелось.
– Отлично. – Голос Марфы сухой, деловитый. – Тогда давай подведем итоги.
Маша принялась потихоньку отползать назад, стараясь двигаться бесшумно. Ползти было неудобно, но подслушивать чужой разговор она не собиралась.
Сзади ее толкнули в шею, и Маша чуть не взвилась в воздух. Но это оказался всего лишь кот, вернувшийся вместе со своей истрепанной мышью. Он ходил вокруг Маши, тыкал ей под нос игрушку и требовал внимания.
– Кыш! – прошипела Маша, представив, что будет, если ее найдут в кустах и вытащат за шиворот, словно нашкодившего щенка. – Брысь!
– Мурррр, – удивился кот, не выпуская из зубов игрушки. «Как это – брысь? Хорошо играем…»
– Рано еще подводить итоги, – сердито сказал Матвей в комнате. Голос его раздался совсем близко, и Маша снова застыла. Нет, определенно, не время сейчас покидать укрытие.
– Объясни мне, зачем ты ее позвала? Вот уж кто был нужен нам в последнюю очередь, так это она!
О Еве говорят, поняла Маша. Она тоже недоумевала, чем руководствовалась Олейникова, когда решила включить вдову Марка Освальда в список претендентов на имущество. Что-то подсказывало Маше, что не личная симпатия была тому причиной.
– Я не могла ее не пригласить, – проворчала в ответ старуха. – Она позвонила не только мне, но и Кешке! Что оставалось делать, скажи на милость? Как после этого было отказать, когда Иннокентий наверняка разболтал бы всем о том, что из небытия возникла внучка Зои?
Маша широко раскрыла глаза. Что?! Так они говорят о ней?!
«Из небытия?»
– Разболтал бы, – нехотя признал Матвей. – Черт, как же она некстати! Я пытался спровадить ее, но вышло только хуже.
– А я и пытаться не стала, – с сожалением сказала Марфа. – Она, конечно, лишняя, но что поделаешь…
Горечь и обида, захлестнувшие Машу в первую секунду, сменились гневом. Она спихнула кота, успевшего угнездиться у нее на шее, и выпрямилась во весь рост.
Матвей Олейников издал невнятный звук и отшатнулся от окна.
– Что там такое? – изумленно спросила Марфа.
Маша продралась сквозь кусты и перелезла через низкий подоконник.
Комнатка, в которую она попала, оказалась библиотекой. Темные шкафы, беспорядочно забитые книгами, закрывали три стены. У четвертой стояли два кресла под торшером. Из одного из них навстречу Маше приподнялась Марфа Степановна. Смотрела она…
Испуганно. Да, именно испуганно.
Но Маше было ее ничуть не жаль.
– Я слышала ваш разговор, – ровным (даже слишком ровным) голосом сказала она, обращаясь к Олейниковой и игнорируя Матвея. – Наверное, вы действительно не могли меня не пригласить, хоть мне и не понятно почему. Но потом, Марфа Степановна, у вас был десяток подходящих случаев, чтобы попросить меня уехать. В какую бы форму вы ни облекли свою просьбу, это было бы менее оскорбительно, чем то, что я услышала сейчас.
– Но, деточка… – запротестовала Марфа и протянула руку к Маше.
Успенская обожгла ее таким взглядом, что старуха пробормотала: «ох ты ж, господи боже мой» и воззвала к племяннику:
– Матвей! Объясни ей!
– Не нужно мне ничего объяснять, – попросила Маша, идя к двери. Она в жизни не слышала фразы безнадежней, чем это умоляющее «я хочу тебе объяснить», к чему бы оно ни относилось. «Я хочу оправдаться» – вот как переводились эти слова на правдивый язык. Но зачем оправдываться, думала Маша, если это все равно ничего не изменит?
