— Пришлось обедать с софетником. Вино фат, сильно ел. Много гофорил. Старался все успефать. Теперь жду пригофорить.
— Теперь жду приговора, — смеясь, поправила Вера. — Ты, Гансик, такой смешной.
Так уморительно по-русски говоришь. Я тебя прощаю.
— А я нет, — сказал Сева, обтирая полотенцем лицо. — Пей штрафную. Лида, налей Гансу стакан водки.
— Не надо меня штрафофать! — взмолился Ганс. — Если хочешь убифать, согласен, но на площадке клюшкой или шаром. И я уже заслужил пятьдесят очкоф. Я приехал один. Бодрофич остался на приеме.
— Хорошо, мы как раз собирались на поля.
Знакомься, это Петр Ерожин, друг Нади. Он никогда не видел, как играют в гольф.
— Душефно рад, — поклонился австриец. — Мы с Сефой пройдем три поля, а фы гуляйте и глядите. Там очень красифо. — Ганс еще раз расплылся в улыбке и стал вынимать из пакета дары. Коробку конфет. Шикарную бутылку рейнского вина. Куклу австрийского охотника в национальном костюме с рожком.
— Это все нам? — обрадовалась Вера. — Гансик, ты прелесть.
— Самый большой подарок, что ты нам сделал, Ганс, это то, что не привез Бодровича.
У нас есть, о чем поговорить, — добавил Сева, вынимая свою тушу из кресла.
Люба с Верой остались дома помогать Лиде готовить чай. Сева собрал в чехол на колесиках набор клюшек, и они вчетвером направились к гольф-клубу. Сева и Ганс отстали. Сева катил клюшки и беседовал с Крюгером о делах. Надя взяла Ерожина под руку и повела показывать поля. По-английски стриженные газоны полей для гольфа превращали знакомый русский пейзаж в чудесный парк. Оказывается, наши березки в сочетании с английским газоном удивительно преображаются.
— В чем смысл игры? — спросил Ерожин, оглядывая группки мужчин, медленно шествующих от одного поля до другого.
— Костяной шар надо загнать в лунку, — ответила Надя.
— А где лунка? — оглядываясь, допытывался Петр.
— Лунка далеко. Сначала надо пройти поля. Хороший игрок проходит поле за меньшее число ударов. Надо суметь не загнать шар в ловушку. Видишь ловушки?
— Вижу, — Ерожин различил песчаные плеши на зеленом газоне поля.
— Если шар попадет в ловушку, его трудней оттуда вынуть хорошим ударом. Для этого у них специальные клюшки.
— Что-то они не торопятся, — заметил Ерожин, глядя на бредущих игроков. Среди них были один африканец и один японец.
— Гольф потому и считается дипломатическим спортом. Во время игры можно посплетничать. Видишь японца? Это посол. Он заядлый игрок.
Надя и Ерожин давно оторвались от Севы с Крюгером. Они спустились к ровному зеркалу прудика и уселись на ствол дерева, приспособленный под скамейку.
— Петь, у тебя было много женщин? — вдруг спросила Надя.
— Зачем тебе знать? — ответил Петр, обнимая девушку за плечи.
— Скажи. Мне интересно, — настаивала Надя. — Я о тебе так мало знаю. Знаю, что ты был женат. Почему развелся? Я хочу знать про тебя все. Ты же сегодня признался мне в любви? Правда, тебя это сделать заставили.
— И я им очень благодарен. Сам бы не решился, — ответил Ерожин.
— Ты отца боишься? На скромника ты не похож. Домой меня не приглашаешь. Почему? Ты ведь знаешь, что я тебе ни в чем не откажу. — Надя покраснела, но глаз не стрела.
Ждала ответа.
— Понимаешь, Надя, мне трудно тебе объяснить, но я попробую. Ты мне понравилась сразу.
— Тогда, на свадьбе? — Надя погладила колючую щеку Ерожина. — Я в тебя на свадьбе влюбилась. Как ты со мной один раз станцевал, я погибла-. Я тебя весь вечер глазами искала.
А ты больше не подошел.
— Я тоже на тебя весь вечер смотрел. А не подошел потому, что подумал: куда ты, старый кобель, лезешь? Девочку захотел. Сиди тихо.
Я себе приказал и приказ выполнил.
— Когда мне отец рассказал, что Петр Ерожин в больнице лежит с пулей, которая папе предназначалась, я сразу почувствовала, это ты. Не знаю почему.
— А я когда в сознание пришел, первое, что вспомнил — твое лицо. Почему в больнице — не помню, что было — не помню, а твое лицо помню. Музыку ту помню.
— А я, когда в больнице тебя увидела, худого, в щетине, сердце сжалось. Чуть в истерику не впала, но, вижу, ты глаза приоткрыл.
Я себя заставила улыбнуться. Ничего не могу понять. Чужой мужик, видела всего раз в жизни, а такой родной, аж до боли.
— А я глаза открыл, думаю, опять бред.
Вроде уж оклемался, и снова… Жду, когда видение исчезнет. А ты не исчезаешь.
— А я поняла, что ты меня узнал и рад. Твои глаза тебя выдали. Я потом весь день как шальная бегала, песни пела, папе на шею бросалась.
К бабушке пошла. Так хотелось с кем-нибудь радостью поделиться. Но сдержалась. Подумала: вдруг ты женат? Стала отца тихонько о тебе расспрашивать. Узнала, что ты в разводе. Что тебя жена бросила. Что у тебя в Москве никого. Так хорошо мне стало…
— Потом ты еще пришла в больницу, пирожных мне принесла. Я пирожные терпеть не могу, но в тот раз они мне показались чудом.
Я тебя каждый день ждал.
— А я ничего делать не могла, возле больницы круги давала, а зайти боялась. — Надя поднялась, обняла голову Ерожина и, поглаживая его белобрысый ежик, добавила:
— Боялась тебе надоесть. Подумаешь — вот девчонка, прилипла.
— Дуреха! А я мучился. Думал, ты мне благодарность за отца выказываешь. Жалеешь раненого.
— Теперь-то ты знаешь, что я тебя люблю.
Чего боишься? Если не отца, то кого?
Ерожин поднялся, поцеловал Надю и повел в парк.
— Наденька, ни к одной женщине в жизни я так не относился. Ты спросила, много ли у меня было женщин? Не считал. Женщин я любил. Любил, как любой нормальный мужчина.
Любил пофлиртовать. Под любовью я в основном понимал секс. К тебе у меня совсем другое.
Мне хочется тебя видеть, гладить, ощущать твое хрупкое тело. Любоваться твоим удивительным лицом с белобрысыми локонами и темными глазами. Я наслаждаюсь любым твоим движением, тем, как ты ходишь, поднимаешь руку, говоришь, смеешься. Я боюсь перейти эту грань. Боюсь, что постель тебя обидит, испугает. Ты подумаешь, что я зверь, животное, и исчезнешь или станешь терпеть из жалости.
— Какой же ты глупый… Такой большой, такой взрослый и такой глупый. Я мечтаю стать твоей. Мне снятся твои сильные руки, твои губы. Мне не хватает тебя ночью. И, знаешь, мне не стыдно тебе в этом признаться.
Папу ты не бойся. Он умница, он все поймет, и ты ему очень нравишься. Он говорит о тебе с восхищением. Говорит, что ты чудо-сыщик.
Знаешь, мне тоже захотелось стать сыщиком.
Я подумываю перейти на юридический. Мне кажется, у меня есть понимание человеческих поступков. У меня интуиция зверская. Я людей чувствую за километр.
Надя вдруг засмеялась и побежала вперед по дорожке, забежала в лес, присела и стала рвать ландыши. Тут, за бетонным забором, в этом удивительном русском закутке для богатых, ландыши доверчиво цвели на самых видных местах. Надя собрала маленький букетик, вышла к Ерожину и сказала:
— Петя, женись на мне. Я буду хорошей женой. Я тебя никогда не брошу.
Ерожин замер. «Жениться на этой девочке?» — подумал он.
— Ты знаешь, сколько мне лет? Я на четыре года моложе твоего отца!
— Подумаешь, удивил! — спокойно ответила Надя. — Как будто я не знаю, когда ты родился. Ты в сентябре родился. Тебе будет сорок шесть. Ну и что? Нормальная разница.
Не будешь от меня к девчонкам бегать. Хотя черт тебя знает, у тебя лицо кота. Особенно когда уши прижимаешь и скалишься. Давай в сентябре устроим свадьбу и в том самом ресторане на Арбате, где мы первый раз встретились.
Ерожин улыбнулся:
— Ну, давай. Если до сентября меня не разлюбишь или пацана помоложе не встретишь.
На поле показались несколько мужчин, среди них Ерожин сразу заметил массивного Севу и долговязого Крюгера. Крюгер, широко расставив ноги, долго готовился к удару. Он даже снял и снова надел белую лайковую перчатку, затем, смешно замахнувшись, ударил по шару.
Костяной шар поднялся в воздух, описал дугу и опустился в песчаную ловушку. Крюгер крякнул, выругался по-немецки и стал рыться в своем наборе клюшек, подыскивая подходящую. Сева улыбнулся, подошел к своему шару и, продемонстрировав своеобразную пластику, ловко шмякнул клюшкой. Его шар опустился недалеко от флажка с лункой. Сева издевательски махнул Крюгеру и в одно касание утопил шар в лунку рядом с флажком.
— Крюгер, вам, как всегда, не везет: слишком много темперамента и подготовки. Пока вы топчетесь перед ударом, весь пыл уходит. На сам удар сил уже нет…
— Не надо гофорить под руку неприятные фещи, — ответил Ганс и, подняв фонтан песка, ударил. Шар из ловушки не вылетел, а упал тут же, через несколько шагов.
Михеев вышел из таможни и, отыскав глазами такси, плюхнулся на заднее сиденье.
— На Плющиху, — скомандовал он шоферу.
—Стольник, — ответил водитель и, приняв молчание за согласие, вырулил на эстакаду.
