Кляйнц пошел в коридор, и я послушно – за ним. Сказать спасибо за все, как полагается, как положено – за цветы и яичницу, за визит, несвоевременный и ненужный, но такой спасительный – я только сейчас поняла, что отошла, оттаяла, что то напряжение, в котором держал меня Игорь, немножко отпустило – ружье из прошлого выстрелило, но не убило, пуля лишь слегка царапнула по касательной…
Герр Кляйнц топтался в коридоре, как будто ждал от меня какого-то знака, сигнала.
– Я пошел.
– Хорошо.
Он наклонился, навис надо мной и чмокнул в щечку. И снова этот мгновенный провал – в мягкий свитер, тонкий запах туалетного мыла и свежести, домашней выпечки и накрахмаленных салфеток.
Я вскинула глаза и в ответ – такой спокойный взгляд, обманчивый в своей безмятежности. Я вдруг поняла, что если бы он остался, мне бы стало еще лучше, еще спокойней… Но идти на попятную уже нет времени, как и объяснять то, что со мной случилось, ведь я феминистка, даже если это не очень, а просто катастрофически плохо.
– Звони, Рита!
– Обязательно. Оф коз.
– Хо-ро-шо. Вери гуд!
Серая куртка повернулась ко мне спиной. Я подавила вздох. Дверь захлопнулась, и я снова осталась одна. Теперь – по-настоящему одна.
Я спешно оделась и поехала к Динке.
– …Ну, ты понимаешь! – рыдала она, размазывая слезы по щекам. – Я не могла тебе об этом говорить. Ну не могла. Он был скотиной, а так ты подумала бы о нем, как об ангеле с белыми крылышками. Что он совсем-совсем не виноват. А виновата только я… Во всем виновата только я, – повторила она и энергично тряхнула головой. – А это несправедливо.
Как ни странно, кажется, я понимала Динку. Одно дело при каждом удобном случае клясть бывшего мужа и ругать его на чем свет стоит за то, что он бросил жену с годовалым младенцем, другое – признать, что совесть в нем все-таки имелась. И его позиция если не благородна, то по крайней мере приемлема, раз он помогал деньгами и звонил домой.
– Могла бы и сказать, – буркнула я. Чувствовала я себя просто по-дурацки. Меня обвели вокруг пальца. И кто? Лучшая подруга. Заклятая, как выражался Игорь.
– И что он тебе еще сказал? – Динка высморкалась в салфетку и смахнула волосы со лба.
– Ничего. Говорил, что сыном интересовался, деньги посылал, – повторила я. – И твоего Мишку на работу устроил. Это меня уже совсем добило.
При этих словах Динка позеленела.
– Мишку? На работу?
– Только не говори, что ты слышишь об этом в первый раз, – устало сказала я. – Твое вранье мне уже вот где. – И я провела ладонью по шее.
– Я… действительно об этом не знала, – Динка запустила руку в волосы. – Мишка мне ничего не говорил об этом. Все равно Игорь – подонок.
– Как видишь, не совсем, раз деньги вам посылал.
Динка стиснула губы: разговор ей нравился все меньше и меньше.
– И давно он приехал?
– Я таких подробностей у него не спрашивала. Да он вряд ли бы ответил. Он у нас мужчина гордый и распространяться о себе особо не любит. Разве ты не знаешь это?
– А когда… он перед нами объявится?
Я развела руками.
– А этого, милая, я тоже не знаю. – Динка вызывала у меня все большее и большее раздражение, которое я не могла унять, как ни старалась. Она скрыла от меня слишком многое, чтобы я могла вот так вот взять и простить ее, за здорово живешь.
Подруга бросила на меня взгляд искоса.
– Не сердись.
– И не собираюсь этого делать, – буркнула я, вставая с табуретки. – У меня дел по горло. Так что я отчаливаю.
– Останься. Скоро ребята придут.
Динка знала, как я люблю возиться с ее детишками. Данька и Сеня всегда радовались моему приходу; я старалась не приходить к ним с пустыми руками, без подарков. Но сегодня я не хотела никого видеть, особенно Даньку, чьи темные глаза мне до боли напоминали другие…
– Нет. Я пойду.
– Пожалуйста, не сердись, – скороговоркой сказала Динка. – Я ни в чем не виновата.
– Я не сержусь. Просто… ты могла бы и сказать мне обо всем. Мы же подруги.
– Прости. Так получилось. И еще Мишка не объявляется. Я уже думаю, что его нет в живыx, – голос Динки задрожал.
– Я бы на твоем месте уже заявление в милицию написала.
– Ты не на моем месте.
– Что есть, то есть.
Я стояла уже в дверях. Динка вышла в коридор, чтобы проводить меня. Попрощавшись, я пошла к лифту, терзаемая самыми мрачными предчувствиями. Игорь ведет свою темную и непонятную игру. Свалился как снег на голову, и я еще не успела ни привыкнуть к его внезапному появлению, ни сообразить, как мне себя с ним вести. Прежнего влечения не было. Но было другое – раздражение на саму себя, что не могу быть до конца равнодушной, и еще ожидание чего-то. Чего, усмехнулась я, того, что все вернется на круги своя и будет по-прежнему? Как в старые времена, когда весь мир был только для нас, и мы были по– юному нахально-неприлично счастливы на зависть всем?
И чего я жду? Старая раскисшая идиотка! Разве последний случай с Вадиком не научил меня ни о чем не думать и не планировать события заранее? Разве я не получила щелчок по носу за рвение и желание подогнать жизнь под свои лекала? Нет, второй или третий раз меня уже на это не купишь. Ни за что!
Лифт не приходил, я стояла и жала кнопку до упора. Лифт ехал медленно, кряхтя и ворочаясь, как старик поднимается с палкой по лестнице. Железная решетка и открытая шахта – допотопный лифт, который всегда жутко раздражал меня своей медлительностью.
Лифт приехал, и я, открыв проржавевшие двери, шагнула в него. Он проехал пару этажей и остановился. Господи, только этого мне еще не хватало, чуть не взвыла я. Подергала дверцу лифта. Так и есть… Стоп-остановка при взлете в небо. Я дернула сильнее. Никакой реакции – тяжелый допотопный монстр остановился на приколе, как корабль, отслуживший свой век. Я уперлась лбом в дверь лифта. Орать было как-то глупо, но похоже, другого выхода не было.
– Эй… – слабо крикнула я. – Помогите!
Днем, ясен пень, все на работе, дома одни старушки, божьи одуванчики, да и то они, наверное, не дома сидят, а по поликлиникам ходят, навевая на врачей скуку и раздражение своими подробными рассказами о детях и внуках. Родные общаются со стариками неохотно, ссылаясь на занятость и нехватку времени, вот пенсионеры и стараются компенсировать недостаток тепла и внимания походами в поликлиники и собесы. Тогда мое дело совсем плохо – и торчать здесь придется неизвестно сколько времени. Может, и до вечера, когда с работы вернется трудовой и дееспособный контингент.
Осознав сей факт, я приуныла. Сидеть в лифте до вечера или орать до звона в ушах мне совсем не улыбалось, но что делать, я тоже не знала. Пару раз я покричала, но никакого ответа…
И тут я услышала наверху странный шорох – я подняла голову, но ничего не было видно. Только чья-то неясная тень мелькнула наверху.
– Эй! – позвала я. – Есть кто?
Лифт неожиданно поехал на пятый этаж. Я с облегчением перевела дух, и когда лифт остановился, взялась за ручку двери. Но дверь не открывалась. Я подергала сильнее – нет. Что за черт! Лифт остановился вроде бы аккуратно на пятом…
И снова сверху непонятный шорох, как будто бы пронеслась стая голодных крыс. Я прислушалась. А… если дверь снаружи блокировали… Чтобы я не вышла из лифта и осталась здесь. Но зачем?
– Эй, – позвала я еще раз, но уже не так уверенно. Мой голос взлетел эхом, как потревоженная птица с ветвей дерева, и канул в пустоту. Я задумалась. Кто-то хулиганит? Или… И тут до боли противный холодок прошел вдоль позвоночника. Во рту образовалась вязкая густая слюна, которую я судорожно сглотнула. Кто-то специально спровоцировал эту поломку в лифте, и кто-то специально вызвал его на пятый этаж. Зачем? Чтобы я проторчала здесь непонятно сколько времени? Но для чего? Для чего меня задерживают?
Я потерла щеку. И снова звук – на этот раз скрежет металла… такой отчетливый. Звук был не очень громким, но мне казалось, что работает электрическая бензопила – на полную катушку.
И тут я все поняла и, покачнувшись, оперлась рукой о стены, а потом опустилась прямо на пол, обхватив голову руками. Там, наверху, кто-то перерезал тросы лифта. Кто-то хотел, чтобы я рухнула в шахту вниз с пятого этажа, и поэтому поднял меня наверх, а потом заблокировал снаружи дверь. Этот «кто-то» был слишком расчетлив и умен, и он очень хотел расправиться со мной. Здесь и сейчас. Я судорожно вынула свой мобильный из сумки, но сети как назло не было. Эти лифты в старых домах – как бункера. От отчаяния меня трясло; я поднялась с пола.
– Эй! – крикнула я. – Помогите!
Звук затих, а потом снова возобновился. Громко, отчетливо.
– Помогите! – уже орала я. – Помогите.
Внизу хлопнула дверь, и звук стих.
– На помощь! – вопила я. – Спасите.
– Кто там балуется? – низкий мужской голос показался мне слаще пения Лучано Паваротти.
– Я не балуюсь. Я в лифте застряла, – прокричала я. – Помогите.
– Сейчас схожу домой и вызову диспетчера.
