Танюшке сделали аборт. Тогда он думал, что ничего страшнее уже быть не может.
Его малышка горько плакала и днем, и ночью, эти потоки слез не могли иссушить никакие увещевания:
— Тебе нельзя рожать, Танечка, родная, солнышко мое, нельзя! Ты еще не готова к этому ни физиологически, ни морально. У тебя все впереди, детка, вся жизнь. Смирись…
— Мне жаль его, он живой, он живой, мой ребенок, он во мне, — жалобно хныкала Танюшка. — Не отнимайте его, не трогайте!
— У плода могут быть уродства, он может родиться умственно отсталым, — объясняли врачи. — Рисковать в таком возрасте нельзя! Нельзя ломать себе жизнь, девочка!
— Я буду любить его таким, каков он будет, — он мой, мой! — не сдавалась малышка.
Ее усыпили, проснулась она опустошенной, ополовиненной. Казалось, что вместе с ребенком из нее ушла жизнь — от веселой, жизнерадостной девочки осталась лишь тень — безликая, равнодушная ко всему. Где-то в глубине превратившихся из ярко-синих в бесцветно-серые глаз притаилась великая тоска. Для родных ее лицо выражало боль и немой укор даже тогда, когда она спала, а спала она теперь беспокойно, вскрикивая, ворочаясь, отбиваясь…
Спустя неделю Танюшка не вышла утром к завтраку. Роман открыл дверь в ее комнату и увидел, что его малышка лежит с закрытыми глазами, ее сон наконец выглядел безмятежным, а личико снова стало детским, очистившимся от взрослого непосильного горя. Он залюбовался ею и присел на край кровати. Вдруг почувствовал под собой нечто теплое и липкое. Стоило ему приподнять одеяло, как его обуял панический ужас — его малышка, его нежный, нераспустившийся бутончик лежал в огромной луже крови. Конечно, он видел кровь, моря чужой крови, нисколько не волновавшей его, но это была кровь его сестры…
В операционной долго боролись за ее жизнь. Самые лучшие врачи делали все возможное и невозможное, чтобы девочка смогла еще хоть раз увидеть этот такой прекрасный, но такой жестокий по отношению к ней мир.
* * *
— Я не верю тебе, придурок! — неожиданно взревел Медик. — Я отучу тебя лгать, жеребец!
Молниеносно блеснул скальпель, брызнула алая струя, рассыпался по цементному полу «красный бисер», быстро превратившись в темно-коричневые, ржаво-грязные пятна. Жеребец не почувствовал боли, он только видел, как падал окровавленный кусок плоти. Лишь минуту спустя, когда до подонка дошло, что его кастрировали, точно так же, как он когда-то в ветлечебнице кота своей мамаши, подвал огласил нечеловеческий вопль. Это был последний крик, испущенный бывшим самцом. Отныне ему предстояло превратиться в нечто среднее, бесполое, презираемое…
Рэм никогда так и не узнает, за что был оскоплен, ведь самостоятельно он не способен вычислить, что год назад в беседке осквернил сестренку «уважаемого» человека. Тогда, будучи в изрядном подпитии, он даже не поинтересовался, как звали девочку, а выглядела она, на его вкус, заурядно, как все, очередная серенькая мышка: ни гонора, ни заносчивости, ни стоящего прикида… Даже не поломалась для приличия. Нет, по мнению Рэма, она никак не могла быть ЧЬЕЙ-НИБУДЬ дочуркой или сестренкой — их он выделял сразу и обходил стороной. А этих простушек — сколько их у него таких было, не сосчитать…
Приговор был исполнен, казнь завершена. Роман ждал, что ему станет легче, ведь теперь не только его Танюшка не сможет познать радость материнства, подарить ему племяшку, но и этот ублюдок не произведет на свет потомство, навсегда забудет об удовольствиях секса. И все же боль не стихла, не ушла — это ничтожество отняло счастье, радость жизни у его девочки, сделало ее калекой…
— В тот миг, когда ты откроешь свой поганый рот, мразь, ты прямиком отправишься на кладбище. Я сам с удовольствием заживо похороню тебя, — неторопливо, отчетливо выделяя интонацией каждое слово, произнес Роман. — Сом, делай укол крысенышу, потом перевяжи ублюдка и выкинь их на улицу. Я к шефу!..
Честно говоря, я знаю, почему у Медика не отлегло с души. Он ведь был достаточно умным человеком, чтобы понять: в его трагедии виноват не только Рэм, точнее, не столько Рэм, сколько он сам. Создав своей сестре тепличные условия, он искусственно лишил ее возможности познакомиться с маленьким злом, поэтому и не смогла девочка разглядеть большое, скрытое под красивой маской. Единожды легко обжегшись, мы узнаем, что такое горячо, и в дальнейшем начинаем проявлять осторожность, опасаясь новых ожогов. Если этого печального опыта нет, то вероятность серьезной травмы астрономически возрастает. Оставленные без присмотра одно-двухгодовалые малыши смело ныряют в ванны с кипятком, опрокидывают на себя кастрюли с огненными щами. Медик оградил свою девочку от мелких неприятностей, но из-за этого, по неопытности, его малышка без страха шагнула навстречу настоящему кошмару. Ницше писал: «Невинные люди всегда становятся жертвами, потому что их неведение мешает им делать различие между мерой и чрезмерностью и вовремя стать предусмотрительными».
* * *
Комната опустела, вместе с Медиком ее покинули еще двое.
Витка испытала облегчение — присутствие Медика давило на нее так, что затруднялось дыхание, нарушалась способность мыслить. Медик был слишком сильным противником, нет, не противником, а заклятым врагом. Она интуитивно почувствовала, что сила его заключалась в кипевшей внутри ненависти, такая степень ожесточения могла иметь только личную природу. Но Витке некогда было об этом гадать, ей нужно было срочно позаботиться о своей шкуре. Рэм — в отключке, их здесь только двое, тянуть больше нельзя, надо действовать, другого шанса не будет.
Инстинкт самосохранения заставил ее преобразиться почти мгновенно: глазки зажглись соблазнительными огоньками, губки многообещающе приоткрылись, и новоявленная похотливая самочка горячо зашептала:
— Сом, не делай мне плохо. Сом, ты еще не знаешь, как может быть хорошо с женщиной. Кругом одни ханжи и неумехи — со мной ты побываешь в раю…
Сом остался равнодушен к сладким обещаниям, на его лице не промелькнуло и тени удивления, по всей видимости, слышал подобное много раз. Получая четкие инструкции, он старался следовать им неукоснительно, зарубив себе на носу: лучше не раздражать Медика разного рода самодеятельностью.
— Молчи, шлюха, — бросил Сом, криво усмехнувшись, — ох и похорошеешь ты после инъекции, от мужиков отбою не будет!
Вита уловила злую иронию и сориентировалась почти моментально, они явно недооценили ее, сэкономив на веревке. Резкий мощный удар коленом в пах заставил Сома согнуться, корчась от боли, громила рухнул на пыльный цементный пол. Витка стрелой метнулась к двери, та была не заперта, и, рванув ее на себя, беглянка жадно втянула ноздрями запах свободы. Однако искра надежды на счастливое спасение, лишь сверкнув, тут же угасла. Наверху, у входа в подъезд, маячили две широкоплечие фигуры — это были те двое, что вышли из подвала вместе с Медиком. А ведь Витка была почти уверена, что они уехали… Все кончено, ей не выбраться из ловушки. Вита не стала ждать, когда ей заломают руки и словно мешок потащат обратно, — она сама вернулась к месту расправы, ведь по натуре она была хищницей, настоящим диким зверем, и ей не чуждо было свойственное этим животным чувство собственного достоинства.
Сом не совсем оправился от неожиданно сильного удара, его лицо по-прежнему искажала болезненная гримаса. При виде Виты гримаса эта приобрела поистине зловещий вид. Стало ясно, Сом пришел в бешенство, при этом его пятерня инстинктивно сжалась в кулак, и сокрушительное оружие со свистом понеслось в цель, раздался сухой хруст, пол оросили новые потоки свежей крови. Удар был чудовищен, но Витка не издала ни звука. Ее невзрачную в прошлом мордашку обезобразила пугающая асимметрия. Зрелище было отвратительным — переносица раздроблена, а нос неестественно прилеплен к правой щеке. Сом собирался нанести еще один удар, но сознание того, с каким мужеством девчонка перенесла дикую боль, заставило его опустить руку.
— Ну теперь ты будешь совсем красавицей, глаз не оторвешь, — буркнул Сом.
Затем более жестко продолжил:
— Слушай меня внимательно, лови каждое слово, стерва, если хочешь еще подышать своей очень большой в недалеком будущем жопой. Нос тебе сломал твой дружок Рэм. Ты отомстила ему: когда он уснул, ты кастрировала его. Тебе ясно?
И он безжалостно стиснул ее распухший, кровоточащий нос толстыми пальцами. Вита слегка застонала и покорно кивнула.
* * *
То, что внутривенно ввели этим вечером Вите, было совершенно новым, разработанным самим Медиком в подпольной лаборатории препаратом.
Именно ради исследовательской работы в хорошо оснащенной лаборатории оставил когда-то кафедру мединститута Роман. Нищенское состояние, в котором пребывала официальная наука, угнетало молодого ученого. Ему была необходима свобода действий, осуществление его идей было невозможно в стесненных материальных условиях. Поэтому он принял предложение аптечного магната, которому требовался знающий фармацевт, способный трудиться не только на легальной стезе, но и быть руководителем его секретной научной программы. Так Роман стал Медиком, правой рукой крупного мафиози и создателем целого ряда уникальных лекарственных средств.
