- Простите, мадемуазель. - Француз выглядел искренне удивленным. - О какой истории вы говорите? Разве у Российского государства существует писаная история?
- Того, что вы имели в виду, задавая этот вопрос, у нас действительно нет, - вынуждена была признать княжна. - Но отсутствие историков вовсе не означает отсутствия истории как таковой. Мне жаль Наполеона. Играя в солдатики посреди Европы, он еще мог тешить себя иллюзией величия. Россия же испокон веков была и навеки останется тем местом, где бесславно заканчиваются пути всех завоевателей. То же будет и с ним, поверьте.
Мерсье растерянно хмыкнул.
- Однако, сударыня, - сказал он после продолжительной паузы, - мне не хотелось бы вас обидеть, но вы рассуждаете, как мужчина. У меня даже сложилось впечатление, что вы не столько высказываете собственные мысли, сколько повторяете чужие слова. Ваш юный возраст...
- Вы совершенно правы, - вспыхнув, перебила его княжна, - это не мои рассуждения. Я слышала их от своего деда, князя Александра Николаевича Вязмитинова. Он скончался от удара меньше месяца назад, и французские солдаты закопали его в саду, как дохлую собаку. Я его внучка, сударь, но я повторяю эти слова вовсе не потому, что мне нравится, как они звучат, а потому лишь, что я глубоко убеждена в их правильности. Помяните мое слово, сударь:
Москва станет для императора Наполеона могилой задолго до наступления нового года!
Зажатый в углу кареты француз отвесил что-то наподобие почтительного поклона, прикоснувшись рукой к своему картузу. Лица его при этом видно не было, и княжна не могла заметить презрительной гримасы, исказившей его черты. Когда Эжен Мерсье заговорил вновь, его голос звучал ровно и почтительно, как и подобало звучать голосу бедного учителя танцев, которого из милости согласилась подвезти богатая девица старинного знатного рода.
- Я нижайше прошу простить меня за то, что я невольно взволновал вас своими глупыми разговорами, - проговорил он. - Мне не стоило затевать этот бесцельный спор, тем более что, как я уже упоминал в самом начале, я нисколько не сочувствую целям императора Наполеона. Я мирный человек, мое дело - учить танцам и изящным манерам дворянских недорослей. К слову, не хотите ли выслушать несколько забавных историй, что стряслись со мной во время оных занятий? Имен их героев я называть не стану, дабы не выглядеть в ваших глазах сплетником, однако даю слово чести, что все эти события имели место в действительности, а не выдуманы мною из головы...
Княжна кивнула, подумав, что Мерсье прав: у них и в самом деле не было никаких причин ссориться, если не считать того, что она была русская, а он - француз-Учитель танцев действительно оказался недурным рассказчиком. Через полчаса княжна улыбалась, а спустя еще какое-то время в карете уже раздавался ее веселый смех. Занавески на окнах были опущены, и за разговором Мария Андреевна даже не заметила, как они выехали из Москвы. Лишь через два часа, когда француз, утомленный собственной болтовней, на какое-то время замолчал, княжна обратила внимание на то, что колеса кареты больше не громыхают по булыжнику, а мягко катятся по пыльному большаку. Она подняла занавеску и выглянула наружу.
Вокруг простирались сжатые поля и желтые осенние перелески, в которых лишь изредка мелькали пятна уцелевшей зелени да черные колонны мрачных елей. Здесь не было ни вытоптанных, сгоревших хлебов, ни опрокинутых зарядных ящиков, ни лошадиных трупов в придорожных канавах - словом, ничего, что напоминало бы о войне. Впечатление было такое, словно княжна ненароком заехала в какие-то совершенно иные, отстоявшие на тысячи верст от обреченного города места, а может быть, и вовсе в другое время - до, а возможно, и после войны.
- Взгляните, - сказала она Мерсье. - Посмотрите на этот покой, окиньте взглядом этот простор, которому нет ни конца, ни края. Все это простирается на тысячи верст в любую сторону от этого места. Посмотрите на это, сударь. Любое нашествие впитается в эти просторы, как вода в песок, и через несколько лет о нем никто и не вспомнит. Неужели вы думаете, что маленький император маленькой Франции способен подчинить все это своей воле?
- Держава, которой правил Александр Македонский, изначально тоже была невелика, - возразил Мерсье. - Впрочем, прошу меня простить. Я не хочу спорить об этом. Я не в восторге от Наполеона, но Франция по-прежнему мила моему сердцу, так же, как и Россия, которая сделалась для меня второй родиной. Быть эмигрантом - нелегкая доля, принцесса. Не дай вам бог оказаться в моем положении... Кстати, я слышал, что по соседству с вашей деревней находится имение князя Петра Ивановича Багратиона. Это так?
Княжна поняла, что француз желает перевести разговор на другую тему, и охотно пошла ему навстречу. Имение Багратиона действительно располагалось по соседству с тем местом, куда она сейчас ехала.
- Да, - сказала она, - это так. Мой покойный дед в свое время был дружен с отцом князя Петра Ивановича. Наши владения граничат с имением Багратионов; мы соседи.
- Прекрасное соседство! - с энтузиазмом воскликнул француз. - О, как бы я хотел засвидетельствовать свое почтение столь прославленному полководцу и благородному человеку! К сожалению, мое низкое происхождение и положение в обществе не позволят мне сделать то, о чем я мечтаю.
- Ну, положим, дело не столько в вашем происхождении, сколько в том, что князь Петр Иванович сейчас в армии, - заметила княжна.
- Как?! - Француз выглядел пораженным. - Разве вы не знаете?
- Не знаю чего?
- Генерал Багратион был серьезно ранен во время славного Бородинского сражения и отправлен на поправку в свое имение, где, окруженный друзьями и близкими, будет бороться со смертью. Неужели вы действительно этого не знали? Право, принцесса, мне жаль, что именно я первым сообщил вам столь печальное известие. Ведь вы, насколько я понимаю, были знакомы с князем...
- Почему же - была? - возразила княжна. - Я знакома с ним и сейчас. Мы виделись... недавно.
Ошеломленная неожиданным известием, она чуть было не сказала совершенно постороннему человеку, более того, французу, что виделась с Багратионом буквально накануне сражения. Такое заявление наверняка вызвало бы массу ненужных расспросов: француз был не только болтлив, но и очень любознателен, а княжна, помня о последнем разговоре с Кутузовым, не хотела утруждать себя ложью, так как поведать Мерсье правду о своих приключениях не могла, связанная данным фельдмаршалу обещанием.
Известие о полученном Багратионом ранении опечалило княжну. Проделав длинный и полный опасностей путь через охваченные войной места, она вдоволь насмотрелась на кровь и страдания. Раньше выражение "ранен на поле брани" казалось ей окруженным неким романтическим ореолом, который успешно маскировал истинное значение этих слов. Теперь же ей было доподлинно известно, что слова эти означают лишь то, что живого, полного надежд, тепла и мыслей человека со страшной силой ударило тяжелым железом по живому - по теплой коже, по мускулам, по хрупким человеческим костям; ударило не для того, чтобы отличить его среди других отметиной высшей храбрости, а для того лишь, чтобы искалечить, если не удалось убить насмерть.
После полудня они остановились, чтобы размяться, дать отдых лошадям и немного подкрепиться. Пока лакеи распрягали лошадей и разбирали корзинку с провизией, княжна решила немного пройтись. Мерсье предложил проводить ее, но Мария Андреевна отказалась: ей хотелось немного побыть одной.
Место для привала было выбрано на зеленой лужайке близ неширокой темной речушки с низкими глинистыми берегами, которые круто обрывались в воду. По берегам были в беспорядке разбросаны купы каких-то кустов и уже основательно тронутых желтизной деревьев. Похожие издали на золотые монеты листья падали на черную воду, скапливаясь в тех местах, где течение было потише. День выдался сухой и солнечный, воздух был по-осеннему свеж и прозрачен, и княжна почувствовала огромное облегчение, когда карета вместе с лошадьми, чрезмерно общительным французом и не вызывавшими доверия лакеями осталась позади, скрывшись за кустами.
Между тем учитель танцев Эжен Мерсье, пройдясь вокруг кареты, с хрустом потянулся и, наконец, полулежа устроился прямо на траве. Некоторое время он оставался в этой позе, щурясь на солнце и покусывая травинку, а потом и вовсе лег на спину, положив руки под голову и надвинув на глаза свой засаленный картуз. Травинка, которую он жевал, выпала у него изо рта, оставшись на подбородке; похоже было на то, что француза сморил сон.
- Никак, заснул, - негромко сказал Степан Прохору, разворачивая прямо на траве крахмальную скатерть.
- Ну и пущай себе спит, - проворчал Прохор, копаясь в корзине со снедью. - Нам-то что? Не пойму только, чего для княжна его с собой тащит?
- Это, брат, не нашего ума дело, - сказал Степан. - Нам с тобой, Прошка, о себе подумать надобно.
