Через десять дней Глашка пришла к колдунье с рассеченной бровью, вокруг которой чернела запекшаяся кровь. Обычно Антонина девчонку игнорировала, но на сей раз, бросив на нее взгляд, спросила без всякого приветствия:
– Откуда?
– Что? – не поняла сразу Глашка, удивленная тем, что первый раз за долгое время слышит голос Антонины. – Ах, это… Пашка меня огрел, за то, что я ему кота не дала мучить. А зачем он ему хвост поджигал? Живая тварь все-таки! Подумаешь, мышей не ловит, у них, кроме Барсика, еще две кошки, вот те ловчие. Больно саданул, придурок… – пожаловалась она, осторожно дотрагиваясь до брови.
Антонина постояла секунду, потом прошла в дом и вышла оттуда минут через пять. В руках у не была чашка, а в чашке оказался густой, сильно пахнущий настой. Глашка уловила запах череды, который хорошо знала: бабка всю жизнь ополаскивала настоем череды волосы. Пыталась и Глашку заставлять, но та сопротивлялась отчаянно, и бабка отстала.
Антонина смочила в настое тряпку и прижала к Глашкиному лбу. По лицу сразу потекли струйки теплой жидкости, а в нос ударил еще какой-то незнакомый, едкий запах. Ранку стало жечь. Глашка поморщилась, но ничего не сказала. Подержав тряпку минуты две, ведьма выжала ее и бросила девчонке:
– Держи, оботрись.
Та стерла с лица и шеи темные разводы и потрогала болячку. Жечь перестало.
– А это что? – кивнула Глашка на жидкость, в общем-то не ожидая ответа: она уже привыкла к постоянному молчанию Антонины.
– Лекарство, – неожиданно ответила женщина. – Чтобы синяка у тебя не было и не болело.
Антонина повернулась к ней спиной и не увидела, что лицо Глашки озарилось радостной улыбкой.
Спустя неделю Глашка пришла с зареванным лицом и синяком под глазом. Антонина покосилась на нее, но ничего не спросила. Через три дня синяк исчез, но Глашка явилась вся в волдырях.
– Ты что, – не выдержала Антонина, – в крапиву упала?
– Упала, – отвернувшись, буркнула Глашка.
Несколько минут занимались прополкой, потом ведьма спросила:
– Опять кто обидел?
Глашка немного помолчала, потом всхлипнула и кивнула.
– За что?
– Ни за что, – прошептала девчонка, – просто так.
Антонина недоверчиво глянула на нее, и Глашка заторопилась объяснить:
– Они всегда того лупят, кто меньше, а я самая младшая, меньше только Любанька Гусева, так ей вообще десять лет. Нет, вы не подумайте, не сильно, но то прутом хлестнут по ногам, то крапивой по рукам. А тут так больно хлестанули, аж след остался, – Глафира задрала штанину и показала ярко-красную полосу на бедре. – Ну я им и сказала, что они придурки все, и еще кое-что добавила. А они тут так разозлились, что вообще меня всю отходили.
– Кто отходил-то? Опять Пашка?
– Да нет, не только Пашка. Крапивой-то все мальчишки с правого конца побаловались, они же вместе ходят. А вообще, – пожала плечами Глашка совершенно по-взрослому, – не одни, так другие. Они же знают, что за меня заступиться некому.
– А отец с матерью?
– Мамка у меня давно умерла, а отец сам, когда придет, рад ремнем помахать. Он пьяный вечно, – беззаботно сообщила Глашка, – в Калинове почти и не бывает, все в райцентре пьет, алкаш несчастный. Ну ничего, вот я вырасту, научусь драться, как мальчишка, и всем им врежу!
Больше Антонина в тот день ни о чем ее не спрашивала.
А на следующий вечер велела Глашке усесться на крыльцо, зашла в дом и вышла с полотняным мешочком в руках. Опустилась рядом с девчонкой на ступеньки и начала вынимать из мешочка предметы, раскладывая их на черном подоле. Глашка смотрела испуганно, но с любопытством. А потом начала внимательно слушать.
В первый раз Антонина рассказала ей самое простое: как на человека посмотреть, чтобы он подойти не захотел, и что при этом сказать про себя надо. На следующий день Глашка проверила науку на соседе, который собирался ее попросить о чем-то, когда она в магазин шла. Получилось! Дядя Коля явно к Глашке направлялся, а когда почти дошел – вроде как передумал, повернулся и только кивнул ей: мол, вижу тебя. А попросить ни о чем и не попросил. Глашка прибежала к Антонине с восторгом и выложила все еще от забора. Ведьма усмехнулась, а вечером показала Глашке еще кое-что, но прибавила: этому, мол, учиться надо, и, может статься, у тебя и не получится. Даже скорее всего не получится.
Глашка запомнила все с первого раза, а на следующий день сама позвала ее вечером на крыльцо и расспросила еще подробнее. Женщина объяснила, с усмешкой поглядывая на девчонку.
– Ты как представишь себе врага своего, – закончила она, – так сразу и скажи, чему я тебя научила, а уж после лучинки бери. Поняла? Только смотри, первая никогда так не делай – беду принесешь. Если обидели тебя – вот тогда пробуй. Но если у мужика глаза разного цвета, а у бабы глаз лошадиный, тогда не суйся – про себя отворот пробормочи и иди от них подале. Поняла?
Глашка ничего не поняла про лошадиный глаз, но переспрашивать не стала, только молча кивнула. Мол, поняла.
А через некоторое время среди деревенских прошел слух, что Глашка чертовщиной какой-то начала заниматься. Сначала об этом заговорили мальчишки. Глашка делала все открыто и очень старательно, так что парни быстро поняли, в чем дело. Она всегда повторяла почти одно и то же: выставляла пальцы рогаткой, начинала что-то нашептывать, потом левой рукой что-то ломала за спиной или в кармане, так, что слышен был хруст, и пристально смотрела своими маленькими глазками не пойми какого цвета. А после непременно какая-нибудь пакость случалась: то руку ушибешь, то пальцы прищемишь, то в лужу упадешь на ровном месте… Через некоторое время то же начало случаться и с девчонками, только у них неприятности были иного рода: прыщ вскочит, живот прихватит не вовремя, глаза опухнут ни с того ни с сего. Все проходило быстро, но от Глашки начали шарахаться. Когда наконец новость про девчонкины чародейства дошла до взрослых, кто-то сунулся к Глашке поговорить, но та смотрела невинными глазами, вроде как совершенно не понимала, о чем речь, казалась попросту глупой, и на нее махнули рукой: выдумали детишки себе страшилку, да сами в нее и поверили. И что возьмешь с девчонки – тринадцать лет, ерунда просто. А Глашка продолжала ходить к Антонине.
Самое главное у нее получалось отлично – она могла во всех подробностях представить себе любого человека, которого видела один-два раза. Лицо вставало перед ней, как живое, Глашка отчетливо представляла себе, как человек говорит, как ходит, как смеется. Образ, мгновенно вызываемый ею из памяти, был настолько фотографичен, что она сама иной раз удивлялась: как ей удалось все так запомнить? И она могла делать с этим образом все, что хотела. В ее фантазиях обидчик сворачивался в клубок, как змея, шипел от боли, у него вытекал правый глаз и с хрустом, который она явственно слышала, ломались кости… Такие мысленные сценки приносили маленькой Глаше большое удовлетворение. Но, к ее огромному разочарованию, Антонина больше ничему ее не учила.
– Не будут тебя теперь обижать, – сказала она как-то в ответ на настойчивые просьбы Глашки. – А иное тебе знать и не надобно: ни к чему.
И так глянула черными глазами на Глашку, что та струхнула и больше с Антониной не заговаривала. А через некоторое время и вовсе перестала к ней ходить – все, что ей нужно было, девочка Глафира уже получила.
Бабушка и Василий считали Глашку немного глупой, но оба были не совсем правы. Особым умом Глашка и в самом деле не отличалась, зато хитрости в ней хватало настолько, чтобы притворяться дурочкой. А с дурочки какой спрос? Это маленькая Глаша поняла еще лет в семь, когда, обозлившись на Василия, порвала его тетрадь с упражнениями, а потом на голубом глазу заявила, что так гораздо красивее получилось.
– Смотри, Вась! – радостно кричала Глашка, подкидывая вверх обрывки тетради. – Правда, как птички?
Васька хотел было отвесить сестре подзатыльник или дать по лбу со всей силы, но тут его удержала бабка, которая сама на подзатыльники не скупилась.
– Да ну ее, дурочку, – убеждала она внука. – Вишь, она, как убогая, радуется? А я тебе записку напишу в школу, чтоб тебя учительница не ругала.
Глашка, знавшая, сколько сил приложил Васька, чтобы выполнить упражнение, злорадствовала от души. К тому же она прекрасно понимала, что в школе к записке отнесутся с недоверием – решат, что бабушка любимому внуку поблажки делает. Так что Глафира не была глупой, совсем не была.
Бровь она расшибла себе сама, треснувшись спросонок об дверь. Но когда Антонина спросила про болячку, она, не задумываясь, сочинила и кота Барсика, и мальчика Пашку, мучившего его. Пашка действительно жил в тридцать пятом доме, но все остальное было Глашиной фантазией. Если бы Глашку спросили, зачем она врет, та не смогла бы ответить – совралось, и все. Она вообще была вруньей. Вранье приносило ей какое-то бескорыстное удовольствие. Но в следующий раз девочка действовала уже обдуманно.
