В голове, разрывая ее, кроша кости черепа, звонили колокола. Рита подумала о будущем внуке или внучке. Как ей хотелось дождаться, увидеть маленького! Конечно, бабушка она никакая, ложку в руках не удержит, кто бы это доверил ей младенца, но прикоснуться к нему губами, заглянуть в пуговки–глазки — какое счастье!
Не дано. Ушел поезд, ушел…
Внезапно Рита почувствовала, что у нее деревенеют ноги. Попыталась пошевелить пальцами и не поняла, шевелятся они или нет. Сунула руку под одеяло, ущипнула себя за икру, но ничего не ощутила. С ужасом поняла — пора. Иначе можно опоздать. Превозмогая боль во всем теле, свесилась, чтобы достать из прикроватной тумбочки флакон, куда чуть ли не год ссыпала снотворные таблетки — горсть таблеток должна была помочь ей тихо и незаметно уйти из жизни, и в это мгновение словно граната взорвалась у нее в голове. Рой слепящих огней закружился перед глазами, всасывая ее в бездонную воронку, затем какая–то страшная сила изогнула, приподняла ее и отбросила назад, на кровать. Падая, Рита задела рукой провод ночника. Лампа упала на пол и разбилась, погрузив спальню в темноту.
Спал Пашкевич недолго, но проснулся с ощущением, что выспался, как уже давно не удавалось. Сильное тренированное тело было снова послушно ему, нигде ничего не ломило, не болело, не саднило. Это было так хорошо, что он засмеялся от неожиданной радости.
За окном тускло серел снег. Дрова в камине уже прогорели, но из жерла его все еще сочилось тепло. Женя так и не ушла в спальню, сладко спала в кресле, закутавшись в одеяло. Лицо у нее было розовое и нежное, как у младенца, над верхней губой чуть приметно золотился легкий пушок. Пашкевич почувствовал, что у него туманятся глаза и перехватывает горло. Никогда она не вызывала в нем такого умиления — шлюха и шлюха, иначе он о ней и не думал, но сейчас почему–то привычное словечко показалось гадким. Как зерно, брошенное в прогретую солнцем почву и готовое пробиться зеленым ростком, в нем набухало, рвалось наружу иное чувство, удивлявшее его самого своей необычностью и остротой. Неужели и впрямь скоро эта девчонка станет матерью его сына, наполнит его жизнь смыслом, сделает его по–настоящему счастливым? Пашкевич все еще никак не мог в это поверить.
Он умылся, нашел в комоде свежую рубашку, галстук. Разбудил Женю.
— Как ты, папочка? — сладко потянувшись, спросила она. — Ох и напугал ты меня вчера! Подай, пожалуйста, платье, я оденусь.
Пока они собирались, рассвело. Михалыч уже прогрел машину, она сыто урчала у крыльца. Из–за леса выкатилось редкое для конца ноября блеклое солнце. По вымороженному небу плыли клочья белых облаков. Ели под снегом стояли словно засахаренные. Пашкевич попрощался со стариками и сел за руль.
Он уже подъезжал к кольцевой, когда запищал сотовый телефон. Звонил Виктор.
— Андрей Иванович, — поздоровавшись, сказал он, — у меня новость. К сожалению, плохая.
— Говори, не тяни душу, — Пашкевич на всякий случай сбросил скорость.
— На старом складе прорвало батарею парового отопления. Хлестало, видимо, всю ночь, воды было по колено. Погибли тысячи книг.
— А сторож? Где черти носили сторожа?
— Спал пьяный в подсобке. Я уже привез сантехников, отопление отключили, батарею ремонтируют. Аксючиц собрал людей, там сейчас половина издательства. Разбираются. Были бы стеллажи, а то все на полу. А пол бетонный, куда воде и пару деваться… Даже если высушить и прогладить, это ничего не даст. Пленка на обложках отслоилась, листы набухли. Только на макулатуру.
— Дела… — сквозь зубы процедил Пашкевич. — Ты его на гору, а черт тебя за ногу. Тихоня там?
— Да, подсчитывает убытки.
— Она мне этого алкаша сосватала. Я с нее шкуру спущу. — Виктор дипломатично промолчал. — Ладно, я заскочу домой переодеться и поеду в издательство. Надо срочно подписать банковские документы. Если что, звони.
— Договорились, — ответил Виктор и отключился.
Время, когда Пашкевич чуть ли не молился на своего главбуха, давно прошло. Она слишком много знала о нем и его делах, и это раздражало и беспокоило. В издательстве она незаметно забирала все большую власть, без ее участия и согласия не решался ни один мало–мальски серьезный вопрос. Пашкевич давно заметил, что слишком часто последнее слово остается не за ним, а за ней. Исподволь, постепенно она словно опутывала его по рукам и ногам липкой паутиной; вначале невесомые, невидимые, путы эти стали действовать ему на нервы. Он не терпел соперничества: в бизнесе, как и в доме не должно быть двух хозяев, а Лидия Николаевна явно ощущала себя в «Афродите» хозяйкой. На людях она не показывала этого, была с ним сдержанна и почтительна, как и подобает человеку подчиненному, но на самом деле поступала так, как считала нужным, даже для приличия не интересуясь его мнением.
Он понимал, что большей частью своих денег обязан ее ловкости и находчивости, умению держать язык за зубами. Не дай Бог, случись серьезный прокол, не продаст, хотя лишнего на себя, конечно, не возьмет. Однако она становилась неуправляемой, а примириться с этим Пашкевич не мог. Это по ее настоянию зарплату в издательстве платили не два, как везде, а раз в месяц, постоянно задерживая едва ли не до конца следующего месяца, хотя никакой надобности в этом не было. Люди жаловались, возмущались, ему приходилось оправдываться, а она прокручивала огромные суммы в коммерческих банках, оставляя изрядную часть прибыли себе. Она выставила его на посмешище, не дав Тамаре Мельник денег на эти проклятые новогодние заказы, потому что имела на нее зуб, и вот Тамары нет, а дела в торговом отделе после ее ухода идут из рук вон плохо. Тамара не допустила бы, чтобы два тиража загнали на склад, при ней оптовики вывозили большую часть книг прямо из полиграфкомбината.
Пашкевич осторожно вел машину по обледеневшей, еще не разбитой грузовиками дороге. Хорошее настроение, с которым он проснулся, пропало. Запершило в горле, снова подступила тошнота. Надо вечером прозвонить профессору Эскиной, пусть посмотрит, что ли? Вот уж правду говорят: беда одна не ходит.
Он подвез Женю, дал денег, велел к концу дня позвонить Аксючицу, продиктовать паспортные данные, чтобы тот подготовил купчую на квартиру. Затем заскочил домой. Лариса уже уехала на работу. Клавдия что–то стряпала на кухне. Услыхав радостный лай Барса, выглянула в прихожую, поздоровалась. Он кивнул, сказал, чтобы отнесла в химчистку костюм, на котором темнели так и не отмытые Агафьей пятна. Принял душ, переоделся. Прошел в кабинет, перемотал отснятую кассету, включил видеомагнитофон. Угрюмо просмотрел знакомый по прежним пленкам сюжет — ничего нового. С удивлением поймал себя на мысли, что не испытывает прежней жгучей боли. Сердце билось ровно и спокойно, словно на экране занимались любовью не жена, в которой он еще совсем недавно не чаял души, и ее хахаль, а чужие люди. Даже любопытства не вызвало, нагляделся. Выключил видеомагнитофон, убрал кассету в сейф. Новую не поставил. Зачем, если отснятые уже некуда девать.
Едва Пашкевич приехал в издательство, как со склада вернулся Аксючиц. Александр Александрович выглядел усталым и расстроенным.
— Много погибло?
— Много, — вздохнул Аксючиц, но не сожаление, а плохо скрываемое злорадство светилось в его глазах. — Но дело не в этом. Я воробей стреляный, Андрей Иванович, боюсь, что потоп произошел не случайно. Конечно, на глазок утверждать трудно, но я не сомневаюсь, что при ревизии там вскроется крупная недостача. Чтобы покрыть ее, все это и устроено. Там вода так хлестала, покойник проснулся бы. Воровство это, Андрей Иванович, а прорванная батарея — старый фокус. Как говорится, все концы в воду. Думаю, замешаны в этом деле не только сторож, но и милейшая наша Лидия Николаевна. Не зря она так торопится испорченные книги сегодня же вывезти в макулатуру. Припишет пару–тройку тысяч — кто ее проверит?!
Пашкевич набрал номер сотового телефона Тихони.
— Как вы там?
— Перебираем, проветриваем, сушим. Подсчитываем убытки. Жалко, конечно, но как–то переживем, что ж поделаешь. Бывает… Надо поскорее строить собственные склады; если бы Аксючиц не спал в шапку, а крутился, мы бы уже давно из этого подвала переехали.
— Вот что, — сказал Пашкевич, — подмокшие книги в макулатуру не сдавать. Ни в коем случае. Сложите все в отдельный штабель, я сегодня же назначу ревизию склада. Сторожа уволим, зарплату и прогрессивку удержим в счет погашения убытков. Если обнаружится недостача, обратимся в милицию, пусть разбираются.
— Дело хозяйское, — ответила Тихоня, — Вы у себя? Я скоро приеду.
Он захлопнул крышечку телефона, посмотрел на Аксючица. Уловил в его напряженном взгляде одобрение. Спокойный голос Лидии Николаевны не обманул Пашкевича. У Аксючица глаз — алмаз, он явно следил за этим складом, чтобы уесть Тихоню, рассчитаться с ней за племянницу, напраслину возводить не стал бы. Какое все–таки сладкое чувство — месть. Старик вроде бы даже помолодел от удовольствия.
