Когда медсестра пришла забрать младенца в детскую, Сара надела шлепанцы и решила пройтись по коридору – врач предписал ей двигаться. А Майк схватил пульт и переключил на «Последний раунд» чтобы мы не пропустили финальный вопрос. Он успел: Требек как раз велел вывести на экран тему сегодняшнего финала – известные цитаты.
Мы переглянулись, я пожала плечами, зная, что цитата может быть откуда угодно, а Чэпмен спросил:
– Ну что, девочки, по десятке?
Мариза, Кэтрин, Нэн и я полезли за кошельками и положили деньги на кровать, где уже лежала купюра Майка.
– Ответ звучит так: Джон Хей назвал это «блестящей маленькой войной».
– Вот и плакали ваши дипломники и годы обучения в юридической школе. Это самые легкие пятьдесят баксов, которые я когда-либо заработал, – обрадовался Чэпмен, сгребая купюры и помахивая ими перед нашими лицами.
Майк Чэпмен знал практически все об истории Америки – и абсолютно все о военной истории. Я посмотрела на подруг и объявила, что признаю свое поражение. Ни у одной из нас не было мало-мальски подходящей догадки.
До того как участники показали свои ответы, Майк объявил:
– Финальный вопрос «Последнего раунда»: как еще называли испано-американскую войну?
– Абсолютно верно! – воскликнул Алекс Требек, прочитав то же самое на табличке инспектора домашней птицы из Ламбертона, Северная Каролина, которому ответ принес победу и 8700 долларов.
– Война началась в 1898 году. А Джон Хей, дамы, – решил просветить нас Чэпмен, – был нашим послом в Великобритании во время того конфликта. Позже он стал госсекретарем. В то время его определение было очень точным, потому что это действительно была короткая односторонняя война. Теперь же, более ста лет спустя, мы все еще разбираемся с ее последствиями – с Кубой, Пуэрто-Рико, Гуамом и Филиппинами. Меньше бегайте по распродажам, побольше читайте – и не любовных романов, – и вы сохраните те деньги, что ваши мужья заработали потом и кровью. Пойдем, блондиночка, пора работать.
– Мы встречаемся за ужином с Джоан Стаффорд, она утверждает, что знает кое-что об убитой. Увидимся утром.
Мы попрощались с Сарой и остальными у детской. Путь до 46-й улицы занял немного времени, и мы оказались в одном из лучших ресторанов на всем Манхэттене – в «Патруне».
Мерсер и Джоан уже сидели за столиком. Я чмокнула ее в макушку, села и сказала, что очень соскучилась, потому что она редко бывает в городе, все больше живет в Вашингтоне со своим женихом. Владелец ресторана, Кен Аретски, прислал нам выпивку за счет заведения.
Майк погрузился в меню, пользуясь неповторимой щедростью Джоан.
– Начну-ка я с дюжины устриц. Затем свиную отбивную с грибами в чесночном соусе. Давайте уже сделаем заказ и поговорим о делах. – Он отсалютовал стаканом Джоан: – За тебя. Что ты знаешь такого, чего мы не знаем?
– Значит, так. Я не была знакома с Дени лично, но многие мои друзья ее знали. И я встречалась с Лоуэллом бессчетное количество раз – в его галерее, на аукционах, даже на званых обедах. Все эти годы о Кэкстонах ходили разные слухи, не знаю, можно ли им верить.
– Ты назвала Майку имена нескольких любовников. Ты это имеешь в виду? – спросила я.
– Я проверил, не было ли у них судимостей, – встрял Майк. – Оказалось, чистенькие. Оба законопослушные бизнесмены.
– Одного зовут Престон Мэттокс, он архитектор, – ответила Джоан. – О нем больше особо нечего сказать. А второй – темная лошадка. Имя – Фрэнк Ренли, эксперт по антиквариату и торговец предметами искусства. Но ковырни его поглубже и я не знаю, что вылезет. Может, дело в том, что он нувориш. Выскочил из ниоткуда – и вот он уже в первой десятке, в одном ряду с Дениз Кэкстон.
– Говорю тебе, Куп, это дело – настоящий роман про потерянный шедевр, не хватает только нацистов, – заметил Майк. Он не осмелился воспользоваться вилкой для устриц и просто высасывал их содержимое.
Джоан Стаффорд проглотила кусочек foie gras.[23]
– Значит, вам не хватает нацистов, герр Чэпмен? Сейчас я вам их предоставлю.
– Вы когда-нибудь слышали о Янтарной комнате?
Мы покачали головами.
– Уверена, вам не надо напоминать, что во время Второй мировой войны нацисты захватили и вывезли множество ценных предметов искусства, – начала Джоан.
Отец настоял на том, чтобы и мои братья, и я узнали о холокосте еще в раннем детстве. Он хотел, чтобы мы осознали весь ужас творившихся изуверств и поняли его историческое значение. Будучи евреем и коллекционером предметов искусства, он следил за судьбами тех семей, что бежали из Европы или заканчивали жизнь в концлагерях и чьи сокровища переходили в собственность их гонителей и убийц. В последнее время появилось много юридических возможностей вернуть имущество выжившим владельцам или законным наследникам. Я знала о многих подобных делах, начатых после того, как на аукционе всплыли картины, тщательно скрываемые дольше полувека, но о комнате мне не доводилось слышать.
В 1717 году король Пруссии Вильгельм I сделал Петру Великому уникальный подарок. Это был набор резных панелей из позолоченного дуба, украшенных янтарем, – весом более шести тонн – с вставками из флорентийской, мозаики и венецианского стекла. Эти панели установили в Екатерининском дворце в Царском Селе. Британский посол в России назвал получившуюся комнату «восьмым чудом света». Насколько я знаю, за двести лет существования этого шедевра была сделана только одна фотография. Когда в 1941 году немецкие войска вторглись в Россию, они привезли собственных экспертов по искусству, чтобы поживиться сокровищами Советского Союза. Бесценную Янтарную комнату разобрали и отправили в Кенигсберг, что на Балтийском побережье. Но к концу войны, когда некоторые сокровища уже были найдены, комната пропала бесследно.
– Есть теории на этот счет? – спросила я.
– Сотни. Я глубоко изучила этот вопрос, потому что собиралась писать пьесу на эту тему. – Джоан посмотрела на меня, зная, что я всегда бранила ее за неосуществленные намерения. – Мне пришлось отказаться от замысла после того, как твои приятели из ДНК-лаборатории провели анализ останков Романовых. Я-то хотела писать про Анастасию, которая спаслась и счастливо жила… ну, неважно. В общем, сейчас я перескажу вам основные теории. Несколько лет один профессиональный охотник за сокровищами показал миру ксерокс документов, подписанных Гиммлером. Из них следовало, что Комнату перенаправили в Кведлинбург, но генерал, ответственный за перевозку, принял самостоятельное решение и изменил пункт назначения, опасаясь войск союзников.
– Кведлинбург, – повторил Майк. – Это там была большая нацистская копилка, да?
Ион напомнил, как в 1996 году федералы попытались привлечь к суду двух жителей Техаса и обязать выплатить семьсот миллионов долларов за средневековые шедевры, которые их брат – американский солдат – привез домой в конце Второй мировой. Немцы забирали все церковные сокровища – начиная от молитвенников XIX века и иллюстрированных манускриптов до инкрустированных драгоценными камнями чаш и статуэток. И пока американские войска вносили свой вклад в освобождение Европы, бессовестные люди в их составе немало поживились, воруя награбленное.
– Итак, первая популярная теория гласит, что янтарь зарыт в каменоломне неподалеку от замка семнадцатого века. Но в последнее время стали поговаривать, что сын того офицера немецкой разведки, который, собственно, занимался перевозкой комнаты, нашел бумаги отца. Из них следовало, что груз так и не был доставлен в Германию, а оказался захоронен в России в системе подземных туннелей и шахт.
Мерсер, который все это время молчал, вдруг подал голос:
– А как это связано с Дениз Кэкстон?
– История уходит корнями во времена Второй мировой войны. Отец Лоуэлла Кэкстона, как вы, наверно, уже знаете, жил во Франции.
– Да, – подтвердила я. – Кэкстон что-то такое рассказывал о встрече своих родителей и о том, что его детство прошло в Париже.
– И хотя Кэкстон-старший провел годы войны в Штатах, он никогда не прерывал отношений с типом по имени Роже Декуа. Это был один из худших коллаборационистов в мире искусства. Декуа продавал картины нацистским лидерам, а они сбывали ему те работы импрессионистов, что удавалось украсть. Они считали, что искусство дегенератов их недостойно, представляете?
– Французское правительство хотело выдвинуть против Кэкстона-отца обвинение в торговле с нацистами, но не хватило доказательств. Однако абсолютно ясно, что Кэкстоны – как политически, так и финансово – занимали такое положение, которое давало им доступ к украденным картинам. И еще у них была возможность перевозить их.
– Мне кажется, – встрял Майк, – что при всем их прочем богатстве они могли не высовываться с теми картинами до конца века. Зачем продавать их и светиться, уподобляясь тем, кого уже схватили за руку?
