В отчаянии я замотала головой. Он неправильно истолковал этот жест.
— Не прикидывайтесь дурочкой! — сказал он, грубо притянув меня к себе, так что мне стало больно. — Допускаю, что вас стукнуло по башке. Будь это липа, люди бы узнали. Но вы-то прекрасно знаете, что убили ее.
На этот раз я утвердительно кивнула головой.
— Умоляю вас, отпустите меня.
Я сказала это шепотом, и он не столько услышал, сколько угадал.
— Но вы хотя бы поняли? Я снова кивнула, изнемогая от муки. Он поколебался, отпустил мою руку, отодвинулся, но, словно опасаясь, что я могу ускользнуть, продолжал держать одну руку на моем бедре. Рука эта поддержала меня, когда я повалилась на капот машины. Сквозь ночную рубашку я чувствовала эту потную руку.
— Когда возвращается ваша подруга?
— Не знаю. Через несколько дней. Прошу вас, оставьте меня. Кричать я не буду и не убегу.
Я оттолкнула его руку. Он прислонился к стене гаража: некоторое время мы молчали. Я оперлась о свою машину, чтобы встать. Гараж закружился у меня перед глазами раз, другой, но я не упала. Тут только я почувствовала, что ноги у меня как лед — когда он втолкнул меня в гараж, я потеряла туфли. Я попросила его подобрать их.
Он подал мне туфли и, как только я их надела, снова подошел поближе.
— Я не хотел вас пугать. Наоборот. Я всячески заинтересован в том, чтобы мы сговорились. Вы сами виноваты, что я вас сюда затолкал. Дело-то несложное. Я могу причинить вам неприятности, а могу и оставить в покое. Неприятности доставлять мне ни к чему. Вы обещали мне лимон. Дадите два. Один за вас, один за высокую блондинку. Честно? Разве нет?
Я отвечала на все «да». Я ждала только одного — остаться одной, подальше от него, и опомниться. Я обещала ему все на свете. Вероятно, он понял мое состояние, потому что заявил:
— Усвойте раз и на всегда, ваша подпись в разносной книге есть и останется.
Я ухожу, но я здесь, настороже, вы от меня не уйдете, так что не глупите: один раз вы меня объегорили, но с меня довольно и одного раза, я поумнел.
Он отошел от меня еще дальше, его фигура, залитая лунным светом, возникла на пороге гаража.
— Могу я на вас рассчитывать?
Я ответила:
— Да, да. Уйдите.
Он сказал, что мы еще увидимся, и исчез. Я не слышала его шагов. Когда я через минуту вышла из гаража, луна озаряла пустынную местность. Право же, я могла подумать, что мне снова привиделся кошмар.
Я не сомкнула глаз до рассвета. У меня опять болел затылок, разламывало спину. Под теплым одеялом меня бил озноб.
Я пыталась вспомнить слово в слово все, что он мне рассказал. Но уже в гараже, несмотря на мое мучительное положение, каждая фраза, которую он шептал, дыша мне в лицо, вызывала в моем мозгу образы. Помимо моей воли на эти вызванные его рассказом образы наслаивались образы, порожденные моим собственным представлением. Все искажалось.
Да и кому верить? Мне не довелось ничего пережить. Я жила чужими словами. Жанна рассказывала мне о Мики, описывая ее по-своему, — и это был сон. Я воспринимала ее слова по-своему, и, когда пересказывала себе те же события, когда рисовала себе того же человека, это снова был сон, еще более искажавший мир.
Жанна, Франсуа Руссен, Серж Реппо, доктор Дулен, мадам Иветта только зеркала, отражавшиеся в других зеркалах. В итоге все, что я принимала на веру, существовала только в моем мозгу.
В ту ночь я даже не пыталась найти объяснение странной тактике Мики в изображении Сержа Реппо. Тем менее пыталась я снова восстановить в памяти другую ночь, когда горел мой дом.
До самой зари, точно осел, качающий воду и непрестанно шагающий вокруг колодца, я без конца возвращалась все к тем же ничтожным подробностям. Так, например, я представляла себе, как Серж наклоняется, чтобы достать с сиденья моей машины черную тетрадь (Почему черную? Ведь он мне этого не говорил). Поцеловал ли он Мики? («Я даже мимоходом поцеловал вас».) В щеку? В губы? Наклонившись? Вставая? Правда ли вообще-то, что он рассказал?
Я ломала голову еще вот над чем: я чувствовала, что от меня несет дешевым одеколоном, которым он душил волосы. Ведь и Мики ударил в нос этот тошнотворный запах. «Ваша подпись, — сказал мне Реппо, — была очень четкая, я тут же проверил ее при свете приборной доски. Вы даже спросили меня, чем я душу волосы. Это только в Алжире есть такой одеколон. Я отбывал там воинскую повинность. Вы же сами видите, такое не выдумаешь!»
Быть может, он сказал Мики, как называется этот одеколон. Но мне-то, в гараже, он не сказал — для меня это было нечто без имени. И этот въедливый или, как казалось мне, въевшийся в мои перчатки, в кожу моих плеч запах наводил на меня ужас, — больше чем мысль о вреде, который может причинить Реппо нам с Жанной, — такой ужас, что мне пришлось зажечь свет. наверное, шантажист бродит вокруг дома, вокруг меня. Он стережет меня, как свое добро; стережет ставшие его собственностью память, сознание.
Зайдя в ванную, я помылась и снова легла, так и не смыв с себя чужую печать. Я не знала, где искать в доме снотворное. Солнечные лучи уже пробивались сквозь ставни, когда я, наконец, заснула.
В полдень, когда меня разбудила встревоженная мадам Иветта, мне снова стало чудиться, что от меня пахнет все тем же одеколоном. Моей первой мыслью было: а не подозревает ли Серж, что я попытаюсь предупредить Жанну? если я это сделаю, он так или иначе узнает, обозлится и донесет на нас обеих. Этого нельзя допустить.
Два дня к ряду я ломала голову, строила самые нелепые планы, как я избавлюсь от Реппо, не предупреждая Жанну. Бесцельно слонялась я между пляжем и диваном в нижнем этаже. Реппо не пришел.
На третий день — это был день моего рождения — пирог, испеченный мадам Иветтой, напомнил мне что сегодня должны будут вскрыть завещание. Жанна позвонит мне!
Она позвонила во второй половине дня. Серж, наверное, был еще на почте. Он мог нас подслушать, он поймет, что я — До. Я не знала, в какой форме сказать Жанне, чтобы она приехала. Я сказала, что скучаю по ней. Она ответила, что и она скучает по мне.
Я была поглощена мыслью, что кто-то третий нас слушает, поэтому не сразу уловила, как странно звучит голос Жанны; заметила это только к концу разговора.
— Пустяки, — сказала она. — Устала. У меня неприятности. Я должна задержаться еще на день или на два.
Когда я вешала трубку, меня охватило такое чувство, словно я расстаюсь с Жанной навсегда. Но я только чмокнула в трубку, это означало «целую» — и ничего Жанне не сказала.
Снова утро — снова страхи.
Выглянув из моего окна, я увидела двух мужчин у гаража, которые что-то записывали. Они подняли головы и кивнули мне. Смахивали они на полицейских.
Когда я спустилась вниз, их уже не было. Мадам Иветта сказала, что это служащие пожарной охраны в Ля-Сьота. Они приходили что-то проверить, а что — она не знает. Кажется, что-то имеющее отношение к стропилам дома и мистралю.
Я подумала: «они» производят новое расследование.
Поднявшись к себе в комнату, я оделась. Я не понимала, что со мной творится. Меня била дрожь, я видела, как дрожат мои руки, и я снова, хоть уже научилась этому, никак не могла сама натянуть чулки. Между тем мой мозг охватило странное оцепенение, он был точно скован. Босая, с чулками в руках, я долго стояла посреди комнаты и вдруг услышала, как кто-то во мне говорит: «Будь Мики на твоем месте, она бы защищалась. Она была сильнее тебя, была бы ты одна, Мики бы не погибла. Этот парень лжет». А кто-то другой говорил: «Серж Реппо вас уже выдал. Не для того же явились сюда эти люди через три месяца после пожара, чтобы тебя припугнуть. Беги к Жанне».
Я вышла в коридор полуодетая. Ноги сами привели меня, как лунатика, в обгоревшую спальню Доменики.
На подоконнике сидел неизвестный мне человек в светло-желтом дождевике. Кажется, услышав его шаги, я решила, что это Серж, но передо мной был юноша, которого я никогда прежде не видела, худой, с грустными глазами. Его не удивило ни мое появление, ни то, что я была полуодета, ни мой испуг. Я замерла, прислонившись к двери, прижав свои свернутые в комок чулки к губам, и мы без слов долго смотрели друг на друга.
Теперь все вокруг было пусто, голо, испепелено… Комната без мебели, с провалившимся паркетом, мое сердце, которое перестало здесь биться. Я видела по его глазам, что он меня презирает, что он мой враг и тоже знает, как можно меня погубить.
За его спиной стукнул обугленный ставень. Юноша встал, медленно вышел на середину комнаты и заговорил. Однажды мы с ним говорили по телефону, сказал он; он — Габриель, друг Доменики. Он знает, что я убила Доменику. Он подозревал это с первого дня, а теперь убежден, завтра у него будут доказательства.
Это был безумец, но голос его звучал бесстрастно.
— Что вы здесь делаете?
— Ищу, — ответил он, — вас ищу.
— Вы не имеете права без спроса входить в мой дом.
— Это право дадите мне вы.
