– Вы бы, все же, маузер приготовили... Давно он у вас?
– С Гражданской войны... Только употребляется в «особо торжественных» случаях.
Я прищелкнул маузер к деревянной колодке – прикладу – и накрыл просторным плащом. Игорь смотрел на пистолет восхищенно. Игорь очень любил оружие.
– Как-нибудь дадите пострелять?
– Как-нибудь дам... Ну, погоняй, Игорек!
Дорога была пустынной.
Высокие травы в этом году не были скошены, и в воздухе еще плыл слабый аромат цветов, вперемешку с запахом тинисто-озерной прели...
Я стал думать о предстоящей работе. В Ракитино с провокационной целью подожгли местную церковь. Поджигателей успели захватить, пожар залили. Мне предстояло теперь разоблачить вдохновителей и внести успокоение в разгоряченную и взбудораженную деревню, наполовину состоящую из неграмотных, отравленных религиозным дурманом людей.
Накормив лошадь в полдень, мы двинулись дальше, надеясь к вечеру добраться до Ракитина.
Но судьба сулила иное.
С трех часов дня небо затянули тучи, полил дождь. Карька еле волочил ноги и стал засекаться.
Темнота застала нас верстах в семи от Ракитина, неподалеку от небольшого хуторка немцев-колонистов, расположенного в лесу, на перепутье трех дорог. Я знал, что скоро будет речка с мостиком, ехал уверенно.
И тут произошло несчастье. Конь, ступив в темноте на слабое сооружение из бревешек и жердей, провалился передней ногой сквозь щель мостового настила, пошатнулся и с пронзительным ржаньем, ломая оглобли, рухнул вниз, увлекая с собой ходок. Нам посчастливилось выпрыгнуть.
Дождь все лил... Извлечь коня и повозку из илистой жижи вдвоем оказалось не по силам. Увязая в тине по колено, мы распрягли лошадь, но поднять Карьку так и не смогли. Только выбились из сил и вывалялись в тине...
Сквозь деревья мигали светляки окон...
– Забирай портфель, Игорь! Пойдем просить помощи к немцам. Не ушибся?
– Нет... Устал, очень...
Мы дохлюпали до середины поселка, не встретив ни души, и остановились очистить пудовую грязь с сапог у какого-то пятистенника, погруженного во тьму. Ставни были закрыты наглухо, и лишь тонкие полоски света просачивались на улицу. Из дома слышались гармошка и нестройное, пьяное пение...
– Гулянка, – сказал Игорь. – Ничего не получится.
В этот момент хлопнула дверь, с крыльца во двор спустились двое с фонарем, и желтое пятно света поплыло к нам. Ворота были раскрыты настежь. Кто-то невидимый, уже на улице, спросил:
– Котора шинкаркина изба-то?
– Вон, на перекося отсель – белена хата... Через улку – всего и ходу, – ответил второй, странно знакомый голос.
– Да-кось хвонарь! Темень, зги не видать, туды ее в погоду!
– Добегишь и за так... Мне к коням надо... Да посуду не кокни!
– Бегай тут для вас! Они пьют, а мне бегать! Черти гладкие, мать вашу...
– Ты Федор Иванычу доложись. Он те погладит, чище милиции...
– Да ну вас к ляду и с Хведором!
По грязи захлюпали сапоги уходящего. Игорь сжал мою руку, и у него вырвалось:
– Ромка!
Человек с фонарем справлял нужду.
– Ково тут? А ты, што ль, Пантелей?
Фонарь подвинулся к нам и поднялся.
– А батюшки! – со страхом и изумлением сказал цыган и забормотал: – Уходи, отец, тикайте, скорее тикайте, сгибнете, за понюх пропадете, мать честна, свята богородица-троеручица! – наклонился и зашептал, обдавая лицо сивушным перегаром. – Я ить думал, что Пантюха – дозорный! А энто ты, отец... Ох, хмелен нонче Федор Иваныч! Шибко хмелен... Ну, коли жить охота – айда за мной! Должно, дозорный на околице от дожжа в избу укрылись... А то беспременно приставили бы вас Федор Иванычу... Ну, айдате скорее!
– Погаси огонь, Роман,
– Не бойсь. Я выведу…
Он повел огородами.
Путаясь и спотыкаясь в картофельной ботве, мы вышли к речке.
Ромка переправил нас в лодке на другой берег и вышел с нами на невысокий ярик. Здесь начинался густой сосняк и дождь ощущался меньше; Цыган поставил «летучую мышь» в траву.
– Ну, щастлив ваш бог!
Я прислушался. Хутор молчал. Лес глухо шумел...
– Что, Роман, нового хозяина нашел? Опять батрачишь? Ты же в милицию хотел?
– А блажил... – после паузы осветил цыган. – Заголодал я тады вконец. Кака родня цыгану милиция?
– Но ведь работал у нас?
Он, не ответив, стал рассказывать, как выбраться дальше.
– Дорогу я найду... Слушай, Роман: бросай банду! Идем с нами – я тебе устрою амнистию...
– А не попутно нам, батенька! Я у Федор Иваныча в армии не последний... Сам сказывал: мой, грит, дитант!
Высморкавшись, он добавил хвастливым тоном, явно заученные слова:
– Хресьянска армия всех коммунистов изничтожит – тады мы с Федор Иванычем правильну савецку власть поставим! Штоб, значит, хресьянам торговать. Вольно, в охотку...
– А цыганам – воровать? Ну, что ж, Роман, бей меня! Вон у тебя обрез за пазухой. Огоньков за меня не меньше ведра отвалит... Вы люди богатые!
– Не страми! Цыган и на черствый кус памятливый! Уходитя!
– Как же Огоньков тебя помиловал? Ведь, наверное, догадывался, что тупицынская роща – твоя работа?
– Я Федор Иваныча на себе три версты тащил. Раненого.
– Так... раскаялся?
– А не береди душеньку! – выкрикнул цыган. – Сказано – тикайте, покуль живы! Эва погода, непогодь! Мокрый я до нитки! Надо б вас приставить... Да ладно уж!
Он матюгнулся и, повернувшись спиной, стал спускаться с обрывчика, высвечивая фонарем ступеньки, вырытые в глинистой почве... Игорь вслед ему сказал прочувственно:
– Спасибо тебе, Роман! Большое спасибо!
Сделав два шага к берегу, я негромко позвал:
– Роман! Бросай свою сволочь. Идем с нами.
Спина – широкая, плотная, чуть раскачивающаяся и хорошо видимая на фоне воды, ответила забористой матерщиной.
Я поднял маузер.
Ливнем хлеставший дождь прижал звук к земле, и ни лес, ни хуторские собаки на выстрел не откликнулись... Только Игорь жалобно охнул.
– Молчать! Иди возьми у него обрез и фонарь, я подержу под мушкой.
– Не... не могу!
Держа пистолет наготове, я спустился под яр, но необходимости во втором выстреле уже не было.
Утопив в реке фонарь, я снова поднялся к лесу и чуть не ощупью разыскал прижавшегося к сосне Игоря.
– Прекрати стучать зубами и возьми себя в руки. На, бери обрез и не отставай! Не знал, что ты такое дерьмо!
На рассвете мы добрели до Ракитина. Оказалось, что группа Шаркунова ночует здесь.
С хутора Шаркунов вернулся в Ракитино в три часа дня. Двор сельсовета заполнили конники. Стояли чем-то груженные подводы. Начальник милиции сыпал приказаниями:
– Чередниченку, Соколова, Прохорова положите под навес. Ты, Самойленко, добеги до сельпо, возьми у них временно брезентовый полог – накрыть надо. Раненых – в приемный покой! После перевязок – лекпома сюда! Грузы уложите получше, перевяжите веревками. Арестованных – запереть в бане!
Потом обратился ко мне:
– Ну... Все, следователь! Спасибо! Вот вам и лучший председатель сельсовета, Карл Карлыч Мейер! В кандидаты приняли! Два года, гад, оказывается, «станок» держал! Награбленного добра у него полны амбары!
– Арестовал ты его?
– Ну, еще таскать! Иуде – первая пуля!
– А «командарм»?
– Малость пострелял... И меня зацепил. Вот, глянь, кстати, до фельдшера...
Он снял шапку. Голова была обвязана окровавленной тряпкой.
Размотав повязку, я увидел, что пуля пробороздила волосы, сняв с черепа узкий шматок кожи.
– Сколько наших всего?
– Трое. Раненых – пять....
– А тех?
– С твоим – тридцать семь... У цыгана полны карманы денег оказались. И кисет с золотом. Кольца, браслеты... Которых я живьем взял – говорят, что цыган у того на подхвате состоял... У Огонькова. Вроде – адьютант...
– Знаю. Оружия у него еще не было?
– Был в кармане наганишка... Отдам тебе. На память.
– Лучше кому-нибудь из партийцев безоружных.
– Вот так, товарищ следователь... Сейчас мои по лесу шарят. Может, подравняем до четырех десятков.
Он выхватил шашку из ножен, дважды погрузил покрытый ржаво-бурыми пятнами клинок в землю, обтер засверкавшую сталь полой шинели и, с треском бросив опять в ножны, поднялся по ступенькам крыльца.
– Пойдем протокол писать, товарищ следователь. Лыкову звонить. Пусть отзывает другие группы в райцентр... А все трое – семейные... Можно бы, конечно – гранатами в окна! Да ведь бабы, ребятишки там. Пришлось бандюг наганами выкуривать да шашками.
К вечеру ко мне постучался Игорь. Он был бледен и в одном нижнем белье под тулупом.
– Вы где же отсутствуете весь день, товарищ секретарь?
– Я захворал. Лежал на печке в соседней избе... у сторожихи.
– Ну, иди, болей дальше...
