…В Крылатое я возвратился затемно. Пёс, всегда, и в снег, и в дождь, спящий калачиком у входа в контору совхоза, поднялся, повилял хвостом, как своему, и с тоской поглядел на дверь. В здание его не пускали. Савелий Фомич боялся, что собака напустит блох.
Первая злость на сторожа у меня перекипела. Но всетаки выговор ему следовало сделать основательный.
Старик открыл изнутри и снова запер за мной.
— Савелий Фомич, — сказал я сурово, — есть разговор.
Он с достоинством и выдержкой графского камердинера последовал в мою комнату.
— Садитесь, — предложил я.
Не умею я ругать людей. И если приходится это делать, мне почему-то более неловко, чем тем, кого я распекаю.
— Вот что, так дело не пойдёт, — сказал я. — Вы меня здорово подвели…
Старик сделал недоуменное лицо.
— Как же я могу вас, Игорь Андреич? Все, как полагается… И авторитет ваш поднимаю, и все справно исполняю… — Он искренне обиделся.
— Зачем вы вручили повестку Зайцеву? Начнём с того, что вы не имеете права без моего разрешения трогать бланки повесток…
— Я ж для дела! И ежели по правде, так вы сами просили вызвать Павла Евдокимовича. Или запамятовали?
— Я просил сообщить мне, когда он будет здесь. А как с ним встретиться, решал бы сам. И давайте так: впредь никакой инициативы не проявляйте.
Савелии Фомич что-то пробормотал. Он все ещё не взял в толк, что подложил мне свинью.
Потом вдруг сказал:
— Ладно, Игорь Андреич, не обессудьте, если что не так. Я же хотел, как лучше. Для дела…
В конце нашего разговора сторож дал слово, что больше самоуправством заниматься не будет. Мне показалось, не —хотелось ему, чтобы я поручил носить повестки кому-нибудь другому.
И когда мы расставались, он сказал:
— Какой-то корреспондент приехал. Из Москвы. Вас спрашивал.
— А где он?
— Спать уж завалился. — Савелии Фомич показал на стенку. — Рядом в комнате. Просил разбудить, если рано приедете. Ничего, поговорите завтра. А вы отдыхайте…
Это уже была забота обо мне. Или замаливание грехов?
Ушёл от меня старик подавленный.
Я был не прочь поболтать с новым соседом. Но встречу с земляком отложил на завтра. Здорово устал после поездки в Североозерск, Моя радость от предстоящей беседы с московским корреспондентом была преждевременной.
Как это называется рубрика — «Письмо позвало в дорогу»?.. Он приехал по какому-то сигналу с завидной оперативностью, которая так приятна, когда это касается других, и совсем не радует, если задевает вас лично.
Фамилия корреспондента — Златовратский. Она довольно часто мелькает на страницах центральных газет.
Он пишет на моральные темы. Злободневно и остро. И опять же хорошо — когда о совсем незнакомых тебе людях.
Он встал позже моего и появился в кабинете главного зоотехника.
— Товарищ Чикуров, — сказал Златовратский, предъявив своё удостоверение, — я, собственно, по вашу душу.
Сказано это было шутливо, но тон мне сразу не понравился. Несколько покровительственный.
— Пожалуйста, я готов вас выслушать.
Корреспондент обозрел моё крылатовское пристанище.
— Довольно символический призыв, — указал он на плакат, который я сумел сберечь, несмотря на посягательства секретарши Мурзина.
Бурёнка, приказывающая содержать своё рабочее м"сто в чистоте, стала привычным и неотделимым атрибутом моей жизни в совхозе.
— Игорь Андреевич, мне бы хотелось поговорить с вами как можно откровеннее… — Он потоптался возле сгула, на котором обычно сидят допрашиваемые, и мне показалось, что ему больше импонирует беседа в креслах, за журнальным столиком.
— Весь внимание, — ответил я, приглашая сесть всетаки на стул.
Златовратский расположился прочно, с подчёркнуто независимым видом.
— Трудное у вас сейчас дело? — спросил он, прокладывая первые мостки для разговора.
— Не могу сказать ничего определённого, оно ещё не закончено.
— И как скоро будет закончено? Вы понимаете, для меня это не праздный вопрос…
— Не понимаю. А насчёт сроков окончания предварительного следствия тоже пока сообщить не могу.
Он ко мне присматривался. И я пытался понять, что ему от меня надо. Интересно, по каким моментам моего поведения пролегает маршрут его задания?..
— По поводу праздности, — начал он. — В нашу редакцию поступило письмо. От лица, в известной степени заинтересованного в том, как вы ведёте расследование.
— От кого же, если не секрет? — перебил я его.
— Это не важно. И если хотите, пока — секрет.
— Я считаю, честный человек даёт и принимает бой открыто.
— Это честный, уважаемый человек, — поспешно сказал журналист. — И между прочим, прекрасно разбирающийся во всех тонкостях вашей работы и знающий досконально букву закона…
Я уже догадывался, кто написал письмо. Но в чем меня обвиняли?
— Хорошо. Редакция разделяет опасения имярек по поводу методов моей работы?
— Видите ли, нам частенько приходится быть в роли третейских судей. Конечно, с нравственной точки зрения.
Бывают и такие письма, в которых имеются огульные обвинения. И просто-напросто ложь. Вот поэтому я и здесь, чтобы вникнуть в суть вопроса…
— Вы могли меня не застать, — усмехнулся я.
— Нет, не мог. Меня отлично информировало ваше руководство, и я знал, что вы здесь, в Крылатом.
Интересно, кто же его информировал? Эдуард Алексеевич, Иван Васильевич? И как они вообще отнеслись к такому «вниманию» со стороны прессы?
— Чем могу быть полезен?
— Чтобы вынести мнение и ответить автору, мне нужно знать само дело…
— То есть?
— Очень просто. Ознакомьте меня с материалами дела Залесской.
— До окончания следствия я этого не могу сделать, — сказал я твёрдо.
— Почему? — удивился он.
— Потому что это будет противозаконно.
— Я тоже уважаю закон. Но ведь он создан, чтобы уберегать прежде всего человека от несправедливости, чтобы помогать оступившемуся, лечить его социальные болезни.
Таким образом, все, что хорошо человеку, хорошо и закону…
— Ле луа се ле луа, как говорят в Париже, — попытался я отделаться от его просьбы шуткой.
— Понимаю, понимаю: закон есть закон. Но опять же, человек — превыше всего. Действенность законоположений проверяется их гуманизмом, их моральной отдачей.
— Совершенно с вами согласен, — улыбнулся я.
Златовратский тоже расплылся в ослепительной улыбке:
— Очень рад, что мы близки к взаимопониманию. Видите ли, Игорь Андреевич, пресса — это прежде всего общественное мнение. В какой-то степени у нас с вами одна задача: выявлять виновных и защищать невиновных. Я немного упрощаю, но суть остаётся. Вы меня поняли, надеюсь?
— Понял. А теперь поймите меня. Как мне кажется, вы хотите вынести на суд общественности ещё не законченное дело?
— Ну, если это будет крайне необходимо. Да и то, в самых общих чертах. Я же понимаю, что работа ваша тонкая.
Многое вы не имеете права разглашать.
— Как же общественность вынесет своё мнение, если она не знает конечного результата расследования?
— Я же вам говорю: общие черты, направление, в конце концов, моральная подоплёка случившегося. Потом, не обязательно материал всплывает на страницах печати. Мы посмотрим, может быть, автор письма не прав.
— Значит, вы хотите уже дать определённую оценку работе следователя?
— В какой-то мере.
— И как же мне после этого заниматься расследованием дальше?
— Ради бога, никто в ваши секреты не лезет.
— Я говорю не только о себе. Вообще. Как сохранить следователю объективность, если его берутся направлять, когда он ещё сам не дошёл до истины, и направлять люди некомпетентные?
— Позвольте, — запротестовал Златовратский. — Конечно, я не следователь. Но, если вы следите за центральными газетами, могли читать мои корреспонденции о судебных делах.
— Я читал.
— Ну и что скажете?
— После суда — пожалуйста. Когда вынесен вердикт:
виновен или не виновен подсудимый. Тогда опубликование материалов, их нравственная, социальная и общественная оценка в печати правомерна. До этого, на мой взгляд, — противозаконна. Вы законы знаете?
— Разумеется.
— Значит, вы должны были усвоить: виновность определяет только суд. На основании предварительного и судебного следствия. Разобраться во всех сложностях дела очень трудно.
Златовратский не хотел сдаваться:
— Но ведь никто не застрахован от ошибок,
— Верно.
— Если общественное мнение поможет избежать ошибки, что тогда?
— А если ещё больше запутает?
Корреспондент пожал плечами:
— Истина рождается при столкновении мнений. Вам не кажется, что мы немного абстрагировались от предмета разговора?
— Нисколько.
— Как же нам разобраться, прав автор письма, из-за которого я здесь, или нет? Я ведь тоже на работе. Войдите в моё положение. — Он с мольбой посмотрел на меня. — Ведь это и в ваших интересах.
