смены.
Два глупых, беззаботных, влюблённых подростка. Социальных сетей тогда ещё не было. Прощаясь, они обменялись адресами на клочках тетрадного листа – и потеряли их ещё до того, как вернулись по домам.
Вспыхнул костёр. Кари взял Майю под руку. Паула смотрела на них.
Майя и Кари Ватанен оказались именно такими, какими их представляла Паула – самыми обычными добропорядочными людьми.
У них был белый кирпичный дом в тихом районе. Паула даже как-то проходила мимо – он выглядел ухоженным, равно как и садик с живой изгородью. Красный почтовый ящик на декоративном деревянном столбике, который, как представлялось Пауле, Кари смастерил сам. Тут же висел и купленный Майей горшочек с фиалками.
Работа у Ватаненов была самая обычная, но высокооплачиваемая и требующая хорошего образования: Майя была воспитательницей в детском саду, а Кари, по профессии инженер, руководил продажами металлоконструкций.
Особенно Паулу впечатляла работа Майи.
Воспитатель знает, как растить детей, тем более когда рядом надёжный, работящий муж. У них всё должно было получиться.
Что же пошло не так?
В сумочке зазвонил телефон – это был Медведь.
– Звонят по работе, я должна идти. Спасибо за компанию! – попрощалась Паула с Ватаненами, а те, в свою очередь, пожелали ей счастливого Юханнуса.
Отойдя на достаточное расстояние, она ответила на звонок.
– Ты была права, – сказал Медведь. – Жертва прилетела из Намибии в четверг после полудня.
Паула взглянула на своё платье – и решила не переодеваться.
Ферма раскинулась на краю пустыни.
За домом – большой, сверкающий бирюзовым кафелем бассейн. Его окаймляет рыжеватый внутренний дворик, по краям которого – рукотворный, неестественно зелёный газон, который поливают трижды в день.
Дом построил глава компании Ханнес Лехмусоя – я подозреваю, что он в самом деле хотел смотреть из окна на пустыню. И лишь потом решил скрасить вид бассейном.
Ни вкуса, ни ума за деньги не купишь, но, когда ты богат, этого и не требуется. Я почти уверена, что Лехмусоя говорил именно так – или по меньшей мере думал.
Не считая дворика с бассейном и газоном, на участке нет ничего, кроме песка и немногочисленных кочек с пожухлой травой, да и те заканчиваются, стоит отойти от дома подальше. Дальше – только песок, насколько хватает глаз.
Нигде больше граница пустыни не видна так отчётливо. Раньше, бывало, я оказывалась в пустыне незаметно для себя. Зелёное постепенно переходит в серое, растения шаг за шагом становятся ниже и реже, и вот их уже так мало – лишь редкие колючки, – что я начинаю сомневаться: это уже пустыня или всё ещё переходная зона? А здесь я могу выйти из тени последнего тамариска – и понимаю, что пересекла границу.
Тамариск – священное дерево, в его тени Авраам молился господу своему Элохиму. А израильтяне похоронили под тамариском своего первого царя и его сыновей. Так говорит старый Самуэль, здешний садовник. Наверное, поэтому он, сгорбившись, частенько бредёт сюда, к краю пустыни.
Но в пустыне ли я, если в любой момент могу оглянуться и увидеть, как Юхана ныряет в бассейн и проплывает под водой от бортика до бортика?
Не там ли простирается настоящая пустыня, где можно заблудиться, где никого не видно и ничего не слышно? Она там, откуда нельзя вернуться под сень деревьев. Далеко за дюнами, где нет ничего живого, где лишь солнце палит нещадно. Там, где не существует направлений и царит лишь бесконечная пустота.
Босая, я ухожу от дома, бассейна и Юханы как можно дальше. В песке живут скорпионы, и каждый шаг пугает меня.
Издалека кажется, что ферма наползает на пустыню, как бы вторгается в неё. Перед домом виднеются деревья и ряд построек. Почва там красноватая, выжженная, а трава – блеклая, почти бесцветная.
Когда я въехала на машине в ворота – просто декоративные ворота без забора, – то ощутила себя дома. Раньше я не чувствовала ничего подобного.
У меня никогда не было ничего своего. Я понимаю, что всего лишь работаю здесь, но действительно хочу принести как можно больше пользы.
Солнце такое яркое – и такое высокое. Я приподнимаю край шляпы лишь настолько, чтобы увидеть, как Юхана вылезает из бассейна. Он поднимает руку и машет мне.
Я думаю о том, что засуха скоро закончится.
Рауха Калондо.
Паула не могла оторваться от фото из паспорта, которое поздно вечером появилось на стене комнаты для совещаний. Фотография свежая – паспорт был выдан всего год назад. Женщина слегка улыбалась, как обычно улыбаются в церкви или когда снимаются на документы.
Паула непроизвольно улыбнулась в ответ. Затем зевнула и посмотрела на часы – те показывали восемь.
Шесть часов она проспала на диване в комнате отдыха – прямо в платье. Ренко она отправила домой, как только добралась до отделения.
– Ребёнок, – этим словом Паула отметала все аргументы Ренко в пользу того, чтобы остаться ночевать на работе.
Пусть хоть кто-то не повторяет чужих ошибок.
Медведь, бормоча что-то себе под нос, появился в переговорной в семь, разогрел в микроволновке вчерашний кофе и продолжил начатый накануне обзвон столичных гостиниц. Пока не было ясно, куда Рауха Калондо направилась из аэропорта, так что стоило попытаться разузнать что-то в отелях.
Официально личность жертвы пока не подтвердилась. Но сомнений уже не оставалось. Фото из паспорта имело полное сходство со снимками жертвы, и, кроме того, на записях с камер аэропорта Рауха Калондо была одета точно так же, как женщина в контейнере.
Родственники погибшей тоже нашлись – точнее, родственница. Женщина из полиции Намибии перезвонила Пауле в полночь, после того как встретилась с матерью Калондо. Та не знала, что дочь улетела в Финляндию, где прежде никогда не бывала.
Дочь с финским именем.
Женщина-полицейский тоже назвалась по телефону по-фински – Мартта.
После этого разговора Паула закрыла пробел в знаниях, выяснив, что финские имена в Намибии – обычное дело. В начале XIX века, когда эта территория называлась Германской Юго-Западной Африкой, первые финские миссионеры приехали на север страны, в Овамболенд. Амбо, или овамбо, были самой многочисленной народностью Намибии и составляли половину от почти двух миллионов живущих здесь человек.
Когда финны начали крестить местное население, многие овамбо стали отказываться от своих имён и называть себя в честь миссионеров. Так, благодаря одной финской медсестре имя Сельма стало в XX веке самым популярным в Намибии.
Имена переходили по наследству, начинали жить своей жизнью без связи с финнами, и сегодня
