– Какой, на хрен, офицер? – вытаращила глаза сестра. – Какая оккупация?!
Ирина смешалась.
– Мне рассказывали, что мой настоящий отец был фашистским офицером, гауптманом.
– Да ты с дуба рухнула, сестренка! – воскликнула Марина. Она, как и все пьющие люди, огрубела и даже не задумывалась, что ее резкие слова могут ранить гостью. Делая на это скидку, Капитонова смиренно молвила:
– А что, разве не так было?
– Конечно, нет! Может, она в оккупации с немчурой и погуливала. (За то ее после войны и посадили.) Но папаня твой нашим, русским ванькой был! А кто тебе такую глупость про то, что он оккупант, рассказывал?
Гостья совсем смутилась: «Не буду же говорить, что встретилась на курорте в Тихом океане с мужиком, который меня своим сводным братом объявил! Но кто такой тогда тот Курт?» Не отвечая на вопрос сестры, она осведомилась:
– А кто, по-твоему, мой папаша был?
– Маманя болтала: офицер, но не фашистский, а наш. Сделал свое дело да дальше порысил со всем фронтом. Только мамашка его и видела.
– Ты сама посуди, – не собиралась сдаваться Ирина, – я родилась в сентябре сорок четвертого. Отнять девять месяцев – получается декабрь сорок третьего. А Южнороссийск только в январе сорок четвертого советские войска освободили. Не складывается с советским офицером-то!
– Да ты ж недоношенная была! Семимесячная. Я, кстати, тоже скороспелка. Мать всегда, как выпьет, плакала: «Обе вы, мои девочки, – пьяным голосом передразнила Марина, – так наружу просились мамку порадовать, что раньше срока выскочили!»
Ирина решила оставить этот разговор. Все равно она вряд ли здесь, у сестры, узнает тайну своего рождения и кто в действительности был ее настоящим отцом. Она сменила тему.
– Я, Марина, хотела денег тебе оставить.
«Черт, зачем я это делаю, ведь она же их пропьет и не поморщится. А что же мне, теперь их за собой в могилу тащить?»
– С какой стати?
– Ну, ты ж сестра мне. Ты только не пропей их.
– А чего я – много пью, что ли, по-твоему?
– Много.
– Да ладно! – обиделась и никак не поверила Марина. – Себя не забываю, хозяйство веду.
– Да какое ж это хозяйство!.. Ладно, бери, да только к водке тянись поменьше. – С этими словами Ирина Егоровна стала доставать из сумки восхитительные пачки пятитысячных. – Зубы себе, что ли, вставь, – продолжала она. Глаза у Марины при виде наличных загорелись. – Ремонт в домике сделай. Распорядись по-умному, а? Здесь шестьсот тысяч.
– А чего это ты, подруга, вдруг такая щедрая?
– А мне деньги скоро не понадобятся.
– С чего вдруг?
– У савана карманов нет. А я – помру скоро.
– Все помрем.
– Я скорей, чем все. С моей болезнью долго не живут. Рак. Вопрос максимум пары месяцев. А может, завтра-послезавтра кончусь.
Лицо у Марины вдруг задрожало. Она вскочила со своего места, бросилась к Ирине, стала обнимать ее, целовать в щеку, плакать.
«Вот такие они, эти русские, – растрогавшись, подумала Ирина и даже не заметила, как бессознательно выключила саму себя из числа русских, – они наружно грубые и много пьющие, но очень чувствительны и милосердны и очень отзывчивы на чужую беду. И еще мне во всю мою жизнь не хватало сестры».
И тут вдруг у нее закружилась голова, она зачем-то встала с табуретки, а потом ноги ее подкосились, и Ирина сначала присела, а потом и прилегла на диван – и спустя минуту потеряла сознание.
Настя
То ли журналистам и читателям надоел правящий тандем и другие пресные новости, то ли радостно было отметить хоть какие-то отечественные победы на любом поприще, но известие о том, что российская анимационная короткометражка выдвинута на «Оскар», не сходило с полос газет и с экранов телевизоров. Как Настя ни включит телик – обязательно наткнется на одной из программ на собственного мужа. То он интервью раздает, то просто прохаживается в сопровождении закадрового текста, который в тысячный раз извещает, что сценарий к почти что оскароносному мультику написал по собственной книге российский писатель Арсений Челышев.
И Сенька, надо сказать, сильно прибавил в самоуважении и гордости. Видно было за версту. Ходил и сидел на экране важно, говорил уверенно, остро, умно. Настя отчасти ревновала его к успеху, однако мужем гордилась и за него радовалась. И надеялась, что теперь у Челышева снова начнется светлая полоса. И опять все ему станет удаваться.
Ее супруг вообще был человеком настроения. Есть настрой – все получается, громадье идей и планов, неслыханная работоспособность. Деньги, блага и слава сами плывут в руки. А начинается депрессуха – и дела идут через пень-колоду, Сенька валяется на диване, читает давно читанные книги, прикладывается к бутылке, а порой исчезает куда-то на два-три дня.
Оттого и карьера мужа (или уже все-таки бывшего мужа?) летела, словно американские горки: то впечатляющий рывок вверх, то затянувшийся полет вниз. Несколько раз Челышев мощно взлетал, но потом быстро съезжал под гору. Так было и в самом начале их совместной жизни, в восемьдесят четвертом, когда Сеньки хватало и на учебу на журфаке, и на работу в «Советской промышленности», и все у него получалось. Потом – падение (в котором Сенька, конечно, был не виноват): тюрьма по облыжному обвинению. Затем снова взлет, в начале девяностых: медицинский кооператив, куча денег, знакомство с Ельциным, защита Белого дома. И снова последовала полоса уныния и безденежья. Настя тогда за счастье считала, когда была наличность, чтобы свежий йогурт купить или фрукты для Николеньки.
А в девяносто шестом Сенька снова в гору пошел – работал в предвыборном штабе президента, кучи долларов ему приносили в коробках из-под ксероксов. А заодно, мимоходом – сказки писал, книжка вышла тиражом в миллион экземпляров. Но в девяносто восьмом – опять случился спад, который слишком уж затянулся до нынешних времен. Затянулся настолько, что Настя не смогла уже терпеть рядом грустного, но раздражительного и высокомерного муженька.
И вот теперь – опять вверх! Конечно, Настя позвонила Челышеву, поздравила – тот добрые слова выслушал охотно, поздравления принял как нечто само собой разумеющееся, однако никаких предложений встретиться-отметить (как втайне Настя надеялась) не сделал.
«Ну и бог с ним, – думала она. – Все равно рано или поздно прибьется он назад к моему берегу. Или не прибьется? Какая-нибудь другая, помоложе и покрасивей, уведет мужика? Девчонки нынче на успех и деньги ох, падкие. Что ж, коли так, пожелаю Арсению счастья да пойду своей дорогой, не пропаду, построю жизнь с другим, один Вернер чего стоит».
* * *
Арсений тем временем пожинал плоды нечаянного успеха. Интервью, комментарии и съемки – дело хоть и хлопотное, однако дьявольски приятное, когда ты не в ряду статистов сидишь, не в числе массовки или консультантов, а первым номером выступаешь – звездой, героем. С ним и Си-эн-эн встречалась, и Би-би-си, и даже болгарское телевидение. Патриаршие стали привыкать к виду прогуливающегося мимо заснеженных прудов писателя – под прицелом телекамер.
Однако слава сама по себе ничто, если не сопровождается материальными преференциями. И тут Челышев преуспел. Немедленно после оглашения номинаций на него вышли издатели: просили разрешения перепечатать сказку, а также новеллизировать сценарий мульта. А он им вдогонку предложил собственную еще не оконченную книгу «Лавка забытых вещей»: ретро про пионерский галстук, авоську и еще тысячу вышедших из употребления предметов. Главный редактор взял рукопись на недельку – а прочел за ночь, пришел в полный восторг и немедленно заключил с Арсением договор, выплатив весьма солидный аванс.
Челышев и с самим Костей Эрнстом встречался, хозяином Первого канала. Бывший «матадор» в своем огромном кабинете в «Останкине» делился с ним (и Петром Саркисовым) идеями снять российский полнометражный мультик – настоящий блокбастер, чтобы заткнуть за пояс голливудские «Вверх», «Как победить дракона» и «Историю игрушек» и прорваться на мировой рынок. Расстались на том, что Арсений с Петром возьмутся разрабатывать синопсис фильма.
Успех, как известно, притягивает – посему в жизни героя стали появляться старые знакомые, давно и прочно забытые люди. Бывший сокурсник по факультету, к примеру, доросший ныне до доцента и замдекана, пригласил его выступить с лекцией. Из «Советской промышленности» звонили, предложили вести колонку. Апофеозом оказался звонок от Лехи Морозовского, с которым Сеня мотал срок в Пермском крае. Из его сумбурной речи Челышеву удалось понять только, что корефан гордится дружбаном и желает немедленно выпить, – но тут уж былому сокамернику пришлось отказать.
Особая статья: девушки и женщины. Трезвонили и посылали эсэмэски давно забытые и случайные знакомицы. Вдруг вынырнула Милена Стрижова (она же Шершеневич) – единственная, с кем у Челышева (кроме Насти, конечно) было что-то серьезное. Искушение повстречаться с давней любовницей, конечно, возникло: посмотреть бы одним глазком, как она выглядит! Однако Арсений с собой совладал: дважды он ею увлекался, и дважды Милена, считай, его подставляла. Третьего раза не будет.
