Отец Браун резко вскочил, что бывало с ним нечасто, но руки его оставались на столе. Он подался вперед и заглянул в лицо другу.
– Вот! – вскричал он негромко, но пылко. – В этом вся проблема. Как он умрет? Как же он умрет?
– Ради Бога, о чем вы? – спросил Гренби.
– Я о том, – раздался из полутьмы голос священника, – что я знаю, какое преступление совершил Джеймс Масгрейв.
Гренби едва удалось подавить озноб, но он все-таки спросил:
– Какое?
– И впрямь худшее в мире, – отвечал отец Браун. – Во всяком случае, многие общества и цивилизации считают его таким. С самой глубокой древности, в племенах и в общинах, за него наказывали ужасно. Как бы там ни было, теперь я знаю, что совершил молодой Масгрейв и почему он это совершил.
– Что же он совершил? – спросил юрист.
– Он убил своего отца, – отвечал священник.
Законник, в свою очередь, вскочил со стула и поглядел через стол.
– Его отец в замке! – резко вскричал он.
– Его отец во рву, – сказал священник. – Какой же я дурак, что не догадался сразу, когда что-то не понравилось мне в этих доспехах! Вы помните, как выглядит комната?
Как тщательно она убрана и украшена? Два скрещенных боевых топора по одну сторону камина, два – по другую.
На стене круглый шотландский щит, и ровно такой же, круглый и шотландский – на другой стене. Одну сторону очага охраняют рыцарские доспехи, а по другую сторону – пустота. Никогда не поверю, что человек, украсивший комнату столь симметрично, оставит несимметричной одну деталь. Конечно, там были и вторые доспехи. Что же с ними случилось?
Он подождал немного, затем продолжал уже спокойней:
– Чем больше я думаю, тем больше я убеждаюсь, что это очень хороший план убийства. Он решает вечную проблему: куда деть труп? Тело может стоять внутри этих доспехов часы, даже дни, слуги будут ходить и выходить из комнаты, пока убийца не улучит удобный случай и, вытащив его под покровом ночи, не бросит в ров. А тогда – как легко все пойдет! Коль скоро тело погружено в стоячую воду, рано или поздно в доспехах четырнадцатого века останется один скелет – что ж, обнаружить его во рву старого пограничного замка весьма вероятно. Навряд ли кто-нибудь будет его там искать, но если возьмутся, не найдут ничего, кроме все того же скелета в доспехах. А ведь я об этом догадывался. Когда вы сказали, что я ищу какие-то следы, вы были правы. Я увидел следы, глубоко вдавленные в берег, и понял: оставивший их либо слишком тяжел, либо нес что-то очень тяжелое. Да, кстати, из этого маленького происшествия можно извлечь еще одну мораль. Помните, я прыгнул, как кошка?
– У меня в голове мутится, – сказал Гренби, – но я понемногу улавливаю суть этого кошмара. Хорошо, вы прыгнули, и что же?
– Сегодня на почте, – сказал отец Браун, – я вспомнил, что баронет, по его словам, был там именно тогда, когда мы к нему явились. Понимаете вы, что это значит? Это значит, что его не было в замке и вернулся он, пока мы его ждали. Вот почему мы ждали так долго. Когда я это понял, я внезапно увидел все.
– Ну, – нетерпеливо спросил законник, – что же это было?
– Старик восьмидесяти лет может ходить, – сказал отец Браун. – Старик может даже разгуливать по полям в свое удовольствие. Но старик не может прыгать. У него это выйдет еще хуже, чем у меня. Да, если баронет вернулся, пока мы ждали, он должен был прийти, как и мы, перепрыгнув ров, – мост и позже не опустили. Я скорее предположу, что он сам помешал ему опуститься, чтобы отложить приход незваных гостей, – мост очень быстро починили. Но это не имеет значения. Когда я увидел смешную картинку – седовласый человек в черном скачет через ров, я уже знал, что это человек молодой, переодетый стариком. Вот вам и вся история.
– Вы хотите сказать, – медленно произнес Гренби, – что этот милый юноша укокошил своего отца, спрятал тело в латы, а потом в ров, изменил внешность, и так далее?
– На его счастье, они с отцом очень похожи, – сказал священник. – Вы видите по этим портретам, как велико в роду семейное сходство. И потом: вот вы говорите, он изменил свою внешность. Но в каком-то смысле любая одежда маскарад. Старик скрывает себя под париком, молодой человек – под иностранной бородкой. Когда он побрился и надел парик на свою стриженую голову, он стал точь-в-точь папаша, ну, подгримировался чуть-чуть. Думаю, теперь вы понимаете, почему он с такой вежливостью советовал вам приехать сюда на следующий день и в автомобиле. Сам он приехал ночью, поездом. Он опередил вас, совершил преступление, переоделся и был готов к переговорам.
– Ох, – сказал задумчиво Гренби, – готов к переговорам!.. Вы, конечно, хотите сказать, что настоящий, баронет вел бы их по-другому?
– Он бы просто сказал вам, что капитан не получит ни пенса, – ответил отец Браун. – Как ни странно, только убийство могло этому помешать. Но я хочу, чтобы вы оценили всю хитрость того, что он сказал вам. Его план отвечал нескольким задачам сразу. Эти русские шантажировали его за какое-то преступление, думаю – за предательство во время войны. Ему едва удалось скрыться, и, возможно, он послал их по ложному следу в Ригу. А самая изысканная его выдумка – это слова о том, что он признает сына наследником, но не человеком. Разве вы не видите? Да, она гарантировала post obit, но еще и разрешала то, что вскоре станет величайшей трудностью.
– Я вижу здесь несколько трудностей, – сказал Гренби, – какую из них вы имеете в виду?
– Если бы даже сына не лишили наследства, – сказал отец Браун, – выглядело бы по меньшей мере странным, что отец с ним никогда не встречается. Отречение решало этот вопрос. Так что оставалась лишь одна заминка. Наверное, он и сейчас над ней раздумывает. Как же нынешний хозяин умрет?
– Я знаю, как он должен бы умереть, – сказал Гренби.
Отец Браун, казалось, был погружен в свои мысли.
– Но и это не все, – задумчиво сказал он. – В этой теории ему нравилось нечто – ну, нечто теоретическое. Разум его мерзко радовался, когда он признался, играя одну роль, что совершил преступление в другой роли. Вот что я понимаю под инфернальной иронией – под шуткой, которую можно поведать дьяволу. Сказать ли вам то, что назвали бы парадоксом? Когда ты – в самом сердце ада, очень приятно говорить правду, да так, чтобы никто ничего не понял. Вот почему он с таким удовольствием выдавал себя за другого, а потом хулил сам себя, как того и заслуживает. Вот почему он смеялся один в картинной галерее.
Гренби просто подскочил на стуле, словно его рывком вернули к простым, житейским делам.
– Ваша племянница! – вскричал он. – Ведь ее матушка хотела, чтобы она вышла за Масгрейва! Видимо, дело тут в богатстве и титуле?
– Да, – суховато ответил отец Браун. – Сестра моя очень ценит благоразумный, приличный брак.
Все были согласны в том, что благотворительный базар, устроенный в Мэллоувудском аббатстве (конечно, с согласия леди Маунтигл), удался на славу. Качели, карусели и панорамы вовсю развлекали народ; я отметил бы и самую благотворительность, если бы кто-нибудь из присутствующих там лиц объяснил мне, в чем она состояла.
Как бы то ни было, нам придется иметь дело далеко не со всеми этими лицами, прежде всего – с тремя из них, а именно с одной дамой и двумя джентльменами, которые, громко споря, проходили между главными павильонами или, точнее, палатками. Справа от них помещался прославленный провидец, чье малиновое обиталище испещряли черные и золотые божества, многорукие, как спруты. Быть может, они свидетельствовали о том, что не оставят его своею помощью; быть может, попросту воплощали мечту любого хироманта. Слева стоял шатер френолога, украшенный, не в пример скромнее, на удивление шишковатыми черепами Сократа и Шекспира. Как и подобает истинной науке, здесь были только белая и черная краски, только числа и чертежи; малиновая же палатка, где царила тишина, завлекала таинственным темным входом. Френолог по фамилии Фрозо – юркий смуглый человек с неправдоподобно черными усами стоял у своего святилища и объяснял неведомо кому, что любая голова окажется такой же значительной, как у Шекспира. Едва показалась дама, он кинулся на нее и со всей старомодной учтивостью предложил пощупать ее череп.
Дама отказалась до грубости вежливо, но мы простим ей это, ибо она была увлечена спором. Простим мы и потому, что она была хозяйкой, самою леди Маунтигл. Никто не назвал бы ее неприметной: глубокие темные глаза светились каким-то голодным блеском, а бодрая, даже яростная улыбка несколько противоречила изможденному лицу. Наряд ее был причудлив, согласно тогдашней моде, ибо происходило это задолго до войны, так успешно научившей нас серьезности и собранности. Одежды походили на палатку провидца, в них было что-то восточное, их испещряли диковинные, тайные символы. Но все знали, что Маунтиглы свихнулись, то есть, в переводе на язык науки, что они занимаются восточной культурой и восточными верованиями.
