Спустя сорок минут они, приходя в себя, лежали на пушистом ковре, лежали, пропитываясь счастьем, переполнявшим комнату.
- Мне завтра рано вставать... - сказал Смирнов, не открывая глаз.
- Ты же в отпуске, - прикоснулась к нему Мария Ивановна.
-Завтра в девять я должен быть на Арбате. Дела, - тепло женщины по-прежнему привлекало его, все остальное казалось второстепенным.
- С Сашей дела?
- Да...
- Что-нибудь серьезное?
- Серьезное, но не для меня...
- А что ты будешь делать?
- На стреме стоять...
- А что Саша будет делать?
Смирнов не ответил. Придвинулся, поцеловал в шею. В плечо. Увидел грудь. Не смог не поцеловать и ее.
- Пойду в ванную, - сказала Мария Ивановна, поднимаясь.
Пошла. Мылась, не закрыв двери. Смирнов видел ее почти всю. Перекатился, чтобы было видно. Смотрел пристально. Как запускает руку в промежность. Как поводит по бедрам. Как струйки и капли воды стекают по коже. Смотрел и понимал, что эта женщина - его женщина. И что она желает быть его женщиной.
Пока мылся Смирнов, Мария Ивановна подняла с ковра его мобильный телефон. Прошла в спальную, отметив, что телефон почти такой, что и у нее. Позвонила по последнему входящему номеру.
- Да... - ответил сонный голос.
- Борис Михайлович? - спросила она, прикрыв рот пальчиками.
- Да.
- Завтра утром вас должны убить.
Опустив телефон в карман халатика. Мария Ивановна перевела стрелки часов на полтора часа назад. Во всех комнатах. "Авось не заметит".
Когда в спальную вошел Евгений Александрович, она сидела перед трельяжем и готовилась ко сну. Умащивала лицо, внимательно следя за любовником в зеркало.
Смирнова это покоробило. Он не собирался спать. Не смог бы - он сова. Тем более, такие потрясения. Тем более, что всего лишь час ночи. И такая женщина на пуфике.
- Мне какими духами попрыскаться? - спросила его Мария Ивановна, не оборачиваясь.
Она покупала духи дневные и ночные. И любовные.
- Есть хочу, - ответил Смирнов. - Телефона моего не видела?
- Там, в стенке на полочке, под вазой.
В стенке на полочке под вазой лежал телефон Марии Ивановны.
Легли они спать в три ночи. То есть в четыре тридцать.
В пять утра позвонил Стылый. Ждавшая звонка Мария Ивановна услышала: "Мне каюк, Смирнов!", звуки падающей мебели и предсмертный вопль разбивающегося телефона. Выключив мобильник, положила его на тумбочку рядом со своим, поцеловала похрапывающего Смирнова, поднялась осторожно и пошла по комнатам переводить стрелки часов на правильное время. Заснула она, лишь голова ее коснулась подушки.
Смирнов проснулся в девять часов. Он всегда вставал минута в минуту в загаданное время. Посмотрел на часы. "Не может быть! Проспал!"
- Милый, будь осторожен, - пробормотала спящая Мария Ивановна. - У меня дурное предчувствие...
Позвонив Стылому, и не дождавшись ответа, Смирнов спешно поехал на Арбат.
29. Кран завернут.
Шуру взяли сонным. В пять утра. Через полтора часа после того, как ушла в поте лица поработавшая "Вупи Голдберг". Взяли, избили и бросили в прихожей.
Допрашивал его Василий Васильевич, явившийся в пять тридцать.
- Ты, Александр, хорошо знаешь, что я держу свое слово, - сказал он, присев на корточки перед своим связанным подчиненным. - Я отпущу тебя, как ясного сокола, если ты подтвердишь мою талантливую мысль, что этот спектакль, в котором мы с тобой имеем честь участвовать, поставила мадам Остроградская Юлия Кирилловна. А если ты дашь нужные показания в суде, то, без сомнения станешь видным акционером нашей славной фирмы.
- Ничего подтверждать я не буду. Хотя очень хочется... - поморщился Шура. Избили его обстоятельно.
- Тебе будет очень больно, - сочувственным голосом сказал Василий Васильевич, проводя взглядом Варвару Капитоновну, тенью проследовавшую на кухню с чайником в руке. - Очень больно.
Стылый вспомнил паяльник. "Твою мать, волки кругом, так и норовят в нутре поковыряться.
- Плевать, - выдавил он, поморщившись. В Школе его учили, что перед тем как сдаться, надо набить себе цену и выведать о своем положении как можно больше.
- Но умрешь ты не скоро, - продолжал наслаждаться Василий Васильевич положением "сверху". Ты знаешь, как Борис Михайлович поступает со своими врагами?
Стылый знал и потому задумался. Смирнов его продал. Простенько и со вкусом. Расплатился за все. И Юлия продаст. Такие игроки, как она, использованными фигурами не дорожат. Может, и в самом деле вернуться на доску ферзем? Или, на худой конец, слоном?
- Ну и молодец, - расшифровал его мысли Василий Васильевич. - Скоро приедет Борис Михайлович, и мы все решим.
Стылый уставился в потолок. Из кухни появилась счастливая Варвара Капитоновна. Подошла к Василию Васильевичу и, тронув его плечо, попросила ласково:
- Милок, помог бы. Чайник хочу вымыть - чайку попить хочется, - а кран завернут, открутить не могу.
Василий Васильевич смотрел на нее с полминуты. Затем обернулся к стоящему у стены телохранителю, кивнул. Телохранитель ушел, сопровождаемый хозяйкой.
Начальник СБ встал с корточек и, размяв ходьбой затекшие ноги, спросил:
- А ты знаешь, кто тебя продал?
- Кто?
Василий Васильевич решил проверить предположение Бориса Михайловича.
- Некто Женя. Он позвонил Борису Михайловичу ночью. И сказал, что на арбатской квартире засада.
Ход был неверным. Несвоевременным. Непозволительным для бывшего полковника госбезопасности. Эйфория, вызванная успехом, поколебала профессионализм.
"Что-то не то, - подумал бывший майор госбезопасности. - Похоже, Смирнов тут не при чем. А кто же тогда предупредил их? Мария Ивановна, которой Смирнов проболтался? Да... Она. Точно она". И проговорил глубокомысленно:
- Пидар есть пидар.
- Ты его хотел подсунуть Борису Михайловичу? И на его плечах, то бишь заднице, продвинуться по службе?
- Стареете, Василий Васильевич. То я Остроградской продался, то на ваше место мечу... Да, я нашел Женю для Бориса Михайловича, как находил многих других. А этот Женечка на меня глаз положил, на шею вешался. Красивый он, сука. А я, как вы знаете, убежденный гетеросексуал. Сказал ему пару слов, чтобы отвял. А он, как все бабы, мстительным оказался. Вот и все кино. Лучше бы я его трахнул в его говеную задницу.
Варвара Капитоновна проследовала в свою комнату с остро пахнувшим чайником. Она несла его в вытянутых вперед руках, на лице ее светилось вожделение.
- Где он живет, знаешь? - спросил Василий Васильевич, проводя старуху брезгливым взглядом.
- Конечно, нет. Я его в сквере на Старой площади нашел. У памятника Героям Плевны.
- Ты понимаешь, что только он может подтвердить твои слова?
- Понимаю. Но он не подтвердит. Мы в ссоре.
- По какому поводу?
- Я ему сказал, что у него кривые ноги.
- Ну, ты даешь! - восхитился Василий Васильевич. - А что, и в самом деле кривые?
- Откуда я знаю? Он в брюках был.
- Квартиру ты снял?
- Да.
- И эту Женечку, конечно, успел предупредить о нашем визите?
- Посмотрим...
- Ну, ладушки, дорогой. Все решит Борис Михайлович. Он будет через полчаса.
Стылый в который раз посмотрел на входную дверь. Он все еще надеялся, что женственный молодой человек Слава, приглашенный им в качестве подсадной утки, все-таки заявится и сыграет роль Смирнова.
Женственный молодой человек Слава, заочно положивший глаз на богатенького Бориса Михайловича, был последней надеждой Стылого. Но он не заявился. Женственность оставила его в постели.
Женственность - есть женственность. Куда от нее денешься?
***
Борис Михайлович, хмурый, не выспавшийся, приехал ровно в десять. Выслушав сначала Василия Васильевича, а затем и Стылого, он уехал. За ним уехали его люди.
30. Чувства слетали с лица.
Смирнов приехал на Арбат без пяти десять. Не успел развернуть картины, которые собирался "продавать", как явился Борис Михайлович с двумя телохранителями. Узнал его Евгений Александрович по фотографии, сделанной на десятилетнем юбилее "Северного Ветра". На ней глава фирмы, уверенный, счастливый, как Билл Гейтс на рубеже второго миллиарда, обнимал за талию не менее уверенную и счастливую Юлию.
Некоторое время Борис Михайлович стоял у подъезда, задрав голову и пристально разглядывая розовые занавески с амурами. Чувства - от любопытства до раздражения - одно за другим слетали с его лица, чтобы, в конечном счете, освободить место опустошенности. Когда последняя освоилась на привычном рубеже, Борис Михайлович пошел в дом.
"Накрылся Шура, точно! - похолодел Смирнов. - Он не вошел бы первым, если бы в доме не было его людей".
В своем предположении Смирнов убедился через сорок пять минут, когда из дома вывели Стылого. Нет, не Стылого, а его взгляд, его глаза, сразу же нашедшие застывшего от неожиданности "продавца" картин. Евгений Александрович, мгновенно пропитавшись всеми компонентами этого взгляда (от ненависти до страха), спрятал лицо и принялся деловито протирать одно из полотен рукавом куртки.
