— Проще всего это было сделать мне.
— Я знаю,— откликнулся Шейн.— А еще?
— Ну, Чарльз был здесь, пока я мыла термос горячей водой и подогревала молоко. Я это помню, потому что мне пришлось отнять у него последний стакан молока из холодильника. К счастью, мне удалось его вовремя остановить. Ей-богу, была и другая бутылка, оставшаяся после обеда, но она исчезла. И я ворчала, что Чарльз не позаботился как следует посмотреть, прежде чем взять молоко, ведь он же знал, что мистер Роджелл всегда пьет чашку на ночь. Все в доме знали, что одну чашку надо оставить для термоса.
— Он тогда действительно взял молоко до того, как вы это заметили?
— Ну да. На столе стояла тарелка с булочками, а я мыла термос в раковине.
— Но если он знал, что это был последний стакан, он мог что-то влить в него, а потом дождаться, чтобы вы спохватились и забрали у него молоко.
— Он мог так сделать,— согласилась она, колеблясь.— Но я не заметила, чтобы он сидел в ожидании. Он как раз собирался сделать глоток, когда я обнаружила, что это последние остатки молока из бутылки, и вырвала у него стакан из рук.
— Так, с Чарльзом ясно,— удовлетворенно заключил Шейн.— Что было после того, как вы оставили полный термос на обеденном столе?
— Я пошла наверх. Я думала, что Анита с братом в кабинете. Генриетта вышла из своей двери, встретила меня в холле и напомнила, что я собираюсь дать ей книгу, которую я взяла в библиотеке. Она зашла ко мне на третий этаж и просидела в моей комнате до тех пор, пока мы не услышали, как миссис Роджелл пронзительно кричит, что Джону плохо. Мы обе побежали вниз, а Марвин с мистером Пибоди наверх.
— Генриетта не выходила из вашей комнаты весь этот час?
— Нет. Мы сидели и разговаривали.
— А термос был внизу все это время. Вы не слышали, кто-нибудь проходил вверх или вниз по лестнице в течение этого часа?
— Нет, и не думаю, что могла бы услышать.
— Пока вы были в комнате с Генриеттой, дверь была открыта или закрыта?
Она задумалась, сжав губы и прищурившись.
— Она была закрыта, это точно. Я помню, как Генриетта вошла следом за мной и закрыла дверь.
— Таким образом, вы были изолированы от второго этажа и от других людей в доме.
— Да, действительно,— она твердо посмотрела на Шейна через стол.
— Это лекарство мистера Роджелла, которое так часто упоминалось, настойка дигиталиса,— он всегда принимал одно и то же ее количество?
— Двенадцать капель из пипетки,— немедленно откликнулась миссис Блейр.— В течение двух или трех лет.
— И каждый в доме знал об этом? Где его держали, в ванной?
— Да, в аптечке. Конечно, это не было секретом.
— И все знали, что превышение дозы опасно?
— Конечно.
— А вы знали, каким может быть действие большой дозы?
Миссис Блейр долго колебалась, прежде чем ответить. Складывалось впечатление, что она изо всех сил старается дать честный и точный ответ.
— Думаю, что да… даже уверена… Когда доктор Ивенс стал наблюдать Роджелла, он прочел нам лекцию об этом. О том, как мы должны быть осторожны, когда капаем лекарство, и что даже удвоение дозы способно вызвать сердечный приступ, который его может погубить,— горькая нотка проскользнула в ее голосе, когда она добавила: — Тогда-то его жена и сказала, что только она будет следить за тем, чтобы он принимал лекарство каждый вечер… Было ясно, что она просто не доверяет другим.
— Итак, все вы знали, что большая доза может быть причиной его смерти. Именно так и случилось,— подчеркнул Шейн.
— Вы говорите, что именно так и случилось, мистер Шейн? — в ее голосе был неподдельный ужас.
— Я ничего не говорю. Я только подчеркиваю, что если кто-то в доме хотел смерти Роджелла и надеялся, что она будет выглядеть естественно, то средство было у него под рукой.
— И кто-то влил в какао большую дозу дигиталиса?
Шейн пожал плечами.
— Если бы это было сделано, доктор Ивенс не смог бы утверждать, что смерть была естественной. И я понимаю вдову, когда она отказывается дать разрешение на вскрытие, которое могло бы доказать обратное.
— Понимаю, к чему вы клоните,— в голосе миссис Блейр звучала непреклонность.— Я на ее стороне, когда она говорит, что не потерпит, чтобы тело Джона резали, как собаку или крысу в лаборатории. Я чувствую то же самое. Но сейчас я поражена.
— Все, что мы можем сделать в этой ситуации, так это поражаться, миссис Блейр. Давайте переключимся на тот вечер, когда умерла Дэффи.
— А в чем дело?
Она не сдавала позиций; было ясно, что она приготовилась сражаться до последнего.
Шейн сказал:
— Гарольд Пибоди присутствовал на обеде.
Она кивнула:
— Первый раз после смерти мистера Роджелла.
— Кто выбирал меню обеда в тот вечер?
— Я,— сказала экономка вызывающе.— Миссис Роджелл не очень часто обременяла себя такими заботами.
— Значит, это была целиком ваша идея приготовить отдельно цыпленка под соусом для Генриетты?
— А что в этом плохого? Остальные ели креветок и другие морские продукты, а у нее они вызывают тошноту.
— В принципе в этом нет ничего плохого. Я полагаю, каждый из присутствующих знал о ее аллергии и о том, что цыпленок приготовлен специально для нее?
— Знали, еще бы не знать. Она об этом всем уши прожужжала.
— И на буфете, где вы сервировали обед, было два отдельных электрических термоса?
— Термос с цыпленком и закрытая кастрюля на электроплитке.
— Как долго они там находились до начала обеда?
— Термос с цыпленком, может быть, минут двадцать. Я положила туда цыпленка, а потом помешала разок-другой, когда сидела за столом.
— Как я понял, за обедом говорили о смерти мистера Роджелла.
— Там был полный дурдом,— отрезала миссис Блейр.
— Генриетта вопила, что она знает, будто Джон был убит, и она собирается доказать это, и дойдет до губернатора штата Флорида, чтобы добиться вскрытия Джона, прежде чем его кремируют. А все другие старались ее урезонить, и чем они больше старались, тем она громче вопила.
— Предположим, кто-то решил положить стрихнин в ее цыпленка,— спокойно сказал Шейн.— Кто имел такую возможность?
— Да кто угодно. Они толпились вокруг обеденного стола с бокалами в руках и все разом говорили с Генриеттой.
— В том числе и Чарльз?
— О нет. Он был здесь, на кухне, пока это все продолжалось.
— Тогда можно исключить Чарльза из числа тех, кто мог что-то подсыпать в цыпленка?
— Ну, я… я не знаю, как сказать. Он всегда был мил со мной и помогал за столом. Ну, к примеру, положит лед в стаканы, нальет воды. Он мог входить и выходить раз или два.
— Вы видели, как Генриетта дала собаке кусочек цыпленка?
— Конечно, нет,— презрительно фыркнула миссис Блейр.— Что до меня, то я вообще не верю, что она это сделала. Я думаю, это ей взбрело в голову, когда бедную собачку стало тошнить, вроде как саму Генриетту. Обвинить меня в том, что я ей подала отравленную еду!
— Кто распорядился, чтобы вы выбросили остатки цыпленка и вымыли посуду до того, как придут полицейские?
— Никто. Я была до того не в себе, когда она начала вопить, будто ее цыпленок был отравлен, что стала хватать тарелки и блюда, и уносить их, и выбрасывать остатки,— миссис Блейр сердито взглянула на Шейна.— Делайте из этого какие хотите выводы. Вроде тех полицейских. Вы только представьте: если б вы готовили для людей тридцать лет, и вдруг вас обвиняют, что вы отравили их еду. Как тут не выйти из себя?
— Да, наверное,— успокоил ее Шейн.— Если бы кто-то в доме захотел найти стрихнин, миссис Блейр, куда бы он за ним направился?
— Туда же, куда пошел Марвин прошлой ночью, я думаю. Прямо в гараж, там садовник держал его, чтобы морить кротов.
— И я предполагаю, что каждый знал и об этом тоже,— заметил Шейн.
— Кроме, может, мистера Пибоди. И не могла бы с уверенностью сказать, что Марвин знал, потому что он редко приходил в себя от пьянства и не замечал многого, что делалось у него под носом.
Миссис Блейр глянула на электрические часы на стене за спиной Шейна и всполошилась:
— Вот тебе раз! У меня всего только двадцать минут, чтобы приготовиться к похоронам.
Шейн вышел из кухни и по широкому коридору направился к выходу, когда вдруг услышал свое имя, произнесенное тихо и нерешительно за его спиной. Он обернулся и увидел Аниту, стоявшую на повороте лестницы. Рука ее в черной перчатке слегка касалась перил. Она была в простом черном костюме без всякой отделки и без драгоценностей. Лицо ее было лишь слегка тронуто косметикой. Мягкие золотистые волосы тщательно укрывались под черным бархатным беретом, что придавало ей трогательный вид бледной маленькой девочки.
Шейн стоял в коридоре и наблюдал за тем, как она спускается по лестнице. Она тихо плыла со ступеньки на ступеньку, как приличествовало убитой горем вдове, направляющейся на похороны мужа, и сестре, чей брат только что покончил жизнь самоубийством. Шейн почувствовал себя циником, поскольку посмел усомниться в ее невинности.
