Прямо посреди розария стоял небольшой кирпичный дом. Из-за роз он замечался несколько позже. А рядом с домом стоял танк. Он выглядел еще неприметней, накрытый для неприметности брезентом и нацеленный хоботом на тропу.
– Это где же такое шарахнуло? – спросил Петр, сняв противогаз.– Кажись, на горке?
Мухин промычал что-то неразборчивое и, по-слоновьи вертя башкой, тоже потянул с себя противогаз.
– Кажись, на горке,– не дождавшись, подтвердил Петр.– Ну и хрен с ним. Далеко.
– Конечно, хрен,– подхватил Мухин.– Горка – это далеко. А сюда – не то что чего, инда на карте, говорят, красным кружком обвели. Вот так! Инда сверху не летают, опасаются. А все – он, все Петр Василич! Слышите, голубчик? Да вы скиньте, скиньте личину-то!
Анна сковырнул маску и посмотрел на Арсения Петровича.
Потное лицо краеведа не соответствовало задорному голоску. Он был решителен и как-то даже свиреп. И когда он сделал знак наклониться, Анна совершил это помимо собственной воли.
– Мне было видение,– шепнул краевед.
– Хорошо,– шепнул Анна.– Только не надо волноваться.
– Это вам не надо волноваться. Послушайте, вы когда-нибудь говорили, что бог торгует пирожками?
– Не помню. А что?
– Приказано сказать, что это неверно.
– Приказано?
– Во время видения,– сердито уточнил Мухин.– Когда я ходил его будить. И еще приказано сказать, что он уже тут.
– Кто? – не понял Анна.
– Он,– повторил краевед.
И, проследив за его взглядом через плечо, Анна увидел Никодима Петровича, стягивающего носатый шлем с гладкой розовой головы.
Главка № 6
(Из обгорелых материалов следствия по "делу Пинчука". Гриф "Стой! Прочтению не подлежит!")
"…ходящего по делу прораба Жигалова Сергея Филипповича. При неустановленном годе и месте рождения, указанный гражданин Жигалов С. Ф. в графе "социальное положение" указывал "из подкидышей". Но с 1985 года, в связи с объявленной мобилизацией на альтернативность, пишется "из дворян". Ссылаясь при этом на то, что был найден на дворе домоуправления. Листок краткой биографии перечеркивает крест-накрест, объясняя тем, что до получения верного мировоззрения никакой жизни не имел вообще, затем – сросся с партией, а затем из нее вышел.
Закончил научно-исследовательский институт.
Занимал различные должности: от культмассовика и массовика-затейника до начальника культзатейного отдела и обратно.
В должности понижался несколько раз. В том числе за сексуальные извращения (групповуха и садистские действия). В первом случае оправдался ошибкой в переводе латинского "интим" как английского "in team" (в команде), а во втором – двумя песнями: о наших женах – пушках заряженных, и шашке, которая казаку в степи жена.
Имеет ряд государственных наград и премий, являясь: а) участником открытия Восточного полюса, б) автором книги "Восточный полюс", написанной в соавторстве с болгарским пролетарским писателем Худо Бедновым (на болгарском языке), в) латышским и ворошиловским стрелком и г) борцом за свободу слова "концептуально".
Особых при…"
– Примет не имеет,– пояснил Клавдий.
– Понял,– кивнул Волк, откладывая лист.
"…стойкий Борис Евлампиевич (до 1953 года – Кондратьев Сергей Петрович). В 1927 году комиссией по ктобылникемности признан годным к исполнению должности культработника. С того же времени – профессиональный революционер. В 1937 году уличен как Лазарь Моисеевич Гурфинкель, английский шпион. Но тут же реабилитирован, так как доказал, что это – партийная кличка.
В 1958 году заявил, что у нас хороший строй и нашим строем хорошо ходить в психическую атаку, за что был переведен в отдел внешних сношений, где во многом способствовал нашим оперативным успехам в ходе холодной войны – повторением этой фразы на разных уровнях, а также внешним видом. В 1964 году в берлинской клинике, где находился с дружественным визитом, был случайно диагностирован как тяжелый параноик и увезен назад. С 1982 года – начальник "красного уголка" домоуправления и ответственный за проведение юбилеев, похорон и торжественных цекад.
Особые приметы: спит в зимней шапке, завязанной под подбородком. При задержании может визжать.
Лейтенант Сунцов (Ричард III)"
(Приписка: "сбит автофургоном").
– Двадцать четвертого мая,– добавил Клавдий.– Ну и вот, еще.
"… наиболее вероятен как руководитель акции. Является хорошим конспиратором. Оставаясь один в комнате, умеет и любит прятаться так, что если бы кто искал…"
– Кто это? – спросил Анна.
– Ниже,– сказал Клавдий.
– Ниже дыра.
– Значит, еще ниже.
"…болезненная склонность к организации различного рода тайных обществ, как то общество однодумов, грязных носков, студенческий союз стрекулистов, комитет по хождению с барабаном и т. д., а также – патологическая страсть к битью графинов и глотанию чернильниц.
Чемпион мира по классовой борьбе, основоположник футбола, искусства, агрономии и китайской кухни…"
– Что, нету? – удивился Клавдий. На чердаке было сумеречно, и он повертел клочок в пятнышке от слухового окна.– Забавно. Значит – отвалилось… Ну, да я помню, какой-то Абразманов. Абразманов Заир Даутович. Ну да, чемпион и так далее…
– И это все?
– Ну, то есть, что значит – все? Все, что сохранилось. Дело-то, между прочим, уничтожено.
– Нет, я… не то,– тихо сказал Анна.– Я не понял, это что – вот так? И все? И больше ничего?
– А-а…
Клавдий усмехнулся, затем чиркнул спичкой и подождал, пока клочок догорит до большого пальца. Тогда он положил его себе на башмак и подождал, пока он сгорит весь. После этого он тряхнул ногой.
– Я вам завидую,– сказал он.– Это равно вере в осмысленность бытия.
– То есть?
– То есть мне вас жаль,– сказал Клавдий и встал.– Вы ищите какого-то ужаса. Но все гораздо хуже. Ужас в том, что никакого ужаса нет.
Жмурова плешь в "Путеводителе" упоминается бегло. В разделе "Коротко о заразном". Район назван "двойным кладбищем" и, собственно, и все.
Следующий отрывок во многом обязан слухам, имевшим хождение в городе М наравне со сплетнями, распространяемыми официальным путем
Прежде всего – почему "плешь". Слово совсем не означало презрительного отношения к двадцати четырем гектарам леса – преимущественно хвойного – пусть даже подрезанного со всех сторон в правильный квадрат. Так – то есть одним словом и коротко – жилец определял уровень радиации и суеверный страх перед возможностью, на фиг, облысеть.
Другое дело – лес. В лесу росли грибы. А по эмской конституции любой половозрелый эмец имел право найти, вырастить или же поймать себе еду, заплатив при этом какие-то членские взносы государству. Но где оно, это государство, знали немногие, а платить не хотел вообще никто. И некоторые шастали за колючку, надеясь сэкономить на взносах – раз, не нарваться на охрану – два, надыбать кой-чего до темноты (шастали, конечно, в сумерках) и кому-нибудь продать, насвистев, что рыжики-де из-под Саратова.
Все вчетвером пункты никогда не сходились. Грибов в лесу было полно, но лес охранялся по периметру, и разбойники в противогазах гоняли грибника от поста к посту. Тем же, кому везло, не везло после, потому что грибы – ну тя на фиг, еще облысеешь! – никто не покупал, и они либо выбрасывались, либо со словами "один хрен, помирать" съедались грибником, после чего многие и помирали, хотя настоящей уверенности, что грибы заражены, и даже больше – в том, что на жмурах в самом деле ядерное кладбище – не было. Грибник погибал от сомнений: может – есть, а может – нет. А может – есть.
И вот как раз на таких сомнениях и держалась заповедность Жмуровой плеши.
И, например, самолеты над ней действительно старались не летать. И жилец из прилегающих домов рассосался потихоньку туда-сюда, частью опять-таки померев. И если бы кто-нибудь из нас был богом или, на худой конец, все тем же облачком, то с большой высоты, которая уже сама есть проявление прозорливости, мы смогли бы разглядеть и легко понять, что Жмурова плешь – не просто лесной квадрат и несколько пустых кварталов вокруг, но и незанятое пространство по вертикали, и те облака или те звезды, что стоят над Жмуровой плешью – совсем посторонние звезды и посторонние облака.
Но все это, как сказал бы Егорушка, общий план.
Что же касается разглядывания пристального, то его, можно сказать, не существовало, потому что для всякого наблюдающего со стороны лес – сразу за проволокой – переставал быть хоть сколь-нибудь прозрачным.
Он начинался сразу, с самого своего начала, как начинается мрак или обрыв к реке. Кроме того, внутри леса помещалось очень мало воздуха. Он был водянист, тяжел, имел фиолетовый оттенок и затекал в промежутки меж еловых лап, отчего лес делался плотней.
Там, где воздуха было побольше, он скапливался в лужицы. От обычных, водных, они отличались тем, что были вогнуты и стеклянны на вид, и в них никогда ничего не лежало – ни листка, ни хвоинки, ни тем более мертвого муравья. Пить из них не следовало.
